Глубокий тыл

24

Первым на крик Галки прибежал Гордей Лужников. Он увидел расплывающееся под дамбой озерцо, увидел промоину и уже после всего этого разглядел темную жалкую фигурку, преграждающую своим телом путь ручью.

Механик рванулся к девушке, чтобы вытащить ее, но Галка, онемев от холода и страха, яростно замотала головой. Она что-то зло кричала. Это можно было угадать по движению ее губ. Оставив Галку, Лужников бросился вниз, принес куль песку и, осторожно опустив его перед Галкиным носом, закрыл им зловещий ручеек. Потом вытащил Галку из воды.

— Марш на фабрику, в медпункт! Пусть ототрут спиртом.

Сам же он, бегом нося мешки, расчетливо, быстро укладывал их. Заложив русло ручейка и спустившись вниз, он принялся закладывать мешками просос.

Ну, а Галка? Вы, может быть, думаете, что она, вытаращив глаза, прибежала на фабрику, рассказала обо всем случившемся и там, переодетая в сухое и теплое, сидит сейчас в медпункте, пьет горячий чай и, вызывая общее внимание, рассказывает любопытным, каким удивительным способом удалось ей предотвратить беду? Как бы не так! Вы ее мало знаете, если что-нибудь подобное пришло вам в голову. Едва оправившись после ледяной ванны, она уже орудовала лопатой, прикапывая приносимые Лужниковым мешки, и так при этом старалась, что холодная дрожь прошла. Стало даже жарко.

— Вот сюда, сюда мешочек и уж сюда, — показывала она, и огромный человек, не споря, подчинялся ее команде.

Когда наконец подоспела подмога, маленькая девушка как-то незаметно ухитрилась сделаться вожаком тех, кто действовал теперь на участке, который она мысленно называла «своим». Она так толково, так властно указывала, куда забивать колья, куда валить камень, куда нести хворост, что никому и в голову не приходило оспаривать это ее, будто бы обретенное в страшные минуты право.

Но то, что случилось на Галкином участке, оказалось лишь началом новой атаки. Ниже фабрики, у поворота, получился затор. Огромное ледяное поле, приплывшее сверху, стало поперек русла. Застряв, мелкие льдины, теснимые напором воды, начали карабкаться на него, нырять под него. Так постепенно создалась плотина, преграждавшая русло от берега до берега. Лед остановился. Слышался скрежет и треск, похожий на орудийную пальбу. Вода опять начала прибывать.

Зажгли прожекторы. Стало видно, как река, вспухая, быстро поднималась к давешней отметке.

Гидролог, снова появившийся у полосатой рейки, с бесстрастностью судьбы сообщал наверх:

— Подъем порядка десяти сантиметров в час.

Десять сантиметров! Но люди закалились, поверили в силу своих рук. Они были уже другими, чем те, что прибежали сюда утром. С баграми бросались они на напиравшие на вал льдины, отталкивали, отворачивали, кололи их пешнями. Саперы у поворота взрывали толовые шашки. Это напоминало рукопашный бой, в котором смешались свои и чужие и слышно только тяжелое дыхание, кряканье, крик боли и брань.

В этой борьбе было что-то захватывающее. Одолев, оттолкнув баграми какую-нибудь ледяную махину, разметав ее взрывом или заставив тихо вползти на вал, не повредив откоса, люди радостно кричали и смеялись.

Анна никогда не забудет, как одна не очень большая, но подпираемая сзади другими льдина пошла на таран, острым углом нацелясь в откос. Три багра, упиравшиеся в нее, сломались один за другим. Тол было закладывать поздно. Несчастье казалось неизбежным. Острие льдины было уже в метре от берега, когда Гордей Лужников бросился в воду, уперся в льдину плечом, а ногами в вал и стал медленно отталкивать.

Анна зажмурилась. Не было сил смотреть на это налитое кровью, багровое лицо, на эти яростные глаза, на эти синие вены, вспухшие на висках и на лбу, на эти закушенные губы. Открыв через мгновение глаза, она увидела, что огромный человек, дрожа от напряжения, как канат, который вот-вот лопнет, все еще держится в той же невероятной позе и даже, кажется, сумел остановить роковое приближение льдины. Охваченная страхом и восхищением, Анна крикнула тем, кто застыл на валу, тоже будто парализованный зрелищем этого страшного единоборства:

— Ну что же вы, мужчины, стоите!

Она сама стала спускаться к реке, но несколько бойцов, уже успевших снять шинели и сапоги, обогнав ее, лезли в воду.

И вот уже как бы стена человеческих тел загородила вал живой броней. Побежденная льдина, медленно поворачиваясь, стала отступать под напором человеческих рук и отошла, не причинив вреда дамбе.

На валу радостно закричали, зааплодировали вылезавшим из воды бойцам. Но шум этот мгновенно стих. Двое — пожилой сапер и механик Лужников — оставались наполовину в воде, бессильно прикорнув на скате дамбы. Их тотчас же выволокли. Сапер был без сознания. Лужников лежал, большой, неподвижный, и, уставившись взглядом в посветлевшее, начинавшее розоветь небо, скрипел зубами, видимо сдерживая боль…

— Что с вами? — спрашивала Анна, склоняясь к нему.

— Там… внутри что-то… Чепуха… Водички бы… испить…

Когда механика поднимали в грузовик, он тоже потерял сознание. Машина увезла обоих — Лужникова и сапера; борьба продолжалась, а перед Анной все время маячило это багровое, со вздувшимися венами лицо, и она удивлялась, как это до сих пор не отличила этого удивительного человека.

Но в этот день секретарю парткома довелось получить еще один наглядный урок. Когда уже совсем развиднелось, возник слух, что где-то ниже река прорвала дальний обвод дамбы, хлынула на улицы и, разливаясь, затопляет поселок. Анна тотчас же соединилась по телефону с постом воздушного наблюдения этого участка. Ей ответили: ничего подобного. Но разъяснения не помогли. Слух полз от одной группы к другой и, как всегда в таких случаях, обрастал подробностями. У многих дома оставались дети, и незаметно, исподволь тревога охватила работающих.

Люди стали исчезать — по два, по три. На это сначала не обратили внимания: пусть, народу хватит. Убедятся и сами вернутся. Вот это-то и было ошибкой. Тревога вырастала в панику. Кто-то уже утверждал: залило подвалы, развалился размытый дом. Народу убыло уже заметно. Бежали толпами. Вот группа женщин атаковала грузовик. Забили кузов и грозили шоферу лопатами: быстро в поселок, если хочешь быть живым.

Анна, Слесарев, капитан перебегали от одной группы к другой, заверяли, что никакого прорыва нет, что и в случае прорыва массивным каменным зданиям не угрожает никакая опасность, советовали послать в поселок делегатов убедиться, что это так. Их уже не слушали. Анну, пытавшуюся задержать машину, просто оттерли в сторону, и грузовик, набитый женщинами, зарычав, двинулся вперед.

Вот в эту минуту и появилась Варвара Алексеевна. Расставив руки, старая большевичка преградила машине дорогу:

— Не пущу!

Старуха была без платка. Перед этим она, должно быть, долго бежала. Лицо ее было мокро, ветер трепал седые стриженые волосы. Губы не слушались, и только черные глаза горели гневом.

— Не пущу!

Машина легонько напирала на нее радиатором, а она, отступая перед механической силой, упрямо продолжала повторять те же два слова. Потом вдруг легла на землю, преградив дорогу.

Все оцепенели. Машина остановилась. Женщины стали вылезать из кузова и, будто трезвея, старались затеряться в толпе. Варвара Алексеевна, вскочив, схватила одну из них за рукав.

— Нет, стой, голубушка…

И самое удивительное было то, что рослая, крупная женщина эта, мгновение назад бешено грозившая шоферу лопатой, обмякла и покорно стояла, опустив глаза.

— Дети ж, — виновато бормотала она. — Дети ж, Лексевна, там…

— А что дети есть будут, если фабрику затопит?.. Вы все, слышите, что?

— Страшно ж… Ребята ж.

— Да чей поганый рот этот слух пустил? Язык тому вырвать. Я сейчас там бежала: никакой там воды нет. Ну, кто про потоп рассказывал, выходи вперед!

Никто не вышел. Все стояли, потупя глаза. Заметив, что достигнут перелом, что теперь подействуют и разумные доводы, Анна бросилась на подмогу к матери.