Страница 90 из 100
В 1919–1920 годах, когда на Чуйском тракте партизаны бились с белыми, пострадали многие маральники: изгороди были разрублены, и звери ушли в горы. Маральник Сапога Тыдыкова, расположенный в стороне от тракта, уцелел…
Звери слышали, как скрипнула дверь, — Кучук вышел запрягать коня в волокуши, чтобы привезти сена, — и подошли к самой изгороди.
Когда мараловод въехал в маральник, звери расступились, давая дорогу, а потом пошли следом за волокушами, рвали клочки сена. Маралухи отбежали далеко в сторону, в снег. Молодые сои-двухлетки, на головах которых белели тоненькие стройные рожки с раздвоенными вершинками, — стояли в лесу, не решаясь подойти к корму. Черный марал ходил за Кучуком и осторожно теребил его шубу.
Мараловод повернулся к нему:
— Чего тебе, Кара-Сыгын?[36] Овса захотел? Или соли?
Черный осторожно обнюхивал человека, круглым глазом смотрел за пазуху.
— Хозяин нынче не заботится о вас: соли не прислал, а овса, говорит, совсем не ждите.
Кучук направился к выходу. Черный марал проводил его до ворот. Между ними каждую зиму завязывалась дружба.
За всю жизнь Кучук видел только трех новорожденных маралят. Одним из них был Кара-Сыгын, старик нашел его в ельнике, под кустом цветущей рябины.
— Черный… Как в сказке! Счастье принесет!.. — восторженно воскликнул мараловод. — Неужели он мертвый?
Схватил его за тонкие ноги и перевернул. Мараленок был по-прежнему недвижим. Кучук перевернул его еще раз.
Ноги горячие. Значит, прикинулся мертвым.
Встал за куст. Мараленок легко вспрыгнул и ускакал на гору.
С тех пор они запомнили друг друга. Изо дня в день наблюдая за ним, Кучук полюбил его. Зверь был особенно красив и строен в двухлетнем возрасте. Уже тогда он отличался особой смелостью: зимой ел овес с ладони мараловода.
В марте с головы марала падают костяные пеньки и вместо них появляются всходы новых пантов, похожие на резиновые бугорки. В это время черный марал порывал свою дружбу с заботливым мараловодом, уходил на сопку и не спускался оттуда всю весну. У него отрастали ветвистые панты, и его, как ни прятался он, загоняли в станок. Оттуда он вырывался комолым и на все лето убегал подальше от людей.
Взошло солнце и бросило на склоны гор яркие краски: теневые стороны были светло-голубыми, солнечные — серебрились.
Кучук пошел посмотреть ловушки на горностая. Сквозь сучья ближних лиственниц виднелась белая искрящаяся гора. На душе у мараловода было так же солнечно.
Вернулся с несколькими тушками горностаев. Пообедал. Второй раз дал маралам сена. После вечернего чая вышел к ним еще раз. В чистом небе плыла полная луна. Далекие горы подпирали свод темно-голубого небесного аила, ближние светились и казались легкими. На голубой снег упали мягкие серые тени деревьев. Тишина. За изгородью лежали маралы. Слышно было, как они дышали и смачно отрыгали жвачку.
Вдруг с перевала докатился неясный шум. Кучук сдвинул шапку на затылок, прислушиваясь. «Снег скрипит. Едет много верховых. Кто? Воры, наверно?»
Он сбегал в аил за винтовкой, по охотничьей привычке положил за щеку запасную пулю.
К маральнику спускались вооруженные всадники. Впереди ехал сам хозяин. Увидев его, мараловод вышел навстречу.
— Запрягай коня в волокуши! — распорядился Тыдыков.
— Большой Человек, я сегодня зверей два раза кормил.
— Запрягай! И не разговаривай.
Звери вскочили и настороженно повернули головы к воротам.
Незнакомые люди побежали в аил греться. Когда волокуши были нагружены сеном, Сапог позвал своих спутников, и они на конях заехали в маральник. Звери испуганно шарахнулись.
— Поезжай к открылку! — крикнул хозяин. — Маралов в станок гоните.
Мараловод остановил коня и, вскинув брови, уставился на хозяина округлившимися глазами.
— Не понимаешь? — сурово спросил Сапог, на переносье его собрались морщины. — И понимать тебе нечего. Поезжай.
Кучук тихо покачал головой, а потом, будто проснувшись, вскочил на воз и начал со всего плеча хлестать коня концами ременных вожжей. Конь скакал, увязая в снегу. Скрипели гужи. Маралы доверчиво шли за сеном. Только пугливые маралухи отбежали в сторону да стройные красавцы-сои остались в лесу. Позади зверей развернутым строем двигались всадники. Вот и первые дворики.
За маралами захлопнулись ворота.
Хозяин взял топор и пошел к станку, в который загоняли маралов, когда надо было срезать панты. За ним бежал один из его спутников, низкорослый и большеголовый человек с приплюснутым носом, и несмело бормотал:
— Большой Человек… а, Большой Человек, остуди свое сердце… пригодятся. Не успеют маралов у тебя отобрать, все переменится.
— Вверх подолом шубу не носят — умный у глупого совета не просит, — пробурчал Сапог, помахивая топором так, что острое лезвие разрезало крепкую корку снега.
Он поднялся на станок и спрятался за деревянный щит, укрепленный возле той узкой щели, через которую маралы могли выскочить из темного дворика обратно в маральник.
За дворами шумели алтайцы, стучали палками о жерди и хлестали зверей хворостинами.
Косорогий марал, разбежавшись, прыгнул в щель, Сапог с размаху ударил обухом по бурому лбу и крякнул, как молотобоец.
Зверь сунулся мордой в деревянный станок. Хозяин дважды стукнул его между ушей, приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе Госторг! Пусть теперь забирает маральник. — Потом буркнул своим помощникам: — Тащите его, свежуйте.
Два человека схватили зверя за длинные тонкие уши, вытащили на снег.
На темно-коричневых губах марала появилась розовая пена, агатовые глаза едва держались в орбитах.
— Бьет? — с дрожью в голосе спросил Кучук, залезая на изгородь верхнего дворика. — Неужели бьет?
— Пусть грабителям не достаются, — прохрипел один из подручных хозяина.
— Каким грабителям?
— Будто не знаешь?.. Которые у твоего хозяина хотят маралов отнять.
В станке показалась лохматая тень Сапога.
Послышался новый удар по широкому лбу, точно по комлю лиственного дупла. Подручный хозяина, спрыгнув с изгороди, сказал мараловоду:
— Пойду горячие почки есть. Ты тут один управишься.
Снег вокруг станка стал густо-малиновым. Алтайцы, поставив ружья к лиственнице, свежевали зверей. На кисах и шубе Сапога появился красный бисер застывшей крови.
Черный марал встал на дыбы и ударил острыми копытами в толстую жердь, чуть пониже ног Кучука.
— Кара-Сыгын, подожди, помогу тебе!
— Гоните черного! — кричал хозяин.
Потрясенный страшной картиной, Кучук впервые ослушался его. Он спрыгнул в снег, обошел дворик и начал потихоньку разбирать наружную изгородь.
От станка бежал подручный, размахивая хворостиной и пугая зверей, подбородок его был в крови, — он жевал сырую почку.
Кучук уронил четвертую жердь и, согнувшись, юркнул в лес. В ту же секунду черный марал обогнал его и вскоре скрылся в ельнике. Пощелкивали копыта зверей, прыгавших через полуразобранную изгородь. Из маральника доносились шум, крик, ругань. Щелкали выстрелы.
«В меня метят», — догадался Кучук и стал перебегать от дерева к дереву.
Луна катилась за острую сопку. На потемневшем небе загорелись яркие звезды.
Шум в маральнике стал громче, ругань — острее.
Пылали огромные костры. Пахло жареным мясом.
— Беда какая… сколько зверей убили! — с болью в сердце шептал Кучук, стоя за толстой лиственницей. — Как волки!
На рассвете всадники навьючили мясо и поехали в противоположную сторону от Каракольской долины.
Мараловод, прячась за деревья, подходил к изгороди, высматривая, не остались ли там вооруженные люди.
Небо было хмурое, с лохмотьями облаков. К маральнику, каркая, слетались вороны. Кучук понял, что уехали все, и побежал туда, кидая в обнаглевших птиц комья снега.
Станок был залит кровью. У изгороди лежали маральи головы, шкуры и потроха. Уцелевшие звери спрятались в лесу, на горе.
36
Кара-Сыгын — черный марал.