Страница 18 из 19
- Когда я захочу изменить свою жизнь, я могу... побежать? И все? Как это может быть? Слишком просто.
- Просто, да не слишком. Тут требуется безлюдное место, темнота и особое настроение, которое позволит тебе мчаться, сломя голову, с закрытыми глазами, не заботясь о ближайшем будущем, и выкинув из головы эту глупую конструкцию: "мордой об асфальт"... Сейчас-то все просто: ты будешь убегать из зачарованного места. В обычных обстоятельствах тебе нелегко будет решиться, а еще труднее - поймать правильное настроение. Но ты уж постарайся, о'кей?
- О'кеюшки, - согласился я, невольно улыбнувшись.
- Ну тогда вперед. Выполняй мою инструкцию, закрывай глаза и беги, пока тебя не остановят. Марк редкостный зануда, но он был прав, когда говорил о смертельной опасности. Он вообще всегда прав, таково ужасающее свойство его организма.
- А... мне нельзя просто пойти с вами? - неожиданно для себя самого брякнул я. Понял, что отступать некуда, и торопливо объяснил: - Когда я вас увидел, я понял, что вы "свои", что я должен каким-то образом быть заодно с вами... хотя до сих пор был уверен, что я всегда был, есть и буду сам по себе, и это правильно, но тогда я не подозревал...
- Можешь не продолжать, мы понятливые. Может быть, ты прав, и мы "свои". А может быть, тебе померещилось, так тоже бывает... В любом случае, сейчас тебе нельзя с нами. Тебе бы отсюда ноги живым унести, - сочувственно сказал бородатый.
- Если мы "свои", ты встретишь нас в другое время и в другом месте, добавила женщина. - А если не встретишь - что ж, значит тебе по дороге не с нами, а с кем-нибудь еще, или ни с кем не по дороге, как ты и подозревал с самого начала. Все само устроится, потому что все всегда устраивается само. А теперь беги... нет, погоди-ка, обернись сначала, на дорожку. Чтобы лучше бежалось.
Я послушно оглянулся. Здания кафе уже не было. Веранда отчасти тоже канула в небытие: от столика, за которым я сидел, осталось меньше половины, неровный треугольный кусок полосатого тента трепетал над нашими головами; плавная кривая линия среза наводила на дурацкое предположение, что реальность была слизана языком некой гигантской коровы; однако на месте исчезнувшего фрагмента не просвечивало ночное небо с дежурным набором созвездий. Там копошилась живая тьма - не знаю, как еще можно описать то, что я увидел. По сути, там не было ничего, и, в то же время, ничего более очевидного, плотного, динамичного и глубокого, чем это самое "ничего", вообразить невозможно.
- Хватит любоваться, беги отсюда. Уноси ноги, пока тьма добрая. Беги. Беги же! - последние слова взвились пронзительной визгливой нотой, огненными буквами отпечатались перед моим внутренним взором, тонкими иглами вонзились под ногти; я зажмурился и рванул вперед, как пришпоренный скакун.
Пока бежал, я не сомневался, что занят не более и не менее как спасением своей шкуры и прочих упакованных в нее сокровищ. Не то чтобы я обдумал эту идею и счел ее правдоподобной, я просто знал, что смерть рядом... жизнь, впрочем, тоже была рядом, а я - между ними, как младенец, которому лишь предстоит родиться.
Наверное, именно поэтому я совершенно не удивился тому, что остановили меня именно женские руки. Впрочем, одна из них держала нож, и каким образом я умудрился не нанизать свою тушку на его влажное от чужой крови лезвие, мы оба впоследствии так и не смогли уразуметь...
Глава 19. Ата
"...божество и олицетворение заблуждения, помрачения ума."
Ада услышала, как далеко внизу хлопнула дверь подъезда. По лестнице поднимались двое. "Они, - с облегчением подумала Ада, - наконец-то! Они, больше некому! Полночь еще когда была... Все уже дрыхнут."
Полночь действительно миновала. У Ады не было хронометра (приборы, измеряющие время, внушали ей суеверный страх), но ее тело, с наступления темноты пребывающее в напряженной неподвижности, само отмеряло минуты, подобно огромным песочным часам. Холодный песок времени медленно тек по ее позвоночнику, и она сама была сейчас сродни времени: невидимая, неумолимая и неотвратимая. Нечасто ей, нетерпеливой как младенец и подвижной как ртуть, доводилось так долго томиться ожиданием, но игра стоила свеч, овчинка выделки, дебет сошелся с кредитом, бухгалтерия дала добро, да и таможня не возражала...
Шаги приближались, чуткие ноздри Ады затрепетали от аромата свежей сирени. "Так они цветочки собирали! - с равнодушным сарказмом изумилась она. - Кустики ломали, твари! Любовь у них великая - ну так лежали бы и трахались спокойненько - а растения зачем калечить?!" Впрочем, возмутиться по-настоящему ей так и не удалось: сила была на ее стороне, ситуация - в ее руках, а возмущение - удаль слабого. Шаги, тем временем, оборвались у двери - у ТОЙ САМОЙ двери, к которой было приковано внимание Ады на протяжении этой непереносимо длинной весенней ночи.
Она выждала еще несколько секунд, позволила юной женщине вставить ключ в замочную скважину, ключу - совершить два полных оборота против часовой стрелки, а дверной ручке - мягко уплыть вниз, повинуясь влажной ладони. Потом времени пришлось сжаться. Ада сумела одолеть девять ступенек за столь ничтожную долю секунды, что влюбленным показалось: она возникла не из темноты лестничной площадки, а из небытия, примерещилась, и сейчас исчезнет, и можно будет войти в дом и выпить чаю с мелиссой, а может быть даже поговорить об испугавшем их видении... хотя нет, говорить на эту тему, пожалуй, все-таки не стоит...
Прыжок из темноты завершился ударом ножа, который вошел в тело мужчины с упоительной легкостью: отличная точка в конце удачно сформулированной фразы. Ада задохнулась от ликования, когда мужчина ошеломленно прошептал: "Что за дурость!" - и начал медленно оседать на пол. Она засмеялась почти беззвучно: испустить дыхание со словом "дурость" на устах - вот участь достойная графомана, все бы они так умирали! Теперь оставалось разобраться с его перепуганной сукой: баловалась она стишками или нет, это ее проблемы. Сука влипла в историю. Просто влипла, так бывает.
"Сука" (сказать по правде, Нина была милой, застенчивой девочкой из хорошей семьи, с классическим консерваторским образованием; жизнь ее до нынешней ночи походила на черновик романа, написанного лишенным воображения, зато добрым и сентиментальным ремесленником) очень хотела закричать, но голос ей отказал, и пошевелиться не удавалось, как в ночном кошмаре - с той только разницей, что не было ни малейшего шанса проснуться.
Существо, появившееся из темноты, ранило (она ни за что не согласилась бы признать, что не "ранило", а "убило") ее "Басика". Именно так она называла красивого, немного меланхоличного (пока дело не доходило до постели) мужчину, полгода назад поселившегося в ее доме, сердце, теле, снах и размышлениях.
Только несколько тягостных секунд спустя Нина поняла, что "существо" было женщиной... и глаза этой женщины обещали продолжение ужаса. По всему выходило, что видеокассеты с ужастиками, стопка которых и сейчас лежала на тумбочке под телевизором, следовало считать длинным-длинным эпиграфом к сегодняшней ночи, а не развлечением, придававшим некоторую остроту спокойному бытию. (Нина и сама сознавала, что встречает каждое утро любопытной улыбкой ребенка, проснувшегося в свой день рождения: ну, какие подарки ждут меня сегодня? - и никак не могла понять, почему жизнь, немилосердная к прочим, столь великодушна к ней. Хотя одно подходящее, как ей казалось, объяснение все-таки существовало: в глубине души Нина полагала, что она "хорошая девочка", а с "хорошими девочками" не случается ничего, кроме ежедневных походов за мороженым.)
- Давай, заходи домой, соска, - спокойно сказала женщина. - Не фиг топтаться в подъезде.
Нина не обратила внимания на грубое обращение; она почему-то испытала облегчение, решила, будто слова означают, что дела на сегодня закончены, а значит, ужаса не будет, по крайней мере, не будет настоящего ужаса. Они просто поговорят, и пускай эта женщина говорит ей все, что захочет, любые гадости, если ей так нужно. Может быть, она потом успокоится, или еще лучше: поймет, что натворила, и расплачется, и позволит вызвать врача, который спасет "Басика", а потом она, Нина, будет ходить к нему в больницу, а квартиру они быстро сменят, или даже вовсе уедут в другой город, и эта ужасная женщина никогда их не найдет; ее, сумасшедшую, вообще посадят в тюрьму за покушение на убийство, или запрут в клинику, где ей и место, и все будет хорошо...