Страница 91 из 100
«У хозяина моего ум пропал, — тяжело вздохнул Кучук. — Что же мне делать? Беда какая!»
Длинной шеренгой встали высокие столбы — от Агаша до Тургень-Су, фарфоровыми плечами подперли безумолчную проволоку. В сельсовете на стене — желтая коробка. Черное ухо, привязанное на зеленую веревочку, то слушало Байрыма, то передавало ему слова, пролетавшие по проволоке шестьдесят километров. Первый раз Байрым держал трубку, рука у него была горячая, лоб покрылся потом.
— Да, школа работает хорошо! Детишек много. Теперь все хотят учиться. Ты слышишь, товарищ Копосов? Ну? Я тоже хорошо слышу, будто ты за стеной стоишь… Товарищу Климову одному тяжело. Второго учителя посылай скорее. Вечерами полная школа взрослых. Даже которым по сорок лет, и тех убедили — потеют над книжками. Слышишь? Партийная учеба? Идет. Айдаш расскажет. Погоди. Не лезь. Это Сенюш мешает. Ему тоже охота с тобой поговорить…
Людей в сельсовете — как зерен в маковке.
— Пустите хоть поглядеть! — кричали в дверях, отталкивая друг друга.
— Тюхтеню дай поговорить! — настаивал Борлай. — Старому интересно.
— Успеет. Сначала о делах надо, — возразил Сенюш, приготовившийся взять телефонную трубку из рук Байрыма.
В это время в дверях появился Анытпас, несмело поздоровался, Никто не повернулся к нему.
«Неужели узнали по голосу и не хотят разговаривать со мной?», — подумал он.
По спине пробежал мороз. Через головы людей доносился голос Сенюша:
— В аймаке он был? А мы его пока не видели. Мы сами в газете читали. Я и тогда думал, что его Сапог натравил…
«Это обо мне», — догадался Анытпас.
Мимо проходил Аргачи. Заметив Анытпаса, воскликнул:
— А-а, Эрликов конь выплыл! — Прищурил глаза, а потом мягко сказал: — Как же ты дался баю в лапы?
— Темный был.
— Темный. А зрячих не слушал, — укорил секретарь. — Учиться будешь? Я тебя запишу.
Алтайцы останавливались возле них, на лицах — удивление. Неужели это Анытпас Чичанов? Где его былая робость?
Расталкивая людей локтями, Байрым пробирался в сени; сердито взглянув на алтайца, который когда-то стрелял в него, пошел к своей избушке, не оборачиваясь.
Анытпас брел следом.
Токушев, замедлив шаги, задумался:
«Я не только пострадавший, но и председатель сельсовета… Мне так нельзя…»
Вспомнив разговор Сенюша с секретарем райкома партии, круто повернулся и жестко спросил:
— Ну, что тебе надо?
— Поговорить. Про себя рассказать, — ответил Анытпас, подавая бумажку о досрочном освобождении. — Теперь во всем разобрались! Сапога привлекают.
— Хватились… Его в лесу надо ловить, как зверя… Ты виноват: не помог посадить его в тюрьму.
Стремительная лавина всадников летела к фиолетовой сопке. Шапки были надвинуты на глаза, кисти взлетали высоко. У нескольких человек за плечами торчали охотничьи винтовки с деревянными сошками.
Минут за пять перед этим все сидели у сельсовета.
Анытпас говорил о своей жизни.
Когда он рассказал, как шаман Шатый камлал над больным Таланкеленгом, как он требовал убить Борлая, даже самые невозмутимые старики повскакивали с мест. Одни переспрашивали Анытпаса о Шатые, а другие кричали, что терпеть больше нельзя. Крики были настолько гневными, что из соседних изб выбежали женщины и дети.
— Довольно! Намучились! Поехали зорить гнездо филинов! — крикнул Тохна Содонов и побежал седлать коня.
Теперь он скакал впереди всех. Копыта разгоряченных лошадей цокали о мерзлую землю.
Всадники окружили восьмиугольный аил Шатыя. Лохматая черная собака с лаем бросилась на них. Айдаш стукнул ее прикладом по широкому лбу.
Дверь аила приподнялась, и в узкую щель просунулся рыхлый, сизый нос старого кама.
— Выходи, проклятый! — крикнул Анытпас, спрыгивая с коня.
Косая дверь быстро захлопнулась.
— Не спасешься, вытащим!
— Проклятие народа на твою голову, обманщик!
Дверь оказалась привязанной крепким волосяным арканом. Три человека враз дернули за скобу, и аркан разорвался.
Анытпас первым влетел в аил. Почувствовав, что пришла пора расплаты, шаман задрожал и, как мышь, заметался по жилью. Втиснувшись между объемистыми кожаными мешками с пожитками, он судорожно сжимал бубен и прикрывался им.
— Ну, кам, рассказывай, что тебе Эрлик говорил о Токушевых? — потребовал Анытпас.
— Я вам расскажу про одного свирепого хана, который вот так же потерял ум, — начал Шатый, стараясь казаться спокойным.
Анытпас смотрел из-под сдвинутых бровей, но не перебивал.
Разъяренные люди вбегали в аил и, услышав рассказ, останавливались послушать.
— Тот хан, — продолжал Шатый, — вот так же вздумал уничтожить всех камов. Послал народ за ними. Запер их в большой аил и поджег. Все сгорели…
— Хватит, хватит! — крикнул Айдаш.
— Подождите, доскажу… Один кам Чочуш, мой предок, вышел из огня невредимым. Хан испугался и поклонился ему. Даже язык хан потерял. А от Чочуша пошли бессмертные камы. Умрет кам, душа его по-прежнему шаманит в той же долине.
— Сказки!
— Ты говори, что тебе Эрлик приказал передать мне? — наступал Анытпас — Повтори свое вранье.
Байрым вырвал бубен из рук Шатыя и выкинул в дверь. Шаман, распластавшись по земле, уткнулся в нее лицом. Анытпас метнулся к нему с такой яростью, что Борлай поспешил прикрикнуть:
— Нельзя бить!
Из аила полетели горящие головешки, а вслед за ними — тяжелая шуба, украшенная ленточками и колокольчиками, железками и змееподобными жгутами.
Под конец выкинули шапку с хвостом филина.
На полянке развели костер и все свалили в него.
Айдаш топтал бубен, как топчут змею, и обломки бросал в огонь.
— Вот теперь отшаманил!
Бойко играло пламя. Алтайцы подбирали обрывки шаманской шубы и кидали в костер. Пахло горелой шерстью, тряпками и пером.
Когда ветер развеял пепел, все направились к коням — торопились в аилы других шаманов.
Шатыя под охраной Сенюша и Айдаша отправили в милицию. С ними поехал Анытпас.
Борлай вернулся домой.
С гор спускался в долину тихий ветерок — предвестник снегопада. Задумчиво шумел лес. Хорошая пора для охоты на куранов! Давно Борлай не был в лесу, не выслеживал зверя. Давно не ел сырой, теплой почки лесного красавца. Вечером он взял ружье, встал на лыжи и пошел к горе, где всегда зимовали кураны.
Глава четырнадцатая
На другой день после того, как были сожжены шаманские бубны, Анытпас пришел в избушку Борлая, долго сидел молча, а потом смущенно упомянул о колхозе.
— Что? В колхоз? — переспросил Борлай, сдвинув брови. — Нет, поживи единолично, а мы посмотрим на тебя, каким ты стал человеком.
Узнав, что Яманай работает в детских яслях, Анытпас пошел туда. У него не было жилья, и он надеялся, что жена подскажет, в чьем аиле можно им перезимовать и где ранней весной построить свою избушку. Он уже решил, что на следующий же день начнет заготовлять лес для постройки жилища и жена будет обрадована этим.
С крыльца спрыгнула невысокая женщина в черном пальто нараспашку. Кроличий воротник ее издали Анытпасу показался запорошенным снегом. Голова женщины не была покрыта, и черные стриженые волосы взметнулись, как грива коня. Зеленая гребенка упала в снег. Женщина подняла гребенку и побежала к конторе колхоза. Анытпас узнал в ней свою жену. Он поспешил на тропинку и остановился в трех шагах от нее, широко раскинув руки. Лицо его заливала радостная улыбка. Он хотел схватить жену в объятия и крепко прижать к себе, но Яманай, увидев его, вздрогнула, на секунду остановилась, а потом метнулась с тропинки в сторону. Черные дуги бровей Яманай стали еще круче, а взгляд таким холодным, что руки Анытпаса опустились, но он все же нашел в себе достаточно силы, чтобы угрожающе прикрикнуть:
— Куда побежала? Мужа не узнаешь?
— Как не узнать такого молодца! — Яманай даже не оглянулась на него. — Жену зря ты себе здесь ищешь.