Великое кочевье

«Сапог Тыдыкович, наверно, обижается на меня: я пообещал написать сразу после приезда в город и не написал, — подумал Говорухин. Но тут же поспешил успокоить себя: — Он понимает: чем реже связь, тем меньше подозрений».

Открыв портфель, достал блокнот в синей папке. Но на плотных листах бумаги было оттиснуто: «Участковый агроном», — и блокнот полетел в сторону. Писал на простом листе бумаги. Графит похрустывал под нажимом руки:

«Выставки не будет. Не жди. Ее, не посчитавшись с протестом ряда агрономов, отложили. Они хотят, чтобы побольше выступило колхозов.

Повороты в политике будут крутые. Ты должен учесть это.

Тебя, наверно, лишили избирательных прав? Не унывай. Это ненадолго, как я тебе и говорил.

Теперь у них весна… Но весна, сам знаешь, скоротечная. Будет осень, скоро будет! А осенью гусей берут за головы и подвертывают мокрые клювы под крылья… И так гуси замерзают… Жди. К охотничьему сезону я приеду. Твой друг».

Закончив письмо, откинулся на спинку стула и обеими руками погладил грудь.

…У почтового ящика он остановился в нерешительности. Не хотелось доверять почте этого письма. Лучше всего отправить бы с надежным человеком. Но где взять этого надежного человека?

Сдержав тяжелый вздох, Говорухин опустил письмо в почтовый ящик.

Весточка от Суртаева обрадовала Байрыма.

— Смотри, Аргачи, — показывал он письмо своему секретарю, — наступать на кулака надо смелее, — Байрым заглянул в письмо, — решительнее. Вот как!

— Хорошо! Хорошо! — восклицал Аргачи.

— Очень хорошо! — тряхнул головой Байрым. — Колхозов надо больше организовать.

Вспомнив Борлая, пожалел, что нет его здесь: порадовался бы вместе с ними.

— Я слышал, охотники пойдут на промысел в ту сторону, — сказал Аргачи. — Можно попросить — весть передадут.

— Попроси. Если верхом нельзя, пусть брат на лыжах придет.

Заседлав коня, Байрым отправился в Агаш; в кабинет Копосова влетел сияющий. Увидев его, Федор Семенович прервал разговор с Техтиековым и встал.

— Проходи, проходи, Токушев. Здравствуй, дорогой! Садись. Выкладывай, чем обрадован.

Байрым сел на стул; достав письмо из-за пазухи, подал секретарю.

— Читай. Вслух читай.

Огласив письмо, Федор Семенович сказал:

— Видите, как партия связана с народом! Она знает, как строят свою жизнь сибиряки, как помогают государству разрешать хлебную проблему, как борются с кулаками.

— Борются мало. Надо крепче. — Байрым сжал пальцы. — Силу надо показать.

— Ты кстати приехал, товарищ Токушев. Я уже хотел вызывать тебя. Прошлый раз мы с тобой не закончили разговора о плане работы сельсовета на первое полугодие, — говорил Копосов. — Ты продумал, что сейчас является основным?

— Думал. Много думал. Сейчас надо землю нарезать. Товариществам — самую хорошую.

— Правильно! — поддержал Копосов и попросил Техтиекова принести карту аймака. — А товариществам, дорогой мой, — обратился он снова к Байрыму, — пора бы постепенно подыматься на следующую ступеньку: принимать устав артелей. Коммунистам надо готовить людей к этому переходу.

— Ие, — согласился Токушев.

— Колхозы — наша опора, — продолжал Копосов. — Они помогут нам подвести под борьбу с баями экономическую базу.

Техтиеков принес карту аймака и развернул на столе. Все трое склонились над ней, всматриваясь в огромную территорию Каракольского сельсовета.

— Где у нас товарищества? — спросил Копосов. — Ты успел побывать во всех?

Байрым пальцем показал на ответвления долины.

— По логам? — спросил Федор Семенович. — А в долине пасется байский скот. Довольно этого. — Ногтем указательного пальца провел возле самой усадьбы Сапога. — Вот так отрезать землю товариществам. — Поднял глаза на Техтиекова: — Приедут землемеры — составьте план, дайте мне посмотреть. До весны надо провести вопрос через облзу.

— Федор Семенович, надо посоветоваться, где поселки строить, — сказал Техтиеков. — Землемеры сразу отрежут участки под усадьбы.

— Давай с понедельника займемся, — предложил Копосов. — Начнем с Каракольского сельсовета.

Сельсовет помещался в полуразвалившейся избе, построенной ямщиком еще в конце прошлого столетия. Теперь она служила квартирой для председателя и секретаря. На железной печке с круглым отверстием вверху они кипятили чай, варили косулье мясо, которым их снабжали окрестные охотники. Спали Байрым и Аргачи на полу.

Однажды поздней ночью у крыльца послышался шорох. Кто-то обил снег с лыж и поставил их к стене.

Байрым, проснувшись, подошел к двери и из предосторожности спросил, кто стучит. Отозвался Борлай. Байрым выбежал на крыльцо.

— Вот хорошо! Заходи, брат. Вовремя пришел! Завтра приедут Копосов с Техтиековым, — сказал он.

Помог затащить в избу большой сверток, упакованный в косулью шкуру, который был доставлен братом на лямке, перекинутой через плечо. В свертке было и мясо, и курут, и замороженная сметана. Была там и печенка козерога, убитого Борлаем.

Аргачи уже успел развести в печке огонь, да такой, что стенки ее раскалились докрасна. Все трое сидели и ждали, когда поджарится печенка. Борлай спросил о работе.

— Нам работать тяжело, — сказал Байрым. — Я был в сельсоветах русских поселков. Видел. У них — кругом люди. Надо — сразу бедноту соберут. Там школа, магазин. Служащие помогают. У нас кругом ветер воет. Сам знаешь: алтайцы живут далеко, многие все еще поодиночке. Собрание созвать — неделю надо потерять. Тяжело.

— Начинай деревню строить, — посоветовал брат.

— Приедут наши руководители — будем смотреть место. Очень хорошо, что ты здесь. Да, — вспомнил он, — я письмо от Филиппа Ивановича получил…

Они чуть не до утра просидели у печки. Читали и перечитывали письмо. Потом ели печенку, пили чай…

Утром приехали на верховых лошадях Копосов с Техтиековым. Войдя в сельсовет, Федор Семенович взглянул на белые пятна инея по углам, на промерзшие пазы, на покосившиеся окна, заклеенные бумагой. Матица была подперта стояками, половицы шевелились под ногой.

— Избушка на курьих ножках! — тихо сказал он, взглянув на Техтиекова. — Учти, что больше зимовать здесь нельзя. Давай еще раз напишем в область. Пусть дают деньги. Зимой заготовим лес, а за лето построим.

— Где? Здесь не подходит, Федор Семенович. В стороне от долины нельзя строить.

— Выберем подходящее место.

— В середине долины надо строить, — вступил в разговор Байрым. — Брат то же говорит.

— Хорошее есть место! — поддержал Борлай. — Там, где речка Тургень-Су в Каракол впадает… Там кругом народ.

— Ты о мыске говоришь, что возле самого устья? — переспросил Копосов. — Знаю. Присматривался к той площадке. — Повернулся к Техтиекову: — Думаю, что и тебе понравится.

Аргачи убрал бумаги со стола. Токушевы нарезали жареного мяса, положили курут, поставили для гостей две чашки с чаем.

— Э, нет, ставь посуду для всех! Завтракать будем вместе, — сказал Копосов, доставая хлеб и сахар.

Техтиеков отодвинулся от стены.

— Места всем хватит.

После завтрака, оставив в сельсовете одного Аргачи, они отправились вверх по долине. Трое ехали на конях. Борлай шел на лыжах. Копосов предложил взять его на буксир, но он отказался.

— Мне легко. Я привык на лыжах бегать.

Он шел возле стремени Копосова и рассказывал ему о жизни в долине Голубых Ветров.

Около устья Тургень-Су всадники спешились и, привязав коней к дереву, прошли по площадке. Она была ровная и чистая, лишь кое-где стояли одинокие кедры да лежали большие камни — валуны. Мимо шли две тропы: одна — в верхнюю часть долины, другая — к хребту. За рекой — урочище Солнопек, лучшее во всей округе. Сейчас, покрытое заиндевевшим снегом, оно походило на слегка приподнятое зеркало и сияло под косыми лучами солнца.

— Ну, как? — громко спросил Копосов.

Братья Токушевы подтвердили, что лучшего места нет во всем аймаке.

— Значит, договорились, — сказал Копосов. — Весной землемеры остолбят. Тут стройте сельсовет, тут — школу.