Екатерина Великая

Александра вся в слезах, она заболевает. Екатерина нежно ухаживает за ней, душа ее неспокойна. Да и здоровье ее дает сбои. Колики, начинающиеся обычно после сильных переживаний, не оставляют ее. На ногах вскрываются язвы. Какой-то врач советует ей ванны для ног из холодной морской воды. Однажды вечером, прогуливаясь с госпожой Нарышкиной в Царскосельском парке, она замечает падающую звезду и со вздохом говорит: «Это предвещает мне смерть». Подруга возражает, говорит, что раньше Ее величество не верила в приметы и осуждала суеверие. «Да, это было раньше», – отвечает та грустным голосом. И добавляет, что чувствует, как «сдает на глазах». Себе она отвела срок жизни в восемьдесят лет; сейчас ей шестьдесят семь, а силы иссякли. «Екатерина Вторая пришла после Петра Первого, – писал ей Дидро в 1774 году, – но кто сменит Екатерину Вторую? Это должна быть личность исключительная, и явиться она должна либо немедленно, либо через века». Больше, чем когда-либо, она озабочена обеспечением наследия императорского трона. В ее глазах Павел для этого совершенно не годится. Ее сменит ясноглазый, великодушный Александр, он сумеет, не изменяя идеям справедливости, выдержать напор революционной бури, наступающей из Франции. По первоначальному замыслу, манифест о новом порядке наследования должен был быть опубликован в начале 1797 года. Но зачем ждать? Почувствовав внезапно нетерпение, Екатерина решает обнародовать свое решение 24 ноября 1796 года, в день своих именин.

До этого важного события она себя бережет и показывается перед придворными только на церковной службе по воскресеньям да на обеде. Шагает она все тяжелее, опираясь при этом на палочку. 14 ноября сэр Чарльз Уитворт находит ее «веселее и милее обычного». Но Ростопчин, знающий ее лучше, пишет: «Здоровье ее ухудшилось. Гроза, явление необычное в это время года в наших краях, да такая сильная, какой не бывало со времен кончины императрицы Елизаветы, очень сильно подействовала на нее. Она больше не выходит». Однако продолжает пристально следить за развитием событий в Европе. Ее радует весть об отступлении генерала Моро, вынужденного вновь переправляться через Рейн. Директория ей так же противна, как и Конвент. Она мечтает, что Франция, страна цареубийц, будет разгромлена. Неверным почерком пишет она записку австрийскому дипломату Кобенцлю: «Спешу сообщить Вашему превосходному Превосходительству, что превосходные войска его превосходного двора полностью разгромили французов». В тот же вечер собирает она ближайших друзей в Эрмитаже и забавляется шутками неисправимого Льва Нарышкина. Переодевшись в уличного лотошника, он предлагает ей, с клоунскими прибаутками, моря и горы, реки и троны, целые народы. Она так много смеется, что в боку закололо, и она удаляется в свои покои.

Утром следующего дня, как обычно, она встает очень рано, дружески болтает со своей камеристкой, радуется, что отлично чувствовала себя ночью, быстро умывается, протирает лицо кусочком льда, пьет очень горячий черный кофе и принимает Платона Зубова, докладывающего ей о текущих делах. Она вызывает секретарей, работает с ними, не проявляя ни малейших признаков усталости, затем отпускает их и уединяется в туалете. Проходит много времени, а она не выходит. Все начинают беспокоиться. Слуга Зотов и камеристка Перекусихина входят в спальню, оттуда в туалет. Никого. Стучат в комнату для переодевания, но ответа нет. С величайшими предосторожностями и глубоким пиететом толкают дверь. О ужас! Неподвижная императрица полусидит на стульчаке, полулежит на ковре. Дверь не дала ей вытянуть ноги. Глаза закрыты, лицо искажено гримасой, на губах пена, слышится слабое хрипение. Зотов созывает слуг. Вместе им удается приподнять тяжелое тело. Неловкие, сгибаясь от веса, они укладывают больную возле кровати на кожаный матрац от софы. Она лежит на спине с отвалившейся челюстью. У нее апоплексический удар. Первым предупрежден Платон Зубов. В отчаянии он велит позвать придворного врача Ее величества, англичанина Роджерсона. Тот констатирует паралич и без особой надежды делает кровопускания и ставит горчичники к ногам. Прибегают на помощь и другие врачи. Полагают, что императрица безнадежна, но все же пытаются принять «все меры, как того требует искусство врачевания».

За окном падает снег. Екатерину переносят на ее большую кровать под балдахином. Врачи, за ненадобностью, удаляются и уступают место священникам. В спальне умирающей слышны приглушенные слова молитвы. Глаза ее по-прежнему закрыты. Она не реагирует на то, что происходит вокруг, шумно дышит, из горла вырывается бульканье. Хрип усиливается. Его слышно уже и в прихожей. В изголовье постели рыдает Платон Зубов. Что будет с ним после смерти императрицы? Вся скрывающаяся ненависть к нему, как к фавориту, выплеснется ему в лицо. На следующий же день его ждет позор, издевательства и изгнание. Если бы знать, кого придерживаться! Неизвестно даже, кто унаследует престол! Почему нет Александра? Его ищут повсюду. Говорят, он с братом Константином поехал кататься на тройке. Наконец его приводят. Он выглядит ошеломленным. Но графиня Головина уверяет, что на самом деле он рад-радехонек: «не надо больше подчиняться старухе».

Странный у Александра характер! Вне сомнения, ему известно о документе, хранящемся в шкатулке императрицы. Стоит ему предъявить манифест – и его провозгласят императором всея Руси. Но он не делает этого, хотя умирающая всеми остатками сил показывает, что хочет этого. Через несколько дней, в день ангела Святой Екатерины, она сама официально назвала бы его своим наследником. Ему оставалось бы только подчиниться и не надо было бы мучительно делать выбор самому. Но царица не дожила несколько дней, так и не дойдя до своей цели. Если он предъявит документ теперь, он оскорбит отца. На это у него не хватает смелости. Чтобы принимать решения, ему нужно было иметь за спиной энергичного человека, Лагарпа или бабушку… Предоставленный самому себе, он предпочитает двусмысленность, полутень, уловки и каверзы. Раз события против него, пусть все идет как идет. В конце концов, он не так уж и хотел царствовать!

Зимний дворец как встревоженный улей. С перепуганными лицами суетятся придворные. Некоторых трясет как в лихорадке. Их волнует не судьба Екатерины, а их собственная участь после ее кончины. В ожидании последнего вздоха они предаются торопливым расчетам, взвешивают новые союзы, опасаются прошлых недружественных шагов, мысленно жонглируют вариантами фавора и опалы. При дворе всякая перемена в царствовании – все равно что новая раздача карт в игре. Придя в себя, Платон Зубов посылает своего брата Валериана, прозванного Персом из-за того, что тот недавно вернулся из Баку после неудачной миссии, позвать великого князя Павла. Таким путем он надеется завоевать милость будущего государя. Ростопчин сам туда же направляется, полагая, что объявить новость наследнику должен именно он, ведь недаром он его друг и доверенное лицо.

А Павел с женой и близкими друзьями обедают в это время на мельнице, в нескольких верстах от замка в Гатчине. Супруги обмениваются впечатлением, которое произвел на них сон, приснившийся им обоим в последнюю ночь, в одно и то же время: чья-то мощная рука неумолимо поднимала их к небу. Едва Павел заканчивает рассказывать сон, как гонец докладывает ему о тревожных вестях из Петербурга по поводу Ее величества. Тотчас он приказывает запрячь тройку и пускается в путь. Что ждет его в столице? Он еще не знает. Вокруг столько интриг! Половина его семьи – против него. Может быть, и это – ловушка? Сейчас его схватят и посадят в крепость! Именем императрицы! Или именем Александра! Сто раз слышал Павел замаскированные разговоры о возможном его отлучении от трона. Между сыном и им все должно решиться, как в игре в орлянку. В какой-то момент он хочет повернуть назад. Но встречные эстафеты успокаивают его: у императрицы действительно удар.

Вот, наконец, и Ростопчин со свежими новостями. Павел обнимает его. Ну как там дела? Опасаться нечего, отвечает тот, сын может ехать к изголовью матери. Весь двор ждет его. Павел сажает Ростопчина в свои сани напротив великой княгини Марии Федоровны и велит кучеру гнать побыстрее. Заливаются бубенчики. Цесаревич преображается от восторга. На вершине холма неподалеку от Петербурга он останавливает лошадей, выходит из саней и с искаженным лицом, со слезами на щеках любуется заснеженным пейзажем, застывшим в неестественном лунном свете. «Государь, какая минута для вас!» – шепчет Ростопчин. «Подождите, дорогой, подождите, – отвечает Павел, пожимая ему руку. – Мне сорок два года. Бог мне поспешествовал. Быть может, даст мне сил и ума, чтобы смог я выдержать сан, мне Им уготованный. Будем надеяться на милость Его!»