Снега метельные

— Ведите нас на кухню!—приказала она.

Гриша молча, не оглядываясь, шагнул в узкую дверь, тетка Нюра — за ним, зацепилась полой за гвоздь и без всякого инспекторского достоинства заорала на Гришу:

— За штаны бы тебя да на этот гвоздь!

Гриша только вобрал голову в плечи и ничего не сказал, понимая, будет только хуже.

Над котлом, в белесой синеве пара возвышался повар, тоже молодой парень в белом колпаке.

— Покажите, где разделываете пищу!

Повар молча кивнул на столик с раскисшей доской.

— А где кладовая?

Он кивнул на желтые косяки без двери. Женя шагну­ла туда. На непокрытом стуле (и где они его раздобыли, когда в поселке везде одни табуретки?!) лежал огромный кусок вареного мяса с белой костью, торчащей прямо на Женю. Гриша поднял мясо за эту кость, переложил его на сто­лик, коротко задумался, затем приподнял стул боком, стряхнул мясные крошки и предложил Жене сесть.

Нет, это был совершенно ничтожный человек! Да как он осмелился вчера подойти к ней?!

— Так, та-ак!—Женя огляделась.

В углу мерцала темно-зеленая лужа огуречного рас­сола, и в ней стояли две бочки. Брюхастые, как шхуны они отражались в луже. Сбоку, на нетесаных, занозистых стеллажах, распластались мешки с мукой и крупой. Под взглядом Жени, будто нарочно, по мешкам с писком прошмыгнула серая мышка. Женя громко, со стоном вздохнула.

— Как ваша фамилия?

— Суббота Григорий Иванович,— казенно произнес Гриша.

«Боже, а фамилия-то!»—изнемогала Женя.

— У вас что, специальное образование? Или врож­денный кулинарный талант?

Она принялась его отчитывать с такой изощрен­ной находчивостью, что даже тетка Нюра оживилась. Здесь же, в кладовой, Женя составила протокол о санитарном нарушении и наложила на Субботу персо­нальный штраф в сто рублей.

— Если через три дня вы не выполните того, что я вам тут записала по пунктам, то, я думаю, товарищ Суб-бота,— она презрительно выделила два «б»,— вам придется вернуться на прежнюю должность. В мэ-тэ-сэ!

— Ладно, ладно, я уже пуганый,— мрачно произнес Гриша, независимо сунул руки в карманы и сквозь зубы длинно сплюнул в лужу рассола.

По дороге в здравотдел Женя продолжала наращи­вать негодование, – ну как могли поставить такого балбеса на столь важную работу! И как она, взрослый, девятнад­цатилетний человек, медицинская сестра, ей доверены судьбы многих и многих людей, могла попасть­ся на удочку этого вертопраха?!

Вечером к ней в больницу прибежал — нет, не Гриша с милыми безделушками, как ей вчера мечталось, а председатель правления сельпо, уже знакомый дядя в рыжем полупальто и в белых бурках.

— Вы меня без ножа режете, дорогая!— начал он, едва увидев Женю.— Что вы натворили? Суббота подал заявление. Бросает работу, говорит, ни за что на него штраф наложили.

Женя холодно объяснила, за здоровье района в целом отвечает здравотдел, а не сельпо и что именно из-за беспорядков в столовой здоровье райо­на находится под угрозой. Неужели сам товарищ предсе­датель не видит ничего предосудительного в деятельности, вернее, бездеятельности Субботы?

— Да я понимаю вас, дорогая, отлично вас понимаю! Но как мы можем оставить в такое время столовую без зава? Посмотрите, сколько там сейчас машин, сколько шоферов, какая там очередища! На весь район, можно сказать, единст­венная приличная столовая, и ту закрываете.

— «Приличная»,— передразнила Женя, едва удержи­ваясь, чтобы не сказать: «Там черти ноги поломают».— Мы не закрываем столовую, мы хотим, чтобы она действительно стала приличной.

— Да как же не закрываете? А Суббота уходит, это вам что?

— Ищите другого заведующего.

— Спасибо за мудрый совет. Да на такое место нико­го сейчас днем с огнем не сыщешь. Кого сосватаешь на пятьсот рублей? Дураков нет. Это во время войны, в голодуху, в нашу систему лезли кто надо и не надо, а сейчас-то голодных нет, по хлебу пешком ходим! Суббота ведь шофер, по болезни, а скорей по своей лени, пошел на кулинарную работу.

— Вот видите, сами все хорошо понимаете. Нельзя его на таком ответственном месте держать. Он даже са­нитарного минимума не знает. И знать не хочет.

— Согласен с вами, порядок обязательно наведем, но снимите штраф! Это же... политически неверно в такой ответственный момент!

И он еще пытается грозить ей!

— Штрафа мы снимать не будем,— отчеканила Же­ня.— Наводите порядок. Не то мы и вас оштрафуем рублей на двести.

— Кто ваш начальник?— потерял терпение предсе­датель сельпо.

— Грачев. Можете обращаться,— сухо закончила Женя. Она и не подозревала о такой решительности в своем кротком характере.

Председатель нахлобучил пыжиковую шапку, пообе­щал встретиться в райкоме с бюрократами от медицины и хлопнул дверью.

Он ушел, и Женя заволновалась. Если столовая на самом деле не будет работать, то шоферы разнесут здесь всю медицину. Станет всё известно райкому, узнает Николаев. Не похвалит.

Но если в такой грязи размножится какой-нибудь идиотский микроб и вспыхнет эпидемия, тогда что?

В больнице она пошла перевязывать Малинку, пыталась отвлечь­ся от мыслей о столовой, и вдруг вспомнила, что Суббота — это и есть тот самый шофер из совхоза «Изобильный», тот самый негодяй, который соблазнил и бросил Соню Соколову. И на молодежном вечере, возможно, была и Соня и, конечно же, видела, как блистательно вела себя Женя. Какой срам, стыд и позор!

Теперь хоть носа не высовывай из больницы. Будут пальцем показывать, скажут: Субботе, повару, весь вечер голову кружила, а потом оштрафовала ни за что...

За два дня до ноябрьских праздников санитарка потихоньку сказала Жене:

— К вам пришли.

К Жене заходили многие, знакомые и незнакомые с самыми разными просьбами, и Женя охотно отзывалась, она любила помогать и чувствовать себя нужной, полез­ной людям. Но как ни привыкла она к неожиданным ви­зитам, все же удивилась, увидев перед собой Сергея Хлынова. И, пожалуй, даже обрадовалась: сам пришел. С просьбой.

— Привет, Женечка!

Он улыбнулся, чуть вкривь, нешироко, снял кожаную рукавицу и подал жесткую ладонь. Женя тоже протянула руку. Со сложным чувством — все-таки огорчений он ей доставил больше, чем радости. И наверняка еще доставит, почему-то ей так показалось.

— Ирина здесь?— спросил Сергей. Так и есть — опять Ирина.

— Дома...

— А хирург? Ушел? Да ты не бойся, не бойся,— усмехнулся Хлынов.

— Ушел...

— А ты скоро домой пойдешь?— он не стал ждать от­вета, видя, что Женя колеблется, не знает, что ответить.— Короче, Женечка, передай записку. А кому, сама знаешь.

— Я не пойду сегодня домой... Я дежурю. А вообще, Сергей...— она хотела ему сказать прямо, в лоб, зачем он пристает к замужней женщине, но сказала другое: — По­чему сам не передашь?

— Должна понимать, не маленькая.

Что-то беспомощное заметила Женя в его слабой улыбке. Она еще не видела, как Хлынов смущается, и не подозревала, что он на это способен.

— Ладно, извини,— он опять криво усмехнулся.— Сам отнесу, как советуешь.

Отчаянная душа, Сергей! Добром не кончит,— так го­ворят в поселке. Сейчас он выйдет из больницы и своим быстрым, сильным шагом пойдет по селу на окраину, к новому дому медиков. Опущенные мохнатые наушники шапки будут взмахивать при каждом его шаге, он слов­но на крыльях понесет свою отчаянную, непутевую голо­ву. Подойдет к дому, постучит в дверь, вызовет хирурга и скажет, что ему нужна Ирина Михайловна по личному делу. Не отведет дерзких глаз, и ни один мускул не дрог­нет на его лице. Он ведь и в Камышный перебрался ради Ирины, если считать по правде, а внеш­не — повздорил с Ткачом и прощай «Изобильный». Хлынов толкнул дверь.

— Ладно...— тихонько произнесла Женя.— А то ты натворишь.

Сергей сунул в кармашек ее халата сложенную вдвое записку. Даже не запечатал, доверял Жене. Рядом с его черными, заскорузлыми пальцами халат показался еще белее и тоньше. Видно, Хлынов опять грел руки над костром, вряд ли они что-нибудь там успели утеплить.