Страница 93 из 111
Генерал Липранди мог бы развить успех, если бы Меншиков усилил его. По сути, в его распоряжении была только одна дивизия и несколько сотен кавалеристов, и он не мог продолжать атаку. Меншикову своевременно доложили обстановку, но князь и слышать не захотел об усилении действующего отряда. Английское командование же пытается восстановить положение, открыв огонь по беглецам и одновременно вызвав на поле сражения свежие части. Конечно, удар свежей пехоты мог бы ликвидировать успехи русской дивизии, но глупость британского командующего оказалась сильнее безразличия русского главнокомандующего. Лорд Раглан, не желая оставить трофеи в руках слабого отряда русских войск, приказал двум бригадам кавалерии идти в атаку. Безумное и невежественное распоряжение! Русские стояли подковой. Английская конница, втягиваясь в расположение отряда Липранди, попала в долину смерти. Счастье Раглана, что он благодаря своевременной помощи французов потерял только конницу. После избиения его кавалерии дорога на Балаклаву снова была открыта солдатами Липранди.
Севастопольцы, конечно, связывали эту частную, не использованную главнокомандующим победу со своим стойким сопротивлением двухнедельной бомбардировке. Им казалось, что наступил новый этап войны. Энтузиазм матросов и солдат непрерывно рос.
В очередное посещение Нахимовым Четвертого бастиона, где огонь французов наиболее губителен, адмирал замечает у орудий матросов и офицеров, которых видел здесь в первый день бомбардирования.
– Пора бы, Федор Михайлович, дать людям передышку. Право, молодцы достойны отдыха, – укоряет он Новосильского.
– Да я и сам такого мнения, Павел Степанович, – оправдывается Новосильский. – Но что поделаешь с упрямцами. Заявляют в один голос: здесь будем жить и здесь умрем. Чуть не взбунтовались, прослышав 6 смене.
Павел Степанович взволнован этим сообщением.
– Стыдно-с, стыдно-с нам. Я должен бы знать наших черноморских героев. Конечно же… В вечном, неоплатном долгу мы перед ними… Синопские? А?
– Синопские, Павел Степанович.
– А ведь кормим их дрянно, не заботимся. Сухари мерзкие. Водки мало. Полушубков нет… Безнаказанны интенданты-казнокрады… Пройдусь, пожму руки молодцам.
Под непрочной защитой брустверов кипит работа. Солдаты и матросы по доскам бегут с тачками земли. На пути Нахимова ямы, назначенные стать зимним жильем.
– Так, блиндаж на отделение делаете, друзья?
– Это курлыгу? На отделение! Тепло будет, ваше превосходительство. С печкою даже. Уж вы посетите новоселье.
– Добро, – соглашается Павел Степанович. – Я вам койки пришлю, устраивайтесь поудобнее.
– Наша едет! – вдруг раздается голос вахтенного, стоящего со штуцером перед откинутым веревочным щитом, и собеседник адмирала бесцеремонно отталкивает Павла Степановича в сторону.
Приближается ровный посвист, в воздухе мелькает черный шар, ударяется в землю и с ощутительным гулом рвется.
– Звиняйте, ваше превосходительство, – скалит матрос белые зубы, когда грохот прекращается, – бомба чинов не разбирает.
Бомба падает в котлован для большого блиндажа и отваливает пласт земли. Павел Степанович щурится и благодарно кивает головой:
– Экие вы удачливые, неприятель помогает строиться.
Он высовывается в амбразуру и, несмотря на посвистывание штуцерных пуль, долго вглядывается в желтеющую линию неприятельских окопов.
– Параллель будто новая?
– Вторая, – подтверждает Новосильский. – Приблизились до двухсот сажен. Ничего, Тотлебен наши укрепления ведет навстречу.
Возвратясь в подземную каюту Новосильского, Павел Степанович неохотно подтверждает, что вновь задумано наступление армии Меншикова.
– Хорошо, если бы князь упредил Канробера. Вам докладывали, что перебежчики доносят? – спрашивает, Новосильский.
– Да. Только боюсь, вновь успеха не будет. Князь балаклавским делом дал неприятелю урок не иметь слабых мест. А при бдительности врага меншиковские генералы пороха не выдумают. И кто эти генералы? Сумасбродный Горчаков? Или, например, Данненберг? Был начальником дивизии в Дунайской армии и проиграл сражение под Ольтеницей. А сейчас сюда приехал командиром корпуса. Это что ж? И он второй человек после главнокомандующего?! Того гляди, ему и поручат наступление.
Смерть Корнилова не забывалась, а бывали часы, когда от горя потери, страшной потери для обороны, пронизывала такая боль, что хотелось кричать злыми словами о бездарном князе и его лакействующих, разных рангов, сотрудниках – облегчить этим душу, умерить свое возбуждение.
В одну из таких минут принесли Павлу Степановичу письмо от Рейнеке: "…Слышу, что ты разъезжаешь на коне по всей оборонительной линии, и единственно тобою поддерживается порядок и дух войск, не только матросов, но и солдат… Но для чего без нужды пускаться в самые опасные места и подвергать себя убийственному огню? К чему искать смерти? Рассуди хладнокровно – и увидишь, что эта отвага для главного действующего лица не только бесполезна, но даже вредна и опасна общему делу. Тебя убьют, и дух чинов, имеющих доверие и надежду единственно к тебе, упадет. Хорошо еще, если найдется человек, который не допустит пасть духу войска до отчаяния и сумеет возбудить в них за потерю любимого начальника месть к врагам. Но есть ли такой человек при тебе? Для этого нужно и личное его уважение, и любовь к тебе, и бескорыстное сознание перед войском, что потеря невознаградима. Но такого бескорыстия я не полагаю в старших сподвижниках твоих…"
И еще столько же увещеваний, чтобы дорогой Павел не совершил опрометчивого поступка, который будет расценен как самоубийство – акт для христианина и патриота позорный.
Слишком очевидно было – письмо написано издалека, в обстановке, позволявшей бесстрастно толковать о том, что здесь, в Севастополе, рассуждениям не поддается. Павел Степанович даже не нашел, что ответить другу, и просто промолчал, предоставив писать о себе Платону Воеводскому. Но одно из письма он твердо запомнил: даже в Николаеве знают, что князь к нему не благоволит. И отлично. Не станет Нахимов заниматься искательством перед главнокомандующим и его генералами. Тем более в отношении Данненберга, как он и пророчил, самые тяжкие предположения оказались верными. Право, огорчительна была эта способность предвидеть мерзости!
Ему случилось сказать Новосильскому о Данненберге, что – не дай боже Меншиков назначит тупицу командовать задуманной атакой на правый фланг союзной армии, а так оно и стало – об этом появился письменный приказ…
Данненберг перед задуманным сражением появился в Севастополе – конечно, в тылах.
Павел Степанович встретился с Данненбергом в кабинете начальника гарнизона. Тощий генерал учтиво раскланивается:
– Я столько наслышан о вас, Павел Степанович! Я чрезвычайно радуюсь нашему знакомству. Простите, что еще не был у вас с визитом.
Павлу Степановичу противно потное рукопожатие. Глядя недобрыми потемневшими глазами прямо в довольное и тупое лицо, он без всякой учтивости предлагает:
– Помилуйте, какие нынче визиты, вы бы лучше отдали честь Сапун-горе.
Уж на что тяжело ворочаются мысли в голове престарелого Моллера, но и он понимает смысл намека Нахимова. Сапун-гора является целью предстоящего движения войск Данненберга.
Но, опасаясь ссоры, Моллер торопится предупредить ответ своего гостя.
– Кстати, дорогой Павел Степанович, генерал – наш старый севастополец. Командуя здесь дивизией, страстно охотился в окрестностях.
– В таком случае желаю генералу успеха в охоте на крупную дичь. Она, к сожалению, ружья не боится. Прошу извинить, мне нужно сейчас ехать по службе-с.
Данненбергу только теперь удается вставить свое слово. Явно не разобравшись, что Нахимов издевался, он восклицает:
– Так я непременно буду у вас, ваше превосходительство. Непременно!
– Какой болван! – возмущается через несколько часов Нахимов, беседуя с симпатичным ему полковником Васильчиковым, начальником штаба гарнизона. – ; Ему не корпус возглавлять, ему двери открывать во дворце батюшки-царя.