Страница 119 из 155
— Нет, маменька, нет, не ушибли… у ней так, дурнота только… припадок… пожалуйста, не входите туда…
— Что ты меня держишь! Ах, боже мой, верно до смерти убили!
— Нет, не беспокойтесь, особенного ничего, — сказал Карачеев, — дышлом разбило кабриолет одного моего знакомого… Повеса ужасный! вообразите, приехал на гулянье с какой-то француженкой…
— С француженкой? Ах, бедная! Где она? я хочу ее видеть.
— Маменька! — проговорила Катенька, едва переводя дух от ужасу.
— Да пусти меня! Вы что-то от меня скрываете!.. — сказала Софья Васильевна и хотела уже войти в диванную, но дикий крик дочери остановил ее.
Катенька упала на руки к мужу; перепуганная мать бросилась к ней.
— Боже мой, что с ней сделалось? — повторял Карачеев.
— Маменька… душенька, — произнесла Катенька, схватив руку матери, — дайте мне руку… дурно!
— Что с тобой, Катя?
— Не знаю сама… боль страшная… доведите меня в спальню…
— Пошлите скорее за доктором! — сказала Софья Васильевна, придерживая дочь.
— О боже, боже, ее как будто сглазила эта проклятая!.. Скорей отправить их и сказать, чтоб коляска заехала за доктором.
И Карачеев побежал сам в конюшню.
Между тем Саломея, припав лицом к шитой подушке дивана, судорожно вздрагивала, и взволнованная грудь ее издавала глухой стон.
Вдруг раздался в зале голос Софьи Васильевны и болезненное восклицание сестры.
Саломея вскочила с ужасом, бросилась к двери, но как будто полымя обожгло ее, и она, окинув испуганным блуждающим взором комнату, выпрыгнула в открытое окно, под навес крыльца, и сбежала на дорожку будущей аллеи, которую покуда заменяли тумбы и зеленые столбики огородки тротуаров. Удаляясь от гуляющих в сторону, она скоро очутилась около пруда и, утомленная, бросилась на скамью.
Осмотревшись кругом с боязнию и не видя никого, она свободно перевела дыхание.
За деревьями вдруг послышались голоса. Саломея вздрогнула, хотела снова бежать; но это были двое молодых людей. Она успокоилась и склонила голову на руку.
— Уединение от печали, — сказал один из них, проходя мимо ее.
— Нет, это, кажется, печаль от уединения, — сказал другой. — Ступай, пожалуйста, убирайся от меня.
— Ну полно, оставь; это что-то порядочное.
— Тем лучше; мне и хочется чего-нибудь comme il faut.[239] Ступай, ступай, mon cher.
— Дудки, любезный! — сказал первый, удаляясь. Оставшийся молодой человек, очень приятной наружности,
но с плутовскими глазами, подсел к Саломее.
— Как приятно уединение, — сказал он, вздохнув, — ах, как приятно!
Саломея приподняла голову, взглянула на молодого человека, и дух ее замер.
— Георгий! — проговорила она; но без звуку, так тихо, что, казалось, только дыхание ее разрешилось этим именем.
— Но совершенное уединение — несчастие, — сказал молодой человек, как будто сам себе, бросив на Саломею страстный взор.
— Георгий! — повторила Саломея столь же тихо, — «и это он!»
— Вы позволите мне разделить с вами здесь уединение? — спросил молодой человек, обращаясь к ней.
«О, какие скверные мужчины, даже в эти лета! и это он!» — подумала Саломея, удаляясь.
— Куда вы бежите от меня? Чего вы испугались? Саломея пошла по дорожке, выходящей на шоссе. Молодой человек следовал за ней.
— Барыня, а барыня! подавать, что ли? — крикнул с шоссе извозчик Ванька, приостановив свою клячу. — Ась? извольте садиться!
Кровь закипела в Саломее.
— Боже, — проговорила она сама себе, — что мне делать! куда я пойду!
— Что ж, барыня? — повторил извозчик, — подавать, что ль? Саломея остановилась в отчаянии.
— Вы, кажется, заблудились? — сказал молодой человек, подходя к ней, — позвольте вас проводить?
— Georges! — вскричала Саломея вне себя. Молодой человек вспыхнул, оробел от недоумения. «Кто это такая? — подумал он, — она меня знает!»
— Georges!.. — повторила Саломея смягченным голосом, откинув вуаль, — не стыдно ли тебе!
— Это вы, вы! — вскричал молодой человек, бросаясь к ней.
— Это я… Какая встреча!.. Как ты переменился!.. — сказала взволнованная Саломея. И она забылась, обняла юношу, того самого Георгия, которого хотела образовать в пример всем мужчинам.
раздался голос товарища из-за куста.
— Ах, пусти! — проговорила Саломея, отталкивая от себя Георгия.
— Не бойтесь, это мой товарищ.
— Мне все равно; бог знает, что подумает он обо мне!.. Но… «Что мне делать?» — подумала Саломея. — Послушай, друг мой Георгий… ты сам, бог знает, за кого меня принял… Дай мне руку… я не знаю, где я найду теперь мужа…
— Вы замужем?…
— Замужем, — произнесла Саломея, — но, боже мой, найдет ли меня муж?… У нас сломался экипаж, лошади понесли… во мне замерло сердце, и я не помню… не знаю, как очутилась здесь одна… Георгий, ты меня проводишь?.
— Как угодно. Ах, как вы переменились, как вы похорошели!
— Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.
— Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.
— Это страшно!.. Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.
— История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…
— О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.
— А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…
— Бедный!
— Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?
— Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?
— Ах, если б вы знали!
— Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!
Георгий схватил руку Саломеи.
— Вы любили меня?
— О, любила!
— А теперь?
— Теперь?…
— Обнимите меня, как прежде обнимали.
— Я тебя любила и обнимала, как сына.
— Ну, хоть как сына.
— Полно, Георгий, полно!
раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.
— Не бойтесь, это мой товарищ…
— Это все равно для меня!
— Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra![240] — крикнул Георгий.
— Mea res agitur, paries cum proximi ardet,[241] — отвечал товарищ, уходя.
Между тем совершенно уже смерклось.
— Боже мой, уж темно, — сказала Саломея, — пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?
— Нет.
— Как же мы отыщем его дом?
— Трудно узнать! — отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.
И они вышли на шоссе.
За извозчиками дело не стало.
— Прикажете подавать, господа, что ли? — крикнул один. — Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?
— Что ж, господа, садитесь, довезу!
— Пошел ты, Ванька! — крикнул Георгий.
— Обознались! — отвечал извозчик.
— Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.
— Ах, уж все равно, — отвечала Саломея.
— Эй! давай!
239
[239] Порядочного (франц.).
240
[240] Доколе ты будешь злоупотреблять нашим терпением, Каталина (фраза из речи Цицерона против Катилины) (лат.).
241
[241] Мое дело идет, когда стена ближнего горит (латинская поговорка).