Страница 57 из 92
Ну вот, прибежал Пузырь. Передними лапами лезет на кровать, поддевает мою руку мокрым носом. Просит погулять с ним. Теперь он не отстанет. Вставай, мол, хватит валяться, пора гулять, завтракать и идти на работу. Ну что ж, Гаринька, доскажу тебе в следующий раз. Теперь у нас с тобой много времени, я всегда с тобой. И так будет до тех пор, пока не умру.
Алексей Алексеевич
Несколько кафедр нашего института расположены в старинном доме, построенном известным архитектором XVIII века. Здесь, в старом корпусе, и наша кафедра физического воспитания. Рядом спортивный зал. Широкая парадная лестница выходит к большому зеркалу чуть ли не во всю стену. Возле него стоят девушки. Они только что сняли внизу пальто и прихорашиваются. Все как одна в высоких сапогах. У некоторых сапоги даже выше колен. Красные, синие, белые, желтые... но обязательно сапоги. Нынче такая мода. Вроде бы сапоги не женская обувь, куда лучше надеть изящные туфельки. Ан нет, сапоги. А теперь, к весне, пошли длинные брюки навыпуск. Сапоги закрываются брюками. Совсем вроде нелепость. Но... мода. Ничего не поделаешь. Мода слепа и глуха, нет смысла искать в ней какую-либо логику.
Часто в электричке я незаметно смотрю на людей и стараюсь определить сущность каждого из них. Одежда значит далеко не все. Определяет все лицо человека. Ведь вот в больнице врачи и сестры в белых халатах, больные в одинаковых пижамах, а глянешь на них и видишь — одна умная, другая — не очень; одна красивая, другая нет; одна молодая, другая молодящаяся. Даже не разговаривая с человеком, можно иной раз понять, что ему от жизни надо, где и как он воспитан. И никакие сапоги здесь не помогут, даже с ботфортами до бедер. К тому же они не делают ног прямее или стройнее.
Ну ладно. Значит, первое, что видишь, войдя в институт, это сапоги, выставка, конкурс сапог.
В зеркале меня увидела Вера Пятницкая, бывшая моя альпинистка, и ее сапоги повернулись ко мне носками:
— Сей Сеич, здравствуйте! Хорошо, что я вас встретила, а то и не знала, где искать — на кафедре или на стадионе.
— А что такое, Вера?
— Сегодня в три часа у нас заседание СНО (студенческого научного общества). От вашей кафедры никого никогда нет. Ваш доцент Флоринский ни разу не был. А Одноблюдов сказал, что от вашей кафедры обязательно нужен доклад на конференции. Мне поручено, лично мне, вы должны быть, Сей Сеич.
— Не могу, Вера, — поморщился я. — У меня сегодня в три часа занятия, в это же время я должен идти на прием к Бураханову, да еще ваше общество... Что же мне, разорваться?
— А вы студентов передайте кому-нибудь, — настаивает Вера, — все равно ведь сейчас ГТО принимают. А это важно.
— Все важно, Вера, все важно. Когда надо идти сразу на три заседания, я иду на занятия, — сказал я и стал подниматься по лестнице.
Навстречу мне, размахивая какой-то бумагой, пробежала наша лаборантка Валя и крикнула:
— Сей Сеич, с вас полтинник!
— За что?
— Красному Кресту сто лет! — выкрикнула она уже с другого пролета лестницы.
На верхней лестничной клетке стояли и курили два наших преподавателя — Ким Шелестов и Володя Овчаров. Ким удивительный работяга. В институте он с утра до вечера, даже по воскресеньям дома не бывает. Совершенно безотказный мужик. Все этим пользуются и знай сваливают на него. Есть такие люди. Елизавета Дмитриевна, мать Игоря, такая же. Разводит перед домом цветник. На нем гадят собаки, бегают по клумбам дети, все цветы в конце концов срывают, а она все копает, сажает, поливает. Ни разу не слышали, чтобы обругала она кого-нибудь. Знай себе копается. Вот и Шелестов такой.
Овчаров же оболтус. Пришел к нам с заочного отделения института физкультуры. Ничего не делает и делать не будет. Зато умеет пустить пыль в глаза и очень ловко отчитывается. Все цифры, конечно, берет с потолка, но никогда не попадается. Наш шеф доволен Овчаровым, ставит его в пример: «Человек высокой физической культуры». Рожа у Овчарова пропитая, даже на работе от него попахивает.
— Привет, — сказал Шелестов.
Овчаров отвернулся. Не любит меня Овчаров, не пью я с ним, а недавно при всех сказал ему, что он пьяница и арап.
Наша кафедра — это одна комната, в которой почти вплотную стоят письменные столы. Один из них — в центре — для заведующего кафедрой, остальные по одному на двоих преподавателей. Когда я вошел, все сидели и писали.
— Всё строчите, бумажные души? Привет! — сказал я.
— Здорово, горный орел! — Доцент стал подвигать свой стул, чтобы освободить мне место. — Садись отчет составлять.
Я глянул на бланк.
— Мы уже писали такой.
— Ах молодость, ах легкомыслие, — закачал головой осуждающе доцент, — они уже писали такой. Это, милый юноша, другая форма. Пункт третий в той форме был пунктом первым, а пункта шестого не было вовсе. Тот отчет мы составляли для проректора, а этот для учебной части. Пора бы привыкнуть.
Доцент Флоринский — странный человек. Я не могу его понять. По образованию он врач, диссертацию защитил по физиологии спорта. У нас он ведет горные лыжи. Как-то я его спросил, не жалеет ли он, что не работает по медицине или по физиологии, в науке? И он ответил: «Скажу тебе по секрету, Леша, мне абсолютно все равно где работать. Лишь бы платили 320 рублей в месяц. Здесь я доцент, а в мединституте был бы ассистентом. Кроме того, я люблю горные лыжи, все равно сам катаюсь. Голова у меня совершенно свободна. Это меня устраивает. Бумаги? Да наплевать! Бумаги не требуют души, я пишу их механически».
Доцент выиграл нам много соревнований по слалому, давал кафедре призовые места, несколько лет подряд наши горнолыжники держат 1-е место по своей группе среди вузов. Он не лезет из кожи, как энтузиаст Шелестов. У меня такое впечатление, что он всегда мыслями где-то совсем в другом месте. Мы все его зовем доцентом, потому что он у нас единственный доцент, до него на кафедре кандидатов наук не было. Он не обижается. Зовут же его Николаем Львовичем. Роста он высокого, светло-рыжие волосы стрижет коротко, почти наголо, карие глаза большие, выразительные, а на дне их вечная затаенная грусть.
— Алексей Алексеевич, здравствуйте, — произнес заведующий кафедрой из-за своего стола, — я вас жду.
Наш шеф очень серьезный человек. Юмор ему неведом. Для него не существует ничего, кроме долга. Александр Федорович поседел на фронте, и теперь у него пышная белая шевелюра. Он болезненно нервный, однако умеет держать себя в руках, никогда не кричит и не повышает голоса. Только лицо покрывается красными пятнами и руки начинают дрожать.
Я переставил свой стул к его столу и сел.
— Первое, — начал шеф, — отчет, который все в настоящую минуту составляют по своему виду спорта, форма у вас на столе. Второе, надо вам взять все ваши планы работы и составить единый, общий план по месяцам до конца семестра. Сводный план. Чтобы он лежал у вас на столе под стеклом и вы каждый день видели, что надо делать...
Всего Колокольцев дал мне семь заданий, все до одного — бумажного свойства. И я сел за бумаги. Отчет составил довольно быстро, цифры были взяты из предыдущего отчета проректору. Принялся за правила безопасности для занятий по альпинизму. Тоже пустое дело, сто раз составлял, но эти требовались инженеру по технике безопасности.
Флоринский один раз отколол номер с этими правилами. Ему в очередной раз требовалось составить правила по технике безопасности при занятиях слаломом. У Николая Львовича дома своя машинка. На одном листе он отпечатал то, что от него требовали, а на другом — что-то вроде пародии на них. В этих шуточных правилах было сказано, что во время тренировок и соревнований по слалому студентам категорически запрещается: спускаться на лыжах с крутых гор; спускаться на большой скорости; ездить на лыжах между палками (флажками), воткнутыми в снег; делать крутые повороты и так далее. Все в том же духе. Флоринский ошибся и подал на утверждение вместо настоящих правил эти дурацкие. Спохватился, когда уже было поздно, и они лежали на столе у начальства. Но все обошлось. Заведующий учебной частью не утвердил их только по той причине, что в них не было ссылки на документы, на основе которых они были составлены.