Страница 49 из 71
Вебер, ганноверский резидент в России, писал в своем рапорте: «В этой стране все кончится однажды страшной катастрофой. Миллионы душ взывают к небесам против царя. Всеобщая ненависть, которая вынашивается, ждет только искры, чтобы разгореться в пламя. Все надеются на появление вожака». Этим вожаком не может быть царевич? Да, да, Россия больна Алексеем, думал царь. Надо вырвать этот гнилой корень. Монастырь? Смерть? Петр колебался.
13 июня 1718 года он написал письмо митрополитам, архиепископам и епископам, спрашивая их мнения о наказании, которого заслуживал царевич. «Хотя он и скрыл самые важные факты, то есть свой план бунта против нас, своего отца и государя, мы вспоминаем слово Божье, приказывая в таких делах посоветоваться с духовенством, как написано в главе XVII Второкнижия. Мы надеемся, что вы все, архиепископы и священники, которые учат божественному слову, отыщете в Писании указание на наказание, которому будут соответствовать проступки нашего сына, за его отвратительное поведение… Затем вы нам дадите письменно ваш ответ, подписанный вами собственноручно. Тогда мы сможем, не утяжеляя нашу совесть, решить это дело. Мы доверяем вам как достойным хранителям заповедей Всевышнего и как преданным пасторам стада Христова, и мы вам клянемся Судом Божьим и вашими святыми обязанностями действовать без лицемерия и страсти».
Ассамблея духовенства ответила с осторожностью, цитируя девять примеров из Ветхого Завета, которые давали пример наказания отцом сына с большой строгостью, и семь примеров из Нового Завета, которые призывали к терпимости. Выводом было благоговение перед властью: «Это дело не в нашей воле, потому что нас возвел в судьи тот, кто располагает нами. Как части тела могут давать советы голове? К тому же наш суд духовный и должен судить только дух, а не плоть и не кровь; церковный порядок не имеет власти железного меча, но меча духовного… Мы вручаем все эти решения нашему высокопоставленному монарху со всем смирением и надеемся, что с Божьей волей он сделает то, что сочтет правильным. Если же он хочет наказать виновного соответственно его прегрешению, у него есть примеры из Ветхого Завета. Если же он захочет его помиловать, у него есть примеры самого Христа, который принял блудного сына, отпустил на свободу женщину, изменившую своему мужу, которую забросали бы камнями, и предпочел жертве милосердие. Короче, сердце царя в руках Всевышнего. Пусть оно выберет то, на что Бог укажет ему».
Читая этот документ, Петр испытал странное чувство опустошенности. Как всегда, у него не было опоры. Забрав почти всю власть у Церкви, он не мог больше рассчитывать на ее помощь. Он был один среди народа, который дрожал и воровал. Однако он отказался – может быть, из страха перед Богом – взять только на себя ответственность за приговор для сына. Это не он, а Высший суд приговорил царевича. Он созвал на этот суд министров, сенаторов, высших сановников, генералов, старших офицеров. Всего сто двадцать семь человек. Этот исключительный суд собрался в зале для аудиенций в Сенате, в присутствии царя. Дворец был окружен конными гвардейцами. Царевич был тем временем перевезен в карцер Трубецкого бастиона. Для удобства операций все необходимые инструменты для пыток были размещены в соседнем помещении. 17 июня 1718 года узник впервые предстал перед судьями, которые после допроса оценили его ответы как недостаточные и решили добиться от него полных ответов. Спустя два дня его препроводили в пыточную камеру и подвергли пытке на дыбе: его подвесили таким образом, что его ноги не доставали до земли, а вся тяжесть тела приходилась на растянутые и вывернутые руки. В таком положении он вытерпел двадцать пять ударов кнутом по спине, он, захлебываясь, кричал от боли, подтверждал свои признания. Петр присутствовал на пытке. С каждым ударом он надеялся на новое откровение, которое обоснует его ненависть. Запах крови и пота его опьянял. Когда палач взглядом обращался к нему с вопросом, царь отвечал: «Продолжай!» Но врач считал, что допрос надо заканчивать. Спина Алексея превратилась в истерзанные лохмотья. Его сняли с дыбы, обработали раны и сделали перерыв на три дня.
22 июня Толстой, исполняя обязанности следователя, явился в камеру к царевичу и посоветовал ему, чтобы смягчить гнев отца, покорно написать признание всех своих ошибок, самое полное и самое искреннее из всех предыдущих. И царевич взял перо в больную правую руку: «Причина ослушания моего отца в том, что с самого раннего детства я жил с матерью и сестрами и ничему не научился, кроме как притворству, к которому, впрочем, у меня была врожденная склонность… Отец, желая, чтобы я изучал дела, достойные сына государя, приказал мне выучить немецкий язык и другие науки, которые я сильно ненавидел; я занимался учением с ленью и не по доброй воле. И так как мой отец часто был в отъезде в связи с военными операциями, Вяземский и Нарышкин, видя, что у меня единственное, на что я способен, – лишь ханжеские беседы с попами и монахами и пьянствовать с ними, не только меня от этого не уберегали, но и сами составляли мне компанию… Так они меня постепенно отлучили от отца. Я жил, ненавидя не только военные дела моего отца, но и его самого… Если бы для того, чтобы получить трон, я выбрал бы другую дорогу, нежели послушание, это можно ясно видеть, я уже оставил правильную дорогу и не хотел ни в чем следовать моему отцу. Тогда каким образом я смог бы стать преемником? Но для этого надо было действовать по-другому, стараясь добиться своего долга, благодаря иностранному содействию. Если бы цесарь, как мне обещал, вооруженной рукой доставил мне корону Российскую, я от нее не отказался бы. Если бы цесарь пожелал за то войск российских в помощь себе против какого-нибудь своего неприятеля или бы пожелал великой суммы денег, то бы я все по воле учинил. Одним словом, я бы ничего не пожалел, чтобы удовлетворить свою волю.» После того как Алексей подписал это признание, он с ужасом подумал, не загнал ли он себя в западню, добровольно очернив свое поведение, чтобы смилостивить царя. Он захотел отказаться от своих показаний, но было уже слишком поздно. Толстой схватил документ и ушел.
24 июня состоялся новый этап в камере пыток, в присутствии царя. Пятнадцать ударов кнутом по спине со следами еще не заживших ран предыдущих наказаний. В результате – практически ничего. Не зная, что еще сказать, Алексей простонал, что написал митрополиту Киевскому, чтобы побудить народ к восстанию. И замолчал. Он не мог больше говорить. Доктор опасался, как бы он не умер. Его сняли с дыбы. В тот же день собрался Верховный суд. Сто двадцать семь судей знали, какого решения ждет от них царь. Ни один из них и не думал разочаровывать Петра, усматривая в действиях обвиняемого смягчающие обстоятельства. Решение было принято единогласно. Среди прочих вердикт подписали Меншиков, адмирал Апраксин, государственный канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров, Петр Толстой, Бутурлин… Все значимые имена страны. Если некоторых подписей и не хватило на документе, то оттого, что эти так называемые судьи не умели писать.
«24 июня 1718 года мы, нижеподписавшиеся министры, сенаторы и государственные деятели, военные и гражданские… решили единогласно и без права оспаривания, что царевич Алексей за все вины свои и преступления против государя и отца своего, яко сын и подданный Его Величества, смерти достоин».
Теперь Петру предстояло выбрать: стоило ли смягчить наказание или разрешить палачу выполнить свою работу? Екатерина советовала мужу простить сына. «Довольствуйся тем, чтобы отдать его в монастырь. Его смерть падет на тебя и твое потомство». Его другие советчики молчали, боясь перечить царю. Вся Россия задержала дыхание. Внезапно, как гром среди ясного неба, разнесся слух, что царевич умер 26 июня в карцере. На следующий день Петр опубликовал донесение, составленное Шафировым, Толстым и Меншиковым о кончине царевича:
«Излагая приговор трибунала в отношении нашего сына, мы, его отец, относимся, с одной стороны, с милосердием, а с другой – стараемся сохранить мир в нашей империи. Мы не могли принять решение в этом деле такое тяжелое и такое важное. Но всемогущему Богу было угодно по доброте своей оградить нас от сомнений и спасти от стыда наш дом и нашу страну. Вчера, 26 июня, он забрал от нас царевича Алексея, который скончался от тяжелой болезни, которая поразила его, когда он слушал смертный приговор за свои преступления против нас и государства нашего. Болезнь начала развиваться как апоплексия. Затем он пришел в полное сознание, исповедался, получил по христианскому обычаю соборование и попросил нас прийти к нему, что мы и сделали, забыв о всех его преступлениях, в сопровождении всех наших министров и сенаторов. Он чистосердечно признался во всех преступлениях против нас, рыдал и получил от нас, отца и государя, прощение. И 26 июня около шести часов пополудни он скончался».