Петр Первый

Затем все направились в Успенский собор. Перед алтарем торжественно и с крестом в руке их встретил новый архиепископ Псковский Феофан Прокопович. Рядом с ним встал царь. Перед Евангелием Алексей с листком бумаги, который ему протянул Шафиров, прочел еще раз вслух слабым голосом о своем отречении от трона. В это же время на Красной площади народ слушал чтение бесконечного манифеста, в котором излагались все пороки и преступления царевича. Его упрекали во всех грехах: лени, пьянстве, подозрительных знакомствах, неблагодарности по отношению к отцовской благосклонности, постыдном поведении по отношению к супруге. Его обвиняли в том, что еще при жизни жены «взял некую бездельную и работную девку» и с оною жил явно беззаконно, что это способствовало смерти его жены, которая умерла вследствие разных болезней и также от горя, которое ей причиняло необузданное поведение ее мужа, как было сказано в манифесте. И далее: «Несмотря на стыд, который мы понесли перед лицом всего мира, как отец и государь, из-за бегства нашего сына, и клевету, которую он распространял на наш счет, все эти действия заслуживают смерти, но, жалея его нашим родительским сердцем, прощаем ему его дурные поступки и освобождаем его от всякого наказания. Но, принимая во внимание его недостойное поведение и вышеуказанные грехи, мы не можем оставить ему в наследство Российский трон… Поэтому для блага Государства мы лишаем его, нашего сына Алексея, этой преемственности и называем и провозглашаем наследником трона нашего другого сына, Петра, хотя он еще и в младенческом возрасте… Всякий, кто выступит против этого решения и будет считать нашего сына Алексея нашим наследником или осмелится ему оказывать какое-либо содействие, будет объявлен предателем нашим и родины».

Таким образом, народ с изумлением узнал, что царь поменял наследственный указ, предпочтя двухлетнего ребенка двадцативосьмилетнему молодому человеку. Правда, первый был сыном Екатерины, а второй – Евдокии. Один воплощал собой невинность, второй – разврат, один мог раскрыться с возрастом, стать продолжателем традиций Петра, в то время как второй думал только об их разрушении.

На следующий день, 4 февраля, царевич был приглашен, чтобы ответить письменно на семь вопросов, чтобы подтвердить и продолжить свои показания, которые он сделал накануне устно. Случайно введение, написанное рукой царя, ему напомнило, что, если он умолчит хотя бы о некоторых вещах, тот будет «наказан смертью». Бесполезная рекомендация: в течение уже долгого времени царевич готов был на все, чтобы спасти свою жизнь. После четырех дней размышлений он составил ответ, в котором объявил о причастности к делу не только Кикина, Долгорукого, Вяземского и Афанасьева, но также царевны Марьи Алексеевны и даже своей матери, бывшей царицы Евдокии. Опасаясь, что сказал недостаточно, он добавил еще имена третьестепенных лиц. В общем получилось около пятидесяти человек. Будет ли этого достаточно, чтобы смягчить гнев царя?

Как только царевич указал «виновных», все они были схвачены и доставлены в Москву. Среди них был и архиепископ Ростовский Досифей. Он признался, что предрекал бывшей царице скорую смерть Петра и приход к власти Алексея. Приведенный перед духовенством, вынужденный сказать им о своем исторжении из сана, он воскликнул: «Что же, я один разве повинен в этом деле? Посмотрите, и у всех что на сердцах? Прислушайтесь к народу, о чем он говорит? Это имя я не произнесу!» Лишенный сана, он был назван «расстригой Демидом» и подвергнут пыткам. С разбитыми конечностями он признался, что испытывал враждебность по отношению к царю-реформатору и выдал дядю Алексея, Абрама Лопухина. Допрошенный Абрам Лопухин, брат бывшей царицы Евдокии, лепетал, что действительно состоял в переписке с ней.

Немедленно в Суздальский монастырь был отправлен капитан Скорняков-Писарев, чтобы расследовать действия первой супруги Петра, которая жила там под именем сестры Елены. То, что он там увидел, изумило его. После восемнадцати лет лишений и изгнания бывшая царица нашла утешение в некоем капитане Степане Глебове. Приехавший в район Суздаля для призыва рекрутов, он был растроган судьбой несчастной, и, так как она сильно замерзала в своей келье, он привез ей меха. Она его поблагодарила в письме, затем приняла его, и с каждым визитом их отношения становились все более близкими. Став любовницей Глебова, эта женщина, которой уже было за сорок, предавалась восторженной любви, в то время как он, молодой, амбициозный и расчетливый, интересовался ею, поскольку она могла бы, в случае изменения власти, обеспечить ему прекрасное будущее. Очень быстро они перестали скрывать свою связь, публично целовались, удаляясь от верующих, чтобы предаваться своим забавам. Она хотела, чтобы он бросил службу и мог видеть ее чаще, она экономила и без того скудные средства, выделяемые ей, чтобы помочь ему, она страдала, потому что он был женат и их грех от этого был еще более тяжким. После каждой разлуки они писали друг другу нежные письма. Дознаватель обнаружил эти письма во время обыска. Ни одно не было написано рукой Евдокии. Она надиктовывала их монахине Капитолине, своей наперснице. Но на каждом из них неосторожный Глебов сделал пометку: «Письмо царицы». Скорняков-Писарев потирал руки. Он добился успехов в своем расследовании. Девять любовных посланий были представлены царю. Петр читал их со смешанным чувством возмущения, отвращения и запоздалой ревности: «Где душа твоя, батько, там и моя, где твое слово, там моя голова; я вся целиком в твоей власти…», «Не забывай, любовь моя, что твоя бедная женщина такая несчастная, что ей осталась только душа…», «О, свет мой, что буду делать я, если останусь на земле одна, без тебя? Носи хотя бы то кольцо, которое я тебе подарила, и люби меня, хотя бы немножко… О, мое все, мой обожаемый, моя лапушка, ответь мне… Приходи ко мне завтра, не оставляй меня умирать от тоски. Я послала тебе пояс, носи его, моя душа! Ты не носишь ничего из того, что получил от меня. Не знак ли это того, что я тебе теперь неприятна?.. Я не смогу забыть твою любовь!», «Кто у меня украл мое сокровище? Почему ты забыл меня?.. Как тебе меня не жалко?..», «Пошли мне, сердце мое, пошли мне твою курточку, которую ты так любишь носить… Пошли мне краюшку хлеба, от которой ты откусил кусок…». В этих длинных любовных признаниях Петр отметил с досадой, что Евдокия осмелилась называть своего любовника «лапушкой», как она называла и его самого двадцать лет назад. Однако он считал, что, даже расставшись с ним, Евдокия должна была хранить ему верность. Она никогда не переставала быть супругой царя. Во всяком случае, не было никакой политики в сентиментальных глупостях этой женщины. И все же она и ее любовник заслуживали показательного наказания. И царь приказал привезти их обоих в Москву.

В дороге Евдокия написала царю: «Милосерднейший государь, в прошлом (когда это точно было, я уже и не помню) я была пострижена в Суздальском монастыре под именем Елены, после чего полгода носила монашеское одеяние. Но, не желая становиться монахиней, я сняла монашеские одежды и тайно жила светской жизнью при этом монастыре… Сегодня я возлагаю свои надежды на милость и великодушие Вашего Величества. Я припадаю к вашим ногам, чтобы умолять вашу милость о прощении моего преступления, чтобы не умереть недостойной смертью. Я обязуюсь вновь стать монахиней и оставаться ей до конца своих дней… Ваша бывшая супруга – Евдокия».

Допрашиваемая следственной комиссией, она письменно призналась: «Я признаю свою вину в том, что жила во грехе со Степаном Глебовым. Написано собственноручно – Елена». Но отрицала все плохие мысли по отношению к царю. Глебов делал то же самое. Когда он упирался и не отвечал на главные обвинения, его наказывали кнутом, жгли, ломали ребра, вырывали куски мяса клещами, запирали в карцер, где торчали острые деревянные колья, которые при каждом сделанном шаге впивались в босые ноги. Несмотря на все эти страдания, он отказывался признать, что участвовал в заговоре, и не выдал никого. Чтобы узнать о нем еще больше, дознаватели наказали кнутом около пятидесяти монахинь, некоторые из них признали себя виновными под ударами. Царь присутствовал при всех этих наказаниях и жадно слушал хрипы и бормотания несчастных. Но из этих разных свидетельств он понял, что, если царевич и пользуется большой симпатией населения, задавленного налогами, духовенства и старого униженного дворянства, он никак не может быть во главе заговора. Дознаватели имели дело с друзьями Алексея и выяснили, что они не заговорщики. Но это уже не имело значения. Процесс должен был идти своим чередом. Придавая большое значение судебному дознанию, раскрученному на полную катушку, приговор не мог не быть очень суровым. 14 и 16 марта Двор, состоящий из царских министров, приговорил Кикина, Глебова, Досифея к «жестокой смерти», управляющего Пустынника и певчего Журавского к «простой смерти», князя Щербатова к отрезанию языка и вырыванию ноздрей, другие были приговорены к наказанию кнутом, тяжелым работам и ссылке; некоторые, как Вяземский и Долгорукий, еще лишились и своего имущества. Досифей, расстриженный и приговоренный к смерти колесованием, нашел в себе силы перед концом выкрикнуть в лицо царю: «Если ты убьешь своего сына, эта кровь будет на тебе и твоих близких, от отца к сыну, до последнего царя! Помилуй сына! Помилуй Россию!» После пытки Досифей был обезглавлен, его тело сожжено, а голова посажена на кол. Кикину палач отрубил руки и ноги. «Его муки были долгими, – писал австрийский посланник Плейер, – с промежутками, чтобы страдания его были еще большими». На следующий день Петр увидел окровавленное тело Кикина на колесе, но он еще дышал. Как свидетельствуют многие очевидцы, царь спросил умирающего: «Как ты, умный человек, мог ввязаться в это дело?» И тот ему ответил: «Ум любит пространство, а ты его душишь».[72] После этого его голова слетела с плеч. Палач подобрал ее и посадил на кол на глазах у безмолвной толпы. Третьим принял «жестокую смерть» любовник бывшей царицы Глебов. Для него – и только для него единственного – царь выбрал кол. Так как было очень холодно и холод мог сократить страдания виновного, на него надели шубу, меховую шапку и теплые сапоги, прежде чем его проткнуть насквозь. Посаженный на кол в три часа дня, он испытывал жестокие страдания до половины восьмого вечера следующего дня. Зато Евдокии жизнь была сохранена. Для нее был выбран отдаленный монастырь на берегу Ладожского озера. Перед тем как ее отвезли туда, она была наказана кнутом. Царевну Марию Алексеевну заточили в Шлиссельбургскую крепость. Среди прочих княжна Троекурова, монахини, несколько дворян получили наказание кнутом; княжна Анастасия Голицына, которая, зная про отношения Евдокии с Глебовым, не выдала их властям, была повержена на землю в кругу солдат, которые били ее розгами. Затем она была отдана мужу, который отправил ее к отцу. Петр заставил своего сына присутствовать при самых зрелищных казнях и наслаждался, когда видел ужас и смятение Алексея. Железные колья, на которые были надеты головы стрельцов двадцать лет тому назад, были начищены и готовы принять головы новых жертв. «В городе, – писал посланник Плейер, – на большой площади, перед дворцом (Кремлем) проходили казни, был построен четырехугольный эшафот из белого камня высотой приблизительно в семь локтей, окруженный железными кольями, на которые были насажены отрубленные головы. На вершине эшафота находился квадратный камень, высотой в локоть. На этом камне были нагромождены тела казненных, среди которых как будто сидело тело Глебова в кругу других мертвых тел».

72

Валлотон А. Петр Великий.