Взбаламученное море

— Вот оно что! — произнес добродушно добряк.

— Я с ней больше и танцовать не буду, — сказал Александр и, взглянув в это время вниз и видя, что Соня становится с флигель-адъютантом в мазурке, он прибавил: — я сейчас уеду домой.

— А я так посижу еще, полюбуюсь ею.

— Любуйся, сколько хочешь; а мне, признаться, немножко уж и это наскучило! — произнес Александр и пошел: в голосе его слышалось целое море горя и досады.

Ревность, говорят, есть усиленная зависть; в ней мы и оплакиваем потерянное нами счастье и завидуем, что им владеет другой.

Возвратившись домой, Бакланов изрыгал проклятья, рвал на себе волосы, дрыгал на постели ногами. Избалованный, а отчасти и по самой натуре своей, он любил страдать шумно.

10

Выборы

В той же самой зале, где беспечная младость танцовала и веселилась, совершалось и серьезное дело жизни — баллотировка. Если бы надобно было сказать, какая в ней преобладала партия, я не задумавшись бы сказал: губернаторская. Начальник губернии, обыкновенно очень просто и без всякой церемонии, призывал к себе несколько дворян повлиятельней и прямо им говорил: «Пожалуйста, господа, на такое-то место выберите такого-то!» И когда выбирали другого, он его не утверждал, а если нужно было предоставить на утверждение, так делал такого рода отметки: «неблагонадежен», «предан пьянству и картам»; но чаще всего и всего успешнее определял так: «читает иностранные журналы и прилагает их идеи к интересам дворянства», и выбранного, разумеется, отстраняли. В настоящую баллотировку, впрочем, все шло благополучно: по уездам она была кончена, и выбирались губернские власти. Около стола губернского предводителя толпилось дворянство в отставных военных, а еще более того в дворянских мундирах. Басардин, в своем белом кирасирском колете, в своих лосинах и ботфортах, сохраненных им еще от полковой службы, тоже стоял у окна. Лицо его не выражало ничего. Он уже баллотировался и в исправники, и в судьи, даже в заседатели; но никуда не попал. Надежда Павловна не помнила себя с горя и к тому же, ко всем ее радостям, получила письмо от сына, который начинал и оканчивал тем, что просил у нее денег.

«Как сын русского кавалериста, — писал он: — я считаю унизительным посвятить себя пехотной службе; а потому хочу выйти офицером в кавалерию. Прошу вас, маменька, прислать мне реверс, что вы обеспечиваете мне содержание».

— Ну да, я тебе дам, пришлю тебе реверс, сын русского кавалериста! — говорила бедная женщина, чуть не рвя на себе волосы.

Мужа своего она не могла видеть без нервного раздражения. Чтобы испытать последнее и почти безнадежное средство, она велела ему баллотироваться в депутаты в дорожную комиссию и сегодня, ради этого, еще до свету разбудила его и отправила. Петр Григорьевич в мундире и ботфортах с семи часов утра стоял уже в собрании. Когда он заявил о своем желании баллотироваться, губернский предводитель даже усмехнулся.

— Везде и на все считаете себя способным, — проговорил он.

— Не оставьте! — сказал как-то односложно Басардин и отошел на свое место.

При баллотировании его вышел такого рода случай, что большая часть, кладя ему шары, думали: «этому дуралею все, вероятно, положат налево, положит уж ему направо». Другие подсыпали ему белков по доброте душевной, имея привычку всем класть белые шары; третьи наконец вотировали за него, чтобы как-нибудь не выскочил на это место его конкурент, прощелыга Колоколов.

Губернский предводитель, сосчитав шары, звучным, но не лишенным удивления голосом произнес:

— Г. Басардин выбран и все почти белыми.

При этом многие не могли удержаться и, разведя руками, проговорили друг другу: «Вот вам и баллотировка наша!»

Сам же Петр Григорьевич, все продолжавший стоять у окна, слегка только вспыхнул и, раскланявшись перед дворянством, объяснил:

— Постараюсь заслужить…

— Да, да, постарайся, Петруша! — заметил ему Неплюев, сосед его по деревне и совершенно без церемонии с ним обращавшийся: — прежде только пять дураков тебе клали направо, а теперь набралось их пятьдесят. Слава Богу, совершенствуемся!

Общий хохот распространился по зале; но Петр Григорьевич нисколько этим не обиделся и сам улыбался. Он, кажется, хорошенько и не понял, в чем тут соль-то заключалась, и затем спокойнейшим манером, достояв всю баллотировку, сошел с лестницы степенною, неторопливою походкой, сел в свои розвальни и прибыл домой.

— Выбрали… в депутаты в комиссию, — сказал он совершенно не взволнованным голосом.

— Боже мой! — вскрикнула Надежда Павловна и, истерически зарыдав, бросилась перед образом на колени. — Благодарю Тебя, Царица Небесная! Благодарю, Иисусе Христе, что не дал несчастным, совершенно погибнуть!.. — бормотала она, всплескивая руками, и потом обратилась к мужу: — Да встань и ты: помолись, бесчувственный ты человек!

Петр Григорьевич повиновался. Став на одно колено и делая, по обыкновению своему, маленькие крестные знамения, он начал молиться.

Соня, слышавшая все это из соседней комнаты, тоже прибежала.

— Мамаша! Папаша, вероятно, выбран! — вскричала она.

Последние дни она еще как-то больше развилась и стала похожа на взрослую девицу.

— Выбран, друг мой, выбран! — отвечала Надежда Павловна, а у самой слезы так и текли по впалым щекам.

Мать и дочь бросились друг другу в объятья. Соня после того бросилась на шею отцу. Петра Григорьевича наконец пробрало, и у него навернулись слезы.

— Ну, папаша, смотри же, служи хорошенько! — говорила ему Соня.

— А вот я наперед говорю, — сказала Надежда Павловна: — что если он и в этой должности что-нибудь набедокурит или проротозейничает, я разойдусь сним… Пускай живет где хочет и на что хочет.

— Я буду служить, — отвечал Петр Григорьевич.

— Там вон, говорят, — продолжала Надежда Павловна настоятельно: — берут с каждого подрядчика по десяти процентов, и этих доходов упускать нечего: другие не попадаются же, и ты попадаться не должен.

— Я буду не упускать, — отвечал и на это пятидесятилетний ребенок и принялся стягивать с себя свой мундир.

— Постой, папа, я тебе помогу, — говорила Соня, очень уж довольная, что отец выбран, и что она останется в городе.

— Ф-фу, хомут проклятый! — говорил Петр Григорьевич, с наслаждением растегивая свой, чересчур уж узкий ему мундир.

Затем последовала довольно умилительная сцена.

— Людям дать водки!.. водки!.. — говорила радостно-хлопотливо Надежда Павловна, и потом, когда в комнату пришла Дарья, она сказала ей:

— Дура!.. Дарья!.. барина на службу выбрали!

— Вот, матушка! — отвечала та и почему-то поцеловала у Петра Григорьевича руку.

После обеда Надежда Павловна предложила мужу отдохнуть на ее постели, а сама от волнения не знала, где уж себе и место найти; Петр Григорьевич, конечно, сейчас же этим воспользовался и отхватал часов до девяти. Во все это время Надежда Павловна и Соня, чтобы не разбудить его, разговаривали между собой шепотом: такого почета от семьи он во всю жизнь свою еще не видал.