Страница 48 из 111
Павел Степанович, оказывается, прав – мухи черкесов не больно кусают. Толпы, маячившие вчерашний день на высотах, сообразили после артиллерийской подготовки, что русские слишком сильны. Они быстро ретируются. Только несколько людей из первой высадки ранены стрелками, и только на одной высоте дело доходит до рукопашной. Взобравшись на эту высотку, Павел Степанович флагами последовательно вызывает к берегу группы шлюпок и предоставляет армейским командирам разводить десантников в глубь долины и по берегу влево на соединение с войсками, высаженными Корниловым.
– С быстротою ив совершенном порядке действовали. Обоих отмечаю в рапорте князю, – хвалит Лазарев на следующий день в обратном плавании к Новороссийской бухте.
Корнилов вспыхивает. Он мечтает скорее получить эполеты капитана 1-го ранга. А Нахимов ничего не ждет и отвечает искренно:
– Слишком малая задача, Михаил Петрович. Вы нам ученье дайте на высадку капитальную, ну, дивизии, с артиллерией, с конями. Вот это будет благодарная задача для руководства Владимира Алексеевича. Он о ней давно мечтал, с Босфора…
Лишь в августе эскадра проходит в Севастополь. Здесь, на вынужденном отдыхе, Нахимова вдруг одолевает чувство досады на себя. Зачем он поехал из Берлина не через Петербург, не повидал дорогих и родных Сашеньку большую и Сашеньку маленькую?! И зачем не писал Саше ни разу за все лето.
Он садится за письмо, опасаясь выразить свои чувства. "Вы, верно, уже сердитесъ тга-тяегог; мгогая сестрица Александра Семеновна! Как за неаккуратное мое письмо из Москвы, так и за то, что я только на шестой день по прибытии в Севастополь собрался писать к Вам. Разные обстоятельства помешали мне ранее написать к Вам, но ничто в мире не воспрепятствует всегда мыслить о Вас с наслаждением, моя добрая, несравненная сестрица. Я был бы самый неблагодарный человек, если бы мог когда-нибудь забыть, как Вы, отказавшись от всех удовольствий, усладили несколько недель моей болезненной жизни.
Что делает моя Сашурка, здорова ли она, помнит ли своего дрянного дядю? В Москве я видел племянника – тезку. Чем более я на него смотрел, тем сильнее привязывался к нашей милой Сашурке. Боже мой, какая разница между ними! Неужели с летами эта разница исчезнет? Нет – не поверю и останусь при своей мысли, что она, как в младенчестве, так и в зрелом возрасте, будет превосходить всех…
Прощайте. Тороплюсь, боюсь опоздать на почту, здесь только два раза в неделю она отходит. Поцелуйте за меня вашей маменьке ручки. Книга Захарьину доставлена. Хоть изредка вспоминайте душевно любящего и уважающего Вас брата
П. Нахимова"
Написал, что торопится на почту, а все сидит и перечитывает короткое послание, и складка на лбу обозначается резче, а слабый румянец окрашивает щеки. Распахнув дверь на балкон, он дышит полной грудью. На далекой северной стороне уже ложатся сумеречные тени. Вода на рейде отливает всеми цветами радуги, и солнце садится в веере золотистых лучей.
"Силистрия" стоит против Графской пристани, и клотики ее розовеют в закатном небе. Вот взбираются по вантам фигурки, замерли на реях, с ударом пушки для вечерней зори побежали снова. Должно быть, спускают брам-реи.
И он без боли ощущает: есть на его век только одна любовь – к кораблям, морю и морякам. И только в этой любви он может рассчитывать на благородное ответное чувство.
Глава девятая. На "Силистрии"
Голубоватая мгла обволакивает Севастополь и ущелья. Тонет в волнах прибрежье. Горы отступают стеной и нахлобучивают сизые облачные шапки. За Балаклавой с развалинами генуэзской крепости хаос колонн, тоннелей, подводных скал, глинистые обрывы, громадные полукружия горных подошв, очерченные серой полосой крупного щебня. Мыс Сарыч сбежал к воде вогнутыми дугой склонами и замер на каменном барьере, похожем на распущенное крыло птицы.
У побережья штиль. Корабль идет мористее и захватывает ветер в верхние паруса. Ветер, теплый и влажный, продувает палубы, шелестит занавесями в каютах.
Офицеры стоят перед картиной, приобретенной для кают-компании. Художник изобразил спуск кливера.
– Море и корабль выписаны хорошо. Сюжет, однако, неподходящий. Был кливер и нет кливера! А такого момента, когда его убирают, быть не должно-с.
Мичман Станюкович многозначительно толкает приятеля Ширинского-Шихматова. Дескать, сел Павел Степанович на своего конька. А Нахимов продолжает глядеть на картину, сутулясь и щуря зоркие глаза.
– Такую картину я бы матросам не стал показывать. Весьма непоучительно, потому что в нашем морском деле главное в проворстве. Давеча от сигнала сняться с якоря до того, что мы пошли фордевинд и под лиселями, прошло четыре минуты. Как же отдельный момент постановки парусов изобразить на неподвижном полотне? Невоз-можно-с!..
– Так матрос все одно в картине ничего не поймет по неразвитости, Павел Степанович. Художники пишут для сознательных людей,, для способных к анализу, – защищает свое приобретение хозяин кают-компании, лейтенант Ергомышев.
– Матросы не поймут?!
Нахимов поворачивается к нему и смотрит с укоризной. Веко над левым глазом часто вздрагивает – след давней болезни.
– Вздор! У матросов есть ум, сердце и честь. От нас зависит вызвать их к мысли и действию. У вас, господин Ергомышев, служба не пойдет, ни за что не пойдет хорошо, если матросы будут знать, что вы их презираете… Правда, некоторые офицеры думают, что можно одним страхом действовать. Страх подчас хорошее дело, да согласитесь, что ненатуральная вещь несколько лет работать напропалую ради страха. Необходимо поощрение сочувствием, нужна любовь к своему делу.
Командир меряет каюту большими шагами. Неловко молчат офицеры. Все хотят есть, но не смеют напомнить командиру, что пора обедать. "Куда лучше было, – думает Станюкович, – когда "Силистрией" временно командовал Путятин. При нем матрос вовсе не упоминался за офицерским столом".
А Ширинский-Шихматов жадно ждет, что еще скажет Нахимов. Если бы он смел задать вопрос…
На баке отбивают склянки. Павел Степанович спохватывается:
– .Вы, господа, наверное, обедать хотите. Хорош гость…
Но, выпив стакан любимой марсалы, он мысленно возвращается к волнующей теме. Все эти молодые люди не сегодня-завтра будут самостоятельными командирами. Ужасно, если они пойдут по пути капитана Бехтеева, у которого завязывают матросам глаза, чтобы действовали "яко ночью", а когда "слепцы" ошибаются в определении парусов и снастей, их секут линьками. Или возьмут в пример командира фрегата "Кулевча" Ендогурова. У того во время парусных учений матросы набирают в рот воду, и он лично в кровь избивает каждого, кто выпустит или проглотит воду до спуска на палубу. Салтычиха на флоте!
– За успех кампании, Павел Степанович.
– За обширный взгляд на жизнь, а в особенности на службу, господа офицеры. Я все еще о матросе, если вам не прискучило слушать. Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов – крепостными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами; он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж. Ежели понадобится, все сделает матрос! Мы, начальники, не должны быть эгоистами; не будем, смотреть на службу как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных как на ступени для собственного возвышения. Матросов нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость и геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги отечества.
Он говорит тихо и медленно, точно раздумывает вслух. Но мичман Ширинский-Шихматов вскакивает с блистающими глазами, поднимает бокал и кричит: "Браво!"
Нахимов дружелюбно чокается:
– Экой вы восторженный, Евгений! Дядя ваш, мой корпусной наставник, был такой же.
После обеда час чтения и затем второй обход корабля.
Сегодня рекруты обучаются такелажной работе. У каждого конец около сажени длиной. Молодой матрос своими руками должен сделать ряд изделий из троса – и кноп, и муссинг с различными оплетками, и сдвижной кноп, и редьку.