Страница 95 из 96
— Марцелл очень любил Елену. С ее помощью вы могли бы его удержать — но он понял правду. О, во многих смыслах она всегда будет связана с вами! Та самая гордость, за которую вы ее презираете, доказывает это. Елена ненавидела быть разведенной. Но любой, кто сможет защитить эту девушку от ее собственного чувства разочарования, довольно легко превзойдет вас. Признайте это, — настойчиво предупредил я его. — Вы потеряли Елену Юстину так же, как потерпели неудачу во всем, за что принимались. — Прежде чем Пертинакс успел оскорбить меня в ответ, я продолжал: — Я знаю, почему она отказала вам. Марцелл знает. — Я выпрямился, сопротивляясь горячей боли в боку. Пертинакс наполовину склонился, сидя во влажной тени у дальней стены, и отказывался отвечать мне. Я все равно сказал.
— Вы такого высокого мнения о себе, Пертинакс! — Производил ли я на него какоето впечатление или нет, теперь я убедил сам себя. Теперь оскорбления посыпались гораздо быстрее. — Вы были бесполезны — когда Елена освободилась от вас, ей стало намного лучше. Наверное, вам кажется, что вы очень хорошо ее знаете, но я в этом сомневаюсь! Например, за все те годы, что вы были женаты на ней, вы хоть поняли, что, когда мужчина делает Елену счастливой, она плачет у него на руках?
Правда вылилась наружу.
— Все верно, — сказал я. — Вы потеряли ее по самой старой причине в мире — она нашла мужчину лучше!
Пертинакс вздрогнул от ярости. Когда он двинулся в мою сторону, ладонь, на которую он опирался, дернулась и соскользнула. Его голая рука лежала на широкой гравиевой дорожке. Я даже не пытался пошевелиться. В критический момент я закрыл глаза, но слышал легкое шипение выходящего воздуха, когда кинжал для жертвоприношений пронзил его легкое.
Пертинакс умер сразу. Так я узнал, что, когда он упал, нож Верховного жреца пронзил его сердце.
XC
Когда мое собственное сердце перестало бешено колотиться, я медленно поднялся. Сад Елены.
Однажды, сколько бы времени ни понадобилось, я подарю ей другой сад, где не будет призраков.
Я потащился к входной двери, чувствуя себя окостеневшим и опустошенным. На ощупь вставил ключ в замок и выпал на сияющее солнце на улице. Кучерявая собачонка с обрубком вместо хвоста обнюхивала простыню, которую какойто чистоплотный управляющий с Квиринала кинул поверх тел двух германских наемников, в то время как благородные люди этого района сидели дома и жаловались.
Я заворчал на собачонку; она завиляла задом, словно соучастник.
— Фалько!
В тени портика стоял взятый напрокат паланкин. За ним, на ступеньках, сидела Туллия.
— Хорошо, что ты подождала! — Не совсем альтруистический поступок с ее стороны: у меня за поясом все еще было ее свидетельство о браке. Я вручил ей договор и сказал, что как раз оставил ее нового мужа мертвым.
— Отнеси этот документ моему адвокату. Деньги, которые я обещал, — это наследство, оставленное Атием Пертинаксом его вольноотпущеннику Барнабу; как вдове вольноотпущенника, оно переходит тебе. Если спросят про подпись на договоре, просто напомни, что при официальном освобождении рабы берут имена своих патронов.
— Сколько там денег? — весело спросила Туллия.
— Полмиллиона.
— Не шути с такими вещами, Фалько!
Я засмеялся.
— Правда! Постарайся не потратить все в первую неделю.
Она усмехнулась с осторожностью настоящей деловой женщины. Этот лепесток будет крепко держать свои денежки.
— Могу я тебя куданибудь подвезти?
— Нужно избавиться от трупа…
Туллия нежно улыбнулась, потащив меня за руку к своему паланкину.
— Я была его женой, Фалько. Позволь мне кремировать его!
У меня вырвался тихий смешок.
— Обязанность — удивительная вещь!
Туллия отвезла меня, куда я попросил — в мой спортивный зал. Она наклонилась и поцеловала меня на прощание.
— Осторожно — от слишком сильного возбуждения я умру, принцесса!
Я видел, как она откинулась на спинку кресла, со всей серьезностью женщины, которая знала, как проведет остальную часть жизни. Там будет, мне кажется, очень мало мужчин.
Когда паланкин тронулся, Туллия выглянула через окошко.
— Ты уже обналичил ставки, Фалько?
— Ферокс проиграл.
— О, ставки были на Малыша! — смеясь, сообщила мне Туллия, задергивая шторки, чтобы скрыться — теперь она была богатой девушкой — от толпы.
Я зашел, чтобы Главк подлечил меня, с горечью вспоминая, когда последний раз видел те белые костяные кружочки…
— Что с тобой такое случилось? — спросил Главк, не обращая внимания на порез от меча и рассматривая мое мрачное лицо.
— Я только что выиграл целое состояние — но моя племянница съела его.
Главк, мой тренер, был разумным человеком.
— Тогда посади ребенка на горшок — и жди!
Мы обсудили, растворяется ли кость в желудочной кислоте, но не буду беспокоить вас этими подробностями.
Главк вымыл меня и пообещал, что поправлюсь, если буду беречь себя. Потом я сам взял паланкин — до Капенских ворот. Я сидел и мечтал о новой квартире, которую теперь мог себе позволить, если удастся извлечь из Марсии какойнибудь из жетонов…
Ничто не дается легко. Когда я расплатился с носильщиками в конце улицы сенатора, то заметил группу, которая околачивалась у таверны: люди Анакрита. Они сообразили, что рано или поздно я попытаюсь увидеться с Еленой. Если я подойду к дому, то мое выздоровление пройдет в тюремной камере.
К счастью, я не был неумелым любовником: я знал, где найти в доме сенатора задние ворота.
Когда я, словно вор, проник туда, сам Камилл Вер, сложа руки, стоял и смотрел на карпа в темном пруду. Я кашлянул.
— Добрый вечер!
— Привет, Фалько.
Я присоединился к нему и начал корчить рожи рыбе.
— Я должен предупредить вас, сенатор: когда я уйду отсюда, меня обязательно арестуют на улице.
— Хоть соседям будет о чем поговорить. — Туника, которую мне одолжил Главк, была всего с одним рукавом; Камилл поднял бровь, глядя на мою повязку.
— Пертинакс мертв.
— Расскажешь мне?
— Какнибудь расскажу. Прежде, чем вспоминать, мне придется забыть.
Он кивнул. Карп высунул свой нос к поверхности, но нам нечего было ему дать, так что мы просто виновато отвернулись.
— Елена спрашивала о тебе, — сказал ее отец.
Камилл Вер проводил меня до атрия. Статуя, которую я послал ему из имения Пертинакса, теперь была гордостью дома. Он поблагодарил меня, когда мы оба взглянули на нее с умиротворенностью, которая была бы неуместна, если бы мы смотрели на чтото настоящее.
— Я все еще думаю, — размышлял Камилл, — может, стоило заказать мраморную…
— Бронза лучше, — сказал я. — Более теплая! — Я улыбнулся ему, чтобы он знал, что это был намеренный комплимент его дочери.
— Иди к ней, — торопил сенатор. — Елена не будет говорить и не будет плакать. Посмотри, что можно сделать…
Мама Елены и стайка служанок толпились в спальне. Там также находился еще один человек, наверное, врач. Мои розы стояли у кровати Елены, мой перстень был у нее на большом пальце. Девушка с упрямым выражением лица отказывалась прислушаться к хорошему совету.
Я заглянул в комнату, как профессионал — с суровым и серьезным видом. Она сразу увидела меня. У Елены было строгое лицо, которое приобретало свою нежность в зависимости от того, что она чувствовала. Когда это милое личико осветилось от облегчения просто потому, что Елена увидела, как я живой захожу в комнату, суровый и серьезный взгляд трудно было сохранить.
Я вошел внутрь, подпирая дверной проем и стараясь придумать какуюнибудь бестактную грубость, которую она ожидала. Елена заметила повязку.
— Видимо, — сказал она, — ты решил появиться в крови, когда здесь чейто врач, чтобы он бесплатно выдал тебе мазь!