Великое кочевье

— Даже в советских книгах печатают, как я забочусь о своем народе.

Он выдернул из-за пазухи свежий номер журнала. На плотной обложке стояли золотистый сноп и ярко-зеленый плуг, а вверху были оттиснуты крупные буквы «Спутник земледельца. Май 1925 г.». Раскрыл журнал как раз на той странице, где начиналась статья агронома Н. В. Говорухина «Передовой культурник Горного Алтая», и пальцем ткнул в свой портрет.

Кочевники вырывали журнал друг у друга и всматривались в портрет человека, устроившего этот пир.

Сапог, покашливая, снова заговорил:

— Только один человек в родных горах тявкает на меня. Имя его — Борлай Токушев. Всем вам должно быть стыдно за него. Пора укоротить ему руки и приглушить голос. Пусть помолчит, — у нас силы будет больше.

Толпа зашумела. Многие торопились подчеркнуть свою неприязнь к братьям Токушевым. Но Тыдыков, продолжая говорить, повел бровями, — и вскоре стало так тихо, что были слышны вздохи.

— Я весь народ позвал на той. Женю любимого пастуха. Беру самую красивую девушку. И пир этот достоин ее. Я не позвал сюда только Борлая. Он объявил себя моим врагом. Пир хорош, когда нет собак.

Сапог хотел крикнуть, чтобы гости брали чашки и открывали бурдюки, но чей-то грубый голос словно бичом хлестнул:

— Сам ты хитрая собака!

Многим показалось, что крикнули из ближнего аила. Несколько человек бросились туда, но там по-прежнему сидели слепые старики и, закинув головы, тянули свадебные песни.

— В песне эти слова встретились, — молвил Копшолай, чтобы успокоить хозяина.

Сапог не выносил напрасных утешений; позеленев от злости, покосился на Копшолая и, не удостоив его ни единым словом, пошел от одного кружка гостей к другому. Всюду люди вставали и молча кланялись ему.

Обойдя всех, он распорядился, чтобы работники открыли бурдюки. Те поспешно выполнили его желание, и гости начали разливать араку в большие деревянные чашки.

Взглянув на дорогу, Сапог заметил высокого всадника в черном костюме и серой фетровой шляпе с полями.

— Хороший гость всегда вовремя! — громко воскликнул он и медленно, с сознанием своего достоинства, двинулся навстречу верховому.

Копшолай Ойтогов поспешил к Тыдыкову, почтительно и бережно взял под руку.

Гость на стройном вороном коне подъезжал к воротам усадьбы.

Кочевники были довольны появлением всадника. Они ждали, что после радостной встречи Сапог пришлет им еще не один десяток тажууров араки. Начинался самый веселый час пиршества.

Пахло аракой, дымными кострами и человеческим потом. Женщины, расположившиеся поодаль от шумной мужской толпы, тихо пели:

Солнце клонилось к зубчатым вершинам высокого хребта.

— Пожалуйте, большой гость, пожалуйте. Почему долго не приезжали? Я давно ждал, — говорил Сапог, пожимая руку голубоглазого человека с седенькой подстриженной бородкой и золотыми зубами.

Николай Валентинович Говорухин, участковый агроном, бросил повод подвернувшемуся парню и отвязал маленький чемоданчик, укутанный в старый мешок.

Хозяин пробежал прищуренными глазами по гладкому боку лошади, которую он послал за гостем, посмотрел, прямо ли поставлены ноги, не дрожат ли мышцы после долгого и нелегкого пути, не опустились ли уши, и заботливо осведомился:

— По душе конь? Рысь хорошая? Может, тебе арабской крови коня надо?

— Прекрасная лошадь! Резвость приличная, выносливость действительно алтайская.

— Отец его прямо из-за границы привезен, из английского государства, мать — простой алтайской породы. Если этот не хорош, бери любого, для тебя не пожалею.

Они вошли во двор, окруженный высокими заплотами, заставленный амбарами, сараями, конюшнями, и направились к белой войлочной юрте, расположенной в глубине, рядом с погребом.

Гость спешил обрадовать новостью:

— Аймачную выставку, друг, затеваем. Готовь лошадок.

— Это нетрудно, — отозвался хозяин. — Может быть, и Советская власть мне в конце концов похвальный лист даст, как первому культурнику.

— Мы сделаем так, что ты получишь не только похвальный лист. Будь уверен.

Говорухин нагнулся, чтобы не стукнуться о деревянную решетку над входом. За порогом остановился, взглянул сначала налево — на мужскую половину, а потом направо — на женскую. Он всегда восхищался уютом и порядком в этой юрте. Земля до самого очага была устлана коврами. Варшавская кровать закрыта шелковой занавеской с серебристыми звездами. Возле стенок лежали мужские и женские седла, украшенные серебром.

Против входа висели стенные часы с массивным медным маятником.

— Не хотят ходить. Устали, наверно, — пожаловался хозяин, заметив, что гость интересуется часами.

Жены вскочили, точно солдаты при появлении начальства.

По знаку Сапога молодая расстелила перед гостем маленький коврик. Старая, увидев, что муж моргнул глазом, достала откуда-то из-за кровати четверть и поставила рядом с огнем, загремела чашками. Вскоре появилось фарфоровое блюдо, полное мяса, стеклянная утка с медом и синяя сахарница с конфетами. Зашумел огонь, пожирая сухие дрова.

— Сапог Тыдыкович! — заговорил гость, пощипывая бородку и разглядывая хозяина прищуренными глазами. — Ты, видимо, очень любишь этого пастуха?

Тыдыков, разливая араку, улыбался.

— Верный он человек. Что я скажу — все сделает. Надо — в огонь за меня прыгнет. Он — мои глаза, мои руки. Ум — здесь, — Сапог похлопал себя по лбу и указал в сторону аила покорного ему Анытпаса, — дела там.

Николай Валентинович одобрительно качнул головой.

— Умнейший ты хозяин! Вперед смотришь.

— Смотрю, но разглядеть ничего не могу, — сокрушенно вздохнул Сапог. — Видно, нынешняя политика не по моей голове. Даже три звездочки не помогают. — Он схватил бутылку коньяка и потряс ею, а потом налил чашку до краев.

— Мы поможем, — заверил Говорухин.

— Болтать вы мастера.

— Подожди — увидишь.

— Долго ли ждать? Говорят, пока солнышко взойдет, роса очи выест.

— А ты не ходи по росе — притаись.

— Не мудрый совет даешь. До этого своим умом дошел.

Они осушили чашки. Сапог повеселел и подобрел. Он покрикивал на жен, чтобы ниже кланялись гостю, и заставлял петь игривые песни.

После ужина повел гостя в дом. Они поднимались по широкой лестнице, окрашенной желтой охрой. Старик не умолкал ни на минуту:

— Тут у меня экспедиция живет. Геологи. Камни собирают.

Большая комната во втором этаже была освещена лампой. На беленых стенах висели черные рамы с похвальными листами.

— Только от Советской власти пока нет листа, — с прискорбием напомнил хозяин.

Они прошли в маленькую комнату, приготовленную для гостя, и сели на диван. Коньяк разогрел Сапога и расположил к воспоминаниям.

— В глубокую старину, — заговорил он, — все двенадцать зайсанов ездили в Бийск подданство принимать. Тогда им чиновники бумагу выдали о том, что вся здешняя земля — наша собственность, зайсаны ею будут распоряжаться и никаких земельных налогов вносить в казну не обязаны. Но вскоре обман открылся. Взяли назад все бумаги и сказали: «Их надо заменить настоящими государственными актами». Но актов отцам нашим не дали, а землю объявили собственностью Кабинета. Все алтайские сеоки уполномочили меня хлопотать. Поехал я в Томск, прямо к губернатору, а его дома не оказалось. Я в тот же день в Петербург отправился. Губернатор там. Увидел меня и спрашивает: «Зачем приехал?» — «О земле хлопотать». — «Нельзя тебе о земле хлопотать, я сам буду ходатайствовать». А на другой день опять увидел меня и говорит: «Самому царю тебя покажу, только ты ничего о земле не болтай». А дворец у царя большой, вот так же, как мой дом, на берегу реки стоит.

Николай Валентинович щелкнул массивным серебряным портсигаром с нильскими лилиями и длинноволосой русалкой на верхней крышке.