Петр Первый

Версия смерти от апоплексического удара не могла никого обмануть. Самые разные слухи ходили в народе и при дворе, особенно в дипломатических кругах. Императорский резидент Плейер писал, что царевичу мечом или топором отрубили голову в тюрьме; голландский дипломат Якоб де Би докладывал, что несчастного умертвили, вскрыв ему вены. Анна Крамер, горничная Екатерины, утверждала, что царевичу перерезали горло по приказу его отца и что она пришивала отрезанную голову к трупу, после чего замаскировала пришитое место длинным галстуком. Петер-Анри Брюс склонялся к отравлению. Другие, среди которых был и Румянцев, придерживались версии удушения подушками. Позднее Лефорт, консультант саксонской дипломатической миссии, и граф Рабутин, заменивший Плейера, расскажут, что 26 июня, после вынесения приговора, Алексея били кнутом, что наказание осуществлял сам Петр и царевич скончался от пыток. В записной книге Санкт-Петербургской гарнизонной канцелярии есть подтверждение этому заявлению, так как имел место дополнительный сеанс пыток 26 июня: «Они проходили в присутствии царя с восьми до одиннадцати утра. В этот же день в шесть часов вечера царевич скончался». Во время этих последних пыток, последовавших после вынесения приговора, измученный царевич от большой кровопотери испустил дух. Участвовал ли в его наказаниях сам Петр? Возможно, он действовал дубиной и кнутом. Царь никогда не гнушался профессией палача. Вне всякого сомнения, у трупа Алексея он вспоминал Ивана Грозного, который в 1581 году в приступе гнева тоже убил своего старшего сына, пробив ему грудь своим железным посохом. Чтобы искупить свою вину, Иван Грозный погрузился в покаяние. Но Петр был другим человеком…

На следующий день после смерти Алексея он праздновал в Санкт-Петербурге девятую годовщину победы в Полтавской битве. Желтый флаг с черным двуглавым орлом развевался над крепостью, грохотали пушки, в открытой галерее Летнего сада, у подножия статуи Венеры, оркестр играл легкие мелодии, залпы салюта освещали небо. На вопросы членов дипломатического корпуса о соблюдении траура канцлер Головкин отвечал отрицательно, ссылаясь на то, что «царевич умер виновным». Во время этого пира, если Екатерина и казалась задумчивой, то царь, по свидетельству Плейра, был полон жизни. Один из секретарей Меншикова подтверждал: «После обеда все вышли в сад Его Величества и хорошо там повеселились».

В это время в крепости обмывали тело, обряжали его и клали в гроб. Наутро 28 июня его перевезли в церковь Святой Троицы. Народ, оцепенев, молча проходил перед покойным. В воскресенье, 25 июня, на Петров день, в именины царя, начались новые празднества: торжественные службы, фейерверки, перезвон колоколов, обед под музыку, и вечером состоялся спуск на воду фрегата перед Адмиралтейством. На борту корабля затем, по старой традиции, был организован пир, взрывы хохота, тосты, приветственные речи. Редактор гарнизонного журнала записал, что было много развлечений.

В понедельник, 30 июня, состоялись пышные похороны царевича в присутствии царя, царицы, министров, сенаторов и всех высокопоставленных гражданских и военных чинов. Многочисленная толпа, которая вся не вместилась в маленькую церковь, окружила ее. Гроб, украшенный черным бархатом, стоял на высоком катафалке, под балдахином из белой парчи, окруженный почетным караулом с обнаженными шпагами. Не эти ли солдаты окружали Алексея, когда он стоял перед судьями? Духовенство чинно совершало богослужение. Среди преданных царю празднично облаченных служителей церкви большая часть еще не пришла в себя после пира, который состоялся накануне. Под конец панихиды царь взобрался на ступени катафалка, склонился над гробом и поцеловал хладные уста сына. Свидетели утверждают, что у него на мгновение что-то человеческое промелькнуло в лице, а глаза наполнились слезами. Однако он не жалел о содеянном. На этот раз был уверен, что искоренил зло. Он хотел засвидетельствовать свою признательность тем, кто помог ему справиться с этой необходимой и неблагодарной задачей: обманщик Толстой стал графом, Румянцеву было присвоено звание майора и подарено две тысячи крепостных; Евфросинье за ее предательство были отданы некоторые вещи, принадлежащие раньше царевичу. Выпущенная из крепости, она получила милость Их Величеств и вышла замуж за офицера из Санкт-Петербургского гарнизона, с которым прожила еще тридцать лет в достатке и покое. В конце 1818 года Петр, достаточно убежденный в том, что принял единственно верное решение в этой ситуации, велел выбить особую медаль, на одной стороне которой было его изображение в профиль с надписью: «Император Петр I», а на другой – корона, лежащая на высокой горе, которая вершиной выходит из облаков, ее освещает солнце, а вокруг надпись: «Величество твое везде ясно. 1718 г. 20 декабря».

Медаль знаменовала торжество царя над темными силами, грозившими сокрушить дело его жизни. Что творилось в душе отца, казнившего сына, – этого не узнал никто.

Однако иностранные дипломаты придерживались другого мнения. Вебер, ганноверский посол, анализируя ситуацию, писал: «Какой бы ни была любовь монарха к этим вещам, он действовал в одиночку… Все, что он поменял во время своего царствования, было сделано вопреки воле русских и исполнено только из послушания царя. Тяжелые ночи, которые он провел в размышлениях о будущем своей страны, вселяли надежду в большинство из его людей, что дни Его Величества сочтены и что жизнь в империи вернется в свое прежнее русло… Санкт-Петербург, корабли, море, немецкая мода и бритье бород, все иностранные обычаи и языки, были для большинства кошмаром. Те, кто вынуждены были поселиться в Санкт-Петербурге, с сожалением вспоминали о своих прежних местах, как о рае, и хотели только одного – чтобы вернулась их старая, грязная Русь… Царь чувствовал это сопротивление, и, так как видел, что царевич выбрал не его дорогу, а следует обычаям предков, нет ничего удивительного в том, что он прибегнул к крайне жестким мерам, которые в глазах всех казались несправедливыми…» В заключение своего рапорта Вебер использует шифрованный язык. «Конец этой страны будет ужасен, – писал он, – потому что жалобы миллионов людей на царя будут услышаны небом и так как в каждом человеке заложена искра ярости, которая только и ждет ветра, чтобы превратиться в пожар».

Как будто прочтя эти строки, Петр подтвердил их спустя несколько месяцев после судебного процесса, сказав дворянам: «Вы видели, как я наказал неблагодарного сына, лицемера и лгуна… Я надеюсь укрепить этим мои великие совершения, которые дадут русскому народу еще большего могущества и процветания, совершения, которые стоили мне стольких сил, крови и денег и которые в первый год после моей смерти могли бы быть уничтожены, если бы я не принял и не реализовал того решения, которое сделал».[74]

Однако в народе воспоминания об Алексее остались как память о мученике, олицетворявшем Святую Русь. Вне всякого сомнения, если бы он пришел к власти после смерти отца, то вернул бы власть духовенству, разрешил бы носить бороды, прекратил бы воевать и отвернулся бы от безбожной Европы.

Действительно ли он умер? Некоторые говорили, что нет. Вскоре лже-Алексеи стали появляться почти по всей стране. Но Петру до этого было мало дела. Одним махом он пресек этот ретроградский слух еще большим террором, чем после стрелецкого бунта. Оппозиция была обезглавлена. Царь мог вернуться к своему истинному предназначению: расширять границы России. Меч – за границами страны и дубина – внутри государства. Если некоторые сегодня и страдали от этого, то последующие поколения оценят его по заслугам.

74

Валлотон А. Петр Великий.