Страница 7 из 66
И он эффектно помахал перед моим носом скомканной бумажкой, изборожденной вдоль и поперек лиловыми рифмами. Затем он удалился, гордый, как торреро, а я остался в положении быка, которому воткнули в загривок лопату и забыли ее оттуда вытащить.
Соображать я не мог, да и не хотелось мне соображать. Я поплелся вдоль коридора, полный печальных раздумий о кознях судьбы, о моем бренном существовании среди слишком сложного, слишком взрослого для меня мира.
Я шел, а навстречу мне двигалась Танька. Уж кого-кого, а ее-то я меньше всего хотел бы встретить в эту минуту. Уж слишком я был беззащитен, слишком ослаблен, чтобы обороняться. Но странное дело, Танька вела себя тоже весьма необычно. Она не помахала мне издали рукой, она не скорчила мне страшную рожу, не показала язык — одним словом, не выкинула ни одного своего привычного коленца.
За несколько шагов от меня она начала краснеть. Краснела она, начиная откуда-то с шеи, бурно, пламенно, словно сгорала. Поравнявшись со мной, она уже пылала, точно сухая щепка в атомном пламени. Я настолько растерялся, что не поздоровался, и, увидев ее гневный взгляд, растерялся еще сильнее. Сердитые голубые глаза становятся от ярости синими. Они приобретают глубину и выразительность.
Я остановился и посмотрел ей вслед. Она почувствовала мой взгляд, мотнула головой, и я увидел рдеющую щеку, опушенную золотистым налетом. Мне впервые пришла в голову мысль, что Танька чертовски хороша собой. Но потом я подумал, что ситуация слишком сложна, чтобы эта мысль могла как-то изменить ход событий. Сейчас меня тревожила только непонятная танькипа реакция. Здесь таился какой-то подвох. Но может быть, дело было не во мне? Я с надеждой осмотрелся по сторонам. Увы, кроме меня, в коридоре никого не было. Значит, Танька покраснела из-за меня. Но почему, черт побери?!
В этот день я возвращался домой очень тихо и очень осторожно. Я был предельно вежлив и позволял всем гражданам толкать и обгонять меня. Я не сопротивлялся. Меня мучили мрачные предчувствия.
И они оправдались. У подъезда моего дома стояли четыре автомашины. Это были: машина из прачечной, которая собирает белье на дому, продуктовый автофургон, развозящий заказы па дом, "неотложная помощь" и такси для перевозки мебели. Между ними металась Екатерина Алексеевна с растрепанными волосами и безумным взором. Утирая невидимые мне слезы (я спрятался в подворотне напротив), она в чем-то убеждала водителей, врача, прачку, торговца из «Гастронома» и огромного мужчину, очевидно бригадира грузчиков из транспортного агентства. По доносившимся до меня возгласам я понял, будто не она их вызвала, а ее квартирант, постоялец, прохвост и ветрогон, каких свет не видывал. Возгласы моей хозяйки переплетались с возражениями ее собеседников. Грузчик использовал несколько крепких определений. Я видел, как Екатерина Алексеевна расплачивается кое с кем из приехавших, роняя на асфальт пятаки и копейки.
Я стоял, смотрел и удивлялся. Конечно же, я не думал вызывать все эти символы городского сервиса. Конечно же, я не делал заказы в «Гастрономе» и не я звонил в «неотложку». Правда, вчера вечером хозяйка намекнула, что у нее снова шалит сердечко, да и в продовольственный ходить далеко, но все ее нарекания были мне слишком хорошо знакомы, чтобы я принимал хоть какие-нибудь меры. Они прошли мимо моего сознания, незамеченными, как уже проходили до этого сотни раз. Снова получилась какая-то чертовщина, но меня удивляло другое.
Каким образом удалось собрать их всех в одном месте в одно и то же время? Ведь каждая из этих автомашин, за исключением «неотложки», требует многочасовых, а то и многодневных переговоров по телефону. И то они обязательно что-нибудь перепутают, опоздают или вообще не приедут. Вот что меня удивляло и даже немножко пугало. В этой точности была жуткая ненормальность.
Первой уехала медицинская помощь, за ней рассосались и остальные. Я стоял, курил и раздумывал, стоит ли подниматься мне наверх, где меня ожидал труднорегулируемый гнев Екатерины Алексеевны. Я предполагал, что мои вещи собраны и мне теперь уже по-настоящему придется вызывать такси, чтобы ехать куда-то в поисках новой квартиры.
Старушка, очевидно, все же любила меня. Она довольно кратко описала мне случившееся и попросила больше так не поступать. Напрасны были мои заверения, что я этого не делал. Мне по-прежнему упорно не верили. Оказывается, в отделе заказов «Гастронома» и в прачечной я побывал лично и меня запомнили. Приметы полностью совпадали с теми описаниями, которые Екатерина Алексеевна давала разгневанным представителям городского сервиса. Я прекратил объяснения и клятвы, вернул истраченные на вызов деньги и прошел в свою комнату.
На стене висело три новых эстампа,
Я снял пиджак, бросил его на пол и повалился на тахту.
У меня кружилась голова, и головокружение это не было приятным. Все равно, думалось мне. Все равно. Если это уж началось, оно так просто не кончится. Но мне наплевать. Будь что будет. Сначала мне было смешно, потом страшно, а сейчас меня уже ничто не трогало. Эстампы какие-то дурацкие. Откуда они берутся? Сказать Екатерине Алексеевне? Стоит ли расстраивать старушку, она и так напугана…
Я тихонько лежал и рассматривал картинки. Новые эстампы заметно отличались от медуз на красном фоне, висевших в центре моей картинной галереи. Новые эстампы производили знакомое впечатление, и мне явственно чудилось, что я их уже где-то видел. Пышный папоротниковый лес в дыму ядовитых испарений. Жирная поверхность доисторического болота и черная голова ископаемого чудовища над ней. Адский профиль птеродактиля над мрачным ущельем. Отвратительно веселые звероящеры прыгали и резвились на переднем и заднем планах моих новых эстампов. То они оптимистично щерили свои зубастые пасти прямо в лицо зрителю, то величественно и грозно маячили в голубой дымке на горизонте.
Палеонтологический атлас! Как же я не догадался! Это картинки из палеонтологического атласа.
Я сорвал один из эстампов и с изумлением убедился в своей правоте. Эстамп представлял собой стекло, с противоположной стороны которого была наклеена вырезанная из атласа картинка. Это двойной эстамп, его можно поворачивать туда и сюда, и каждый раз пейзаж будет меняться. Впрочем, сколько его ни верти, вряд ли удастся вырваться за пределы каменноугольной эпохи.
Я просмотрел все три новые картинки. Они были сделаны кое-как, на живую нитку, даже обрезы стекла не были оклеены. На одном из рисунков я заметил деталь, от которой у меня помутилось в глазах. Это был фиолетовый штамп фондовой библиотеки нашего института.
— Екатерина Алексеевна, ко мне кто-нибудь из наших институтских приходил в мое отсутствие?
— А кто ж мог прийти, когда тебя дома не было?
— А я знаю, кто мог бы меня навестить? Таких довольно много.
— Без тебя я б никого в твою комнату не пустила.
— Так приходили или нет?
— Нет, при мне не приходили.
Все понятно. Очевидно, они пришли, когда старухи не было дома. Наша соседка предложила им подождать в передней, дверь в мою комнату была открыта, и они…
Но зачем им нужна такая глупая шутка? И почему им? Может, ему или ей? Кому из институтских может прийти в голову нелепая мысль украшать стены моей комнаты картинками? Скорее всего я подумал бы, что это сделал Жора, но, судя по сегодняшнему разговору, он не имеет отношения к этой истории. Тогда кто же? А кроме того, я не помню, чтобы я оставлял дверь комнаты открытой. Одна из моих главных утренних забот заключается в том, что я напряженно вспоминаю, запер ли я дверь своей комнаты. Второй ключ у Екатерины Алексеевны, и она уж наверное не забывает закрыть дверь.
Так кто же? Кто?
Внезапно меня словно озарило. У меня есть двойник.
Абсолютно похожий на меня тип, который проведал о моем существовании и теперь всячески портит мне жизнь.
Мне стало страшно и легко. Будущее пугало и обнадеживало. У меня появился двойничок — конкретное зло, подлежащее искоренению!
К черту мистику, бред и предчувствия! Все на этой планете конкретно, взаимосвязано, взаимообусловлено. Меня обнаружили, выследили и решили разыграть. Где-то он меня увидел и надумал позабавиться. А может быть, и не только позабавиться. Такие шутки часто плохо кончаются.