Страница 23 из 32
Вокруг Елены кружил с притопываниями и подскоками такой же черно-красный испанец. Он раздражал Гришу, и ему захотелось крикнуть: отойди, парень не путайся, без тебя будет лучше! Вероятно, Гриша даже что-нибудь предпринял бы, но в это время Елена скользнула по нему взглядом и озарила на мгновение такой улыбкой, что Гриша сразу забыл обо всем на свете. Улыбка у Елены была совсем особенная. Во время танца улыбались и другие артистки, но то были улыбки вялые, тусклые. А Елена смеялась легко, радостно, задорно, было в ней что-то родное, близкое... Да, да, родное!
Гриша не заметил, как и сам начал улыбаться — растроганно и умиленно. Он слегка загордился от того, что знаком с балериной, которая сейчас вот так здорово танцует перед тысячей людей. Правда, знаком совсем недавно, но все-таки знаком.
Танец кончился, Елена убежала за кулисы. Гриша тяжело перевел дух и с усилием проглотил слюну: оказывается, от волнения у него пересохло в горле. «Вот ведь какая молодчина!» — думал он, прислушиваясь к аплодисментам в зале. Никогда в жизни ему не приходилось видеть такой превосходный танец и в таком превосходном исполнении. Да и где было ему видеть? Правда, он смотрел балеты в кино и по телевизору, видел, как танцуют и Уланова, и Плисецкая, но то была кинопленка, а здесь — живое, настоящее. И оно было куда прекрасней пленки, как бы хороша она ни была сама по себе.
Приметив, что Елена выбежала на противоположную сторону сцены, Гриша ринулся туда. В просветах между кулисами он видел, как Елена выбежала на середину сцены и стала делать реверансы, улыбаясь и радостно и благодарно. Ему казалось, что такой бурно ликующей он и застанет ее там, на другой стороне сцены. И совершенно неожиданно увидел совсем другую Елену.
Маленькая, худенькая девушка в сатиновом черно-красном платье, украшенном латунными звездочками, прислонилась к белой колонне. Худые плечи ходуном ходили — так сильно и порывисто дышала она. На лице не было и следа улыбки. Рот был открыт, взгляд устремлен в одну точку.
Гриша даже оторопел — перед ним была совсем другая Елена. Трудно, ох, трудно дались ей и воздушность танца, и беспечность улыбки. Не такая уж она легкая, балеринская профессия.
Надо, крайне надо сказать девчонке что-то доброе, но вот беда... Он не мог произнести ни слова. Единственное, что он мог, — стоять обочь ее и разглядывать жалеющими глазами.
— Чего вам? — неприязненно спросила Елена. Грише показалось, что она не помнит уже, кто он такой.
— Трудновато, как я погляжу, вам приходится, — стесненно сказал он.
— Нелегко, — согласилась Елена. И вспомнив, кто стоит перед ней, вежливо добавила: — Не беспокойтесь, пожалуйста. Сейчас все пройдет.
Они замолчали. Гриша тщетно силился сказать что-нибудь ласковое, ободряющее, но ничего путного в голову не приходило. Елена отвернулась от Гриши, понурилась.
— Почему я такая слабая? — вдруг пожаловалась она. — Светка весь спектакль не уходит со сцены, ей труднее, чем мне, а она совсем не раскисает.
— Ваша Светка танцует медленно, плавно, потихоньку, вот она и не раскисает. А вы — вон как лихо! Так танцевать, хоть железный человек — раскиснет.
Грише показалось, что он удачно повел разговор. Елена, не глядя на него, тяжко вздохнула. Дыхание у нее стало поспокойнее.
— Ничего-то вы в нашей работе не понимаете. Адажио танцевать — это, знаете, как трудно.
Гриша был задет, но не показал виду.
— Может быть, я и не понимаю ничего, только одно мне ясно: здоровье вы свое под корень режете. Вот так! — И неожиданно для себя добавил: — Бросать вам надо ваше дело, пока живы...
— Что? — Елена удивленно посмотрела на Гришу. Потом поднялась на носки, шурша платьем, легко и плавно покружилась вокруг парня. — Вы с ума сошли! Бросить театр! Знаете, кто я буду без театра? Нуль без палочки.
— А без здоровья и нулем не будете, — рассудил Гриша.
— Пусть! — Елена остановилась возле Гриши, опустилась на полную ступню, заметно став ниже ростом. — Вы рабочий? Вы решитесь бросить свой завод, свою работу?
— Хоть сейчас, хоть немного погодя, — браво ответил Гриша. Он беспардонно врал: не легко ему было бы расстаться с заводом, с многочисленными приятелями, которых он успел завести. Но почему-то ему очень хотелось, чтобы Елена покинула театр.
— Верно говорю вам — бросайте работу и переезжайте к нам в Собольск. Заживете — будь здоров!
Елена приподнялась на носок, плавно повела обтянутой трико ногой направо, потом налево.
— Милостивый государь! — сказала она театрально и уперла кулачки в бедра. — Вы понимаете, что вы мне предлагаете?
— Дело предлагаю. Вы только посмотрите на наши места! Леса, горы, озера. Красота!
— Милостивый государь! — повторила Елена. — Вы мне предлагаете предательство и измену! Вы слышите, как благодарят Светку? — Из зала несся шум аплодисментов. — Да за то, что я даю радость этим людям, я и не это готова вытерпеть. А вы...
И она совершенно неожиданно показала ему язык.
Да, в венчике крашеных губ несколько мгновений торчал острый и розовый кончик языка. Поторчал и исчез вместе со своей хозяйкой.
Гриша был ошеломлен, он не мог сдвинуться с места, не нашел слов сказать что-нибудь вслед. И прежде чем он опомнился, Елена снова появилась рядом с ним.
— Вы меня извините за выходку, товарищ! — Она заглянула Грише в глаза и проворковала: — Не сердитесь на взбалмошную девчонку! Честное слово, я иногда сама себе не рада... А вы тоже хороши, нечего сказать. За такие слова из вас надо отбивную сделать! Будь вы в моей комсомольской организации — я бы вам показала!
— Что?
— Да, пригласила бы на бюро и всыпала бы! Я — секретарь комсомольской организации театра. Вот вам!
На этот раз она ушла совсем. Гриша продолжал рассматривать фанерную колонну, точно у нее все еще стояла Елена. Впервые в жизни он не обиделся на такой выпад против своей особы. Наоборот, осталась радость от того, что с ним обращались так бесцеремонно, как с равным, — ведь артистка. «Молодчина! Молодчина! Молодчина!» — повторял он и готов был молиться на необыкновенную девушку, так сразу и так резко вошедшую в его жизнь.
Только было обидно, и горько, что первый разговор с балериной не удался...
Появился Семен. Оглянувшись по сторонам, он скинул пиджак и проворно начал счищать с него пыль, собранную в дальних закоулках театра.
— Хозяйство большое, чего там и говорить, — рассуждал он. — Пожалуй, даже посложнее будет, чем у нас в цехе. А может быть, кажется так, потому что цеховое привычное, знакомое, а здесь все вновь, не сразу и поймешь, что к чему... Однако механизации маловато. Канаты все больше руками тянут, когда вполне можно моторы поставить.
— Моторы, моторы! — раздраженно буркнул Гриша. — Может, им руками таскать больше нравится. Не спросил?
Он вытащил пачку папирос, стал закуривать. Семен молча отобрал пачку и спички, подумал и положил все имущество к себе в карман.
— Ты чего взбеленился?
— Ничего! — оборвал Гриша. — Отдай папиросы!
— Не отдам. Здесь курить не положено.
— Ладно, пойдем курилку поищем. Должна же быть в этом учреждении курилка, не одни же праведники здесь обитают.
Он старался казаться бойким, этот Гриша, чтобы прикрыть свое смущение и растерянность. Как все надо понимать? Показала язык, извинилась и тут же снова сделала выговор. Секретарь комсомольской организации, хм! А что? Ведь должна же быть и в театре комсомольская организация. А значит, полагается бюро и секретарь. Почему же не быть секретарем Елене? По всему видно, что девчина боевая... Так-то оно так, но все же трудно было представить Елену, существо из какого-то совсем другого мира, в роли секретаря комсомольской организации.
Гриша так крепко погрузился в свои размышления, что не услышал Семена. А тот предлагал ему выйти в фойе посмотреть парадные помещения театра.
Шагая коридорами, Семен присматривался к молчаливому Грише: никогда еще парень не имел такого потерянного, задумчивого вида. Ишь, как его зацепила балеринка! Что ж, в добрый час! Давно пора ему остепениться, шалопаю этакому!