Ожидание

К тому же это имя в традициях их семьи. У них семья музыкальная, бабушка знает. Прасковья Гавриловна, хоть она была в своё время инженер-конструктор, всю жизнь играет на пианино. Она только за пианино получает настоящее удовольствие. Её дочь, Алёнина мама, в музыкальной школе преподаёт. По классу скрипки. У неё безупречный слух.

Если бы жизнь иначе сложилась, возможно, Алёнина мама была бы музыкантом-исполнителем. Возможно, её бы концерты гремели! Но у неё Алёна родилась. Это прекрасно! И ещё раньше она вышла замуж за Алёниного папу. Он превосходный человек!

Прасковья Гавриловна просто счастлива, что её дочь именно за него вышла. Но музыкального слуха у него нет. Он занимается моллюсками, ничего не поделаешь. Хотя Алёнин папа тоже играет. На гитаре. Иногда у него получается. Прасковье Гавриловне кажется, что слух у него ещё разовьётся. Алёнин папа настойчивый. Купил гитару и вот играет.

А у Алёны слух мамин. Он, слава богу, есть.

Но она так увлекается жабами. У Алёны на музыку времени не остаётся. Каждый день надо силком за пианино усаживать. А в музыкальной школе её хвалят. Если бы Алёна ещё занималась! Хоть чуть-чуть! Специально на дачу привезли пианино, чтобы Алёна занималась. Прасковья Гавриловна думает, что теперь всё изменится. Ведь пудели музыкальные, это известно. Алёна будет сидеть на даче и играть Арфе на пианино. А Прасковья Гавриловна наконец отдохнёт. Выспится.

«Больно уж надежд много», — смеётся моя бабушка.

А щенок снова глотнул молока и опять — брык! Лежит.

«Как бы он у нас не того…» — говорит моя бабушка.

Тут Алёна влетает. В шортах. Алёна платья не любит, они цепляются. Ещё это платье порвёшь! Карманы у шорт оттопырены, и что-то там шевелится. Будто карманы живые.

«Что у тебя в карманах?» — беспокоится Прасковья Гавриловна. Думает, у Алёны опять лягушки. Но там просто жуки. Они из карманов лезут и гудят в комнате. Крылья себе разминают.

Алёна их обратно запихивает. Кричит:

«Сашка, пошли с Арфой на море!»

«Это ещё зачем? — беспокоится Прасковья Гавриловна. — Нечего собаку таскать. У неё волчья пасть!»

«Как раз надо её таскать, — объясняет Алёна. — Папа велел, чтоб она морскую воду пила. Тогда у неё эта пасть пройдёт».

«Откуда папа знает? — удивляется Прасковья Гавриловна. — Это какие-то твои выдумки».

А Алёна смеётся:

«Нет, папины!»

И верно. От морской воды Арфе сделалось легче. Не сразу, конечно. А постепенно. Мы её всё прошлое лето в море поили. Потом она сама поняла: впереди нас бежит. Морская вода горькая, но Арфа глотает и не морщится. Полезная вода!

Теперь Арфа суп может есть, молоко пьёт — хоть бы что. Только медленно. Осторожно так пьёт, языком. Волчья пасть у неё, конечно, совсем не прошла. Но с ней всю жизнь можно жить. Так что ветеринар ошибся, что Арфа у нас не жилец. Она как раз жилец!

Но сейчас на даче она не живёт: Алёнин папа взял Арфу к себе на стационар. Пусть Прасковья Гавриловна отдыхает. Ведь Алёна со своей мамой на юг уехали, в Крым. Я жду, жду. И Прасковья Гавриловна ждёт. Говорит моей бабушке: «Просто не знаю, куда себя и девать! Так без Алёнки пусто. Я уж даже на змей согласна. Вчера в огороде ползёт. Я даже не тронула…»

Не забыть бы Алёне сказать, что она согласна.

А моя бабушка смеётся: «Ты же в своё удовольствие хотела пожить!»

Мало ли чего Прасковья Гавриловна хотела. Но она не может! У неё без Алёны прямо руки опустились. Она уже просила, чтобы зять хоть Арфу на дачу привёз. Будет всё-таки лаять, живой голос в доме.

«У нас в огороде работы полно, — смеётся бабушка. — Могу загрузить! Нам работы не жалко».

Но Прасковья Гавриловна и в огороде работать не может. У неё свой зарос сорняком. А с моей бабушкой она вообще больше работать не хочет. Хватит! Она с ней шестнадцать лет оттрубила в одном отделе. Шестнадцать лет бок о бок сидели!

«Какой же это бок, — смеётся бабушка, — когда через стенку? Ты была начальник!» А моя бабушка — простая чертёжница. Зачем Прасковья Гавриловна прибедняется? Начальник — начальник и есть. Это фигура! А моя бабушка никогда не была фигура. Её дело — линия; прикажут — прямая, прикажут — ломаная. Как начальник прикажет.

Прасковья Гавриловна хохочет.

«Тебе прикажешь, — говорит, — как же! У тебя и прямая линия всегда с загогулиной. Все мои идеи об тебя разбивались».

«Значит, такие идеи, — фыркает бабушка. — Разбиваются».

Если бы моей бабушке в своё время образование, она бы горы свернула. Прасковья Гавриловна просто в этом уверена.

«Ничего, пусть стоят», — смеётся бабушка.

У неё сыновья альпинисты, так что горы нужны.

А всё-таки они неплохо работали, есть что вспомнить. Кое-что от них в городе всё же останется. Театр, например. Он останется. Если колонны скинуть, совсем ничего. И универмаг. Он тоже останется. А здание горсовета! Жилые дома, в конце концов, тоже ещё постоят. Заречный район даже смотрится! Хоть там совсем недавно болото было. Комарьё. Лягушки квакали.

«И не говори, — смеётся Прасковья Гавриловна. — Не напоминай ты мне про этих лягушек. Так без Алёнки пусто!»

А главное, они сами друг для друга остались. Это всего важнее. И дачи рядом! Они даже и не мечтали, чтоб у них были дачи. Можно друг к дружке прямо в халате бегать. Без конца бегают. Как у моей бабушки печень схватит, так она к Прасковье Гавриловне бежит. Говорит дедушке: «Кофе опять забыли купить. Надо взять!» Это она дедушку бережёт, чтоб он не думал.

А Прасковье Гавриловне говорит: «Я у тебя минуточку полежу». — «Нет, мне это не нравится», — говорит Прасковья Гавриловна. «Не твоё дело!» — грубит моя бабушка. И уже лежит. «А ты не груби, — говорит Прасковья Гавриловна. — Вот я Владьке скажу, что у тебя опять приступ был». — «Какой это приступ? — смеётся бабушка. — Просто схватило!» — «Дождёшься, — грозится Прасковья Гавриловна. — На „скорой“ увезут». — «А ты мне теперь не начальник», — опять грубит бабушка.

Грубят друг другу, но дружат.

«Чтоб не так сладко было», — смеётся бабушка.

Так что мы с Алёной свою дружбу получили по наследству, это они считают. И неправда! Алёна потому со мной дружит, что я дождевых червей могу пальцами брать, не боюсь. И от змей не бегаю, а иду шагом. Я бы, конечно, ещё как припустила. Бегом! Но приходится сдерживаться, раз они для Алёны такие приятные. Я уж привыкла. Еду на велосипеде, а через дорогу ползёт. Я сдерживаюсь. Дальше еду. На велосипеде меня змея всё равно не достанет…

Пешком намного страшнее.

Вот и сейчас на велосипеде качу. Верчу рулём просто так. Захочу — в звонок буду звонить. Мне что? Марина с Лариской у дороги играют. В дочки-матери.

— А я к морю поеду, — говорю я. И в звонок звоню.

Марина с Лариской хихикают. Как с ними дружить?

Вдруг собака на дорогу выскакивает. Бросается на велосипед. Лает. Я чуть не свалилась, честное слово! Смотрю — это же Арфа! Уши такие породистые — до травы. Выросла. Совсем чистокровный пудель, я сперва не узнала. Значит, Алёнин папа её со стационара привёз. И голос живой: лай.

— Арфочка! — кричу я. — Ты приехала?

А она бежит и хватает за колесо, потом — за ногу.

Я так обрадовалась, что забыла остановиться. Ещё еду. Еле остановилась, спрыгнула.

Арфа мне руки лижет и виляет своим чистокровным хвостом.

— Я тоже приехала! — кричит кто-то.

Это Алёна. От своей дачи бежит. Такая чёрная!

— Ну ты и чёрная! — говорю я.

— А, — отмахивается Алёна, — загорела. Там делать нечего, на этом юге. Лежишь как глупая, загораешь…

Алёне даже неинтересно рассказывать, как она съездила. Больше она никогда не поедет! На юге ничего хорошего нет. Они в городе жили, в Ялте. Ни одного червяка не добудешь: асфальт. С лягушками в пансионат не пускают. Ещё попробуй эту лягушку поймай! С медузами тоже нельзя. Даже с медузами! Не говоря о жабах. Один мальчишка Алёне подарил. Такую хорошенькую! Алёна её в столовой пустила побегать. Все вокруг чуть с ума не сошли. «Безобразие! — кричат. — Безобразие!» Как будто Алёна им свою жабу за пазуху положила. «От неё, — кричат, — бородавки!» Алёна им объясняет, что жаба как раз очень чистая, никаких бородавок от неё быть не может. Руки мыть надо, вот что. Бородавки — от грязи. А они удивляются: «Смотрите, эта девочка ещё разговаривает!» Как будто Алёна немая.