Причуды моей памяти

Покаяния никак не отменяли проработки, что бы ни говорил космополит, избиение продолжалось, как бы ни выступал, все было мало. Единственное, что отменяли в случае покаяния, это арест, и это было немало.

Рожденная из шуток кентавристика, ни на что не претендуя, своим легкомыслием будоражит и нечто серьезное, она толкает мысль по нетривиальному пути.

Я задумался, слушая рассуждения Даниила Данина:

— Конь не может сбросить всадника, а всадник не может сойти с коня. Вот что интересно в кентавре!

По мере того как он рассуждал о безвыходном положении полюбившегося ему существа, я все явственней различал следы кентавра в себе самом. Раньше мне это и в голову не приходило. Несомненно, кентавр когда-то во мне был или пребывал, или еще есть. Обнаружить в себе такую тварь неприятно, еще хуже, когда не знаешь, в каких отношениях ты с конем. Или всадником? Где ты — внизу или наверху?

Сперва думаешь о двуликости. Кентавр как воплощение двойничества. Характерно, что именно это прежде всего приходит в голову. Если бы Россия сохранила язычество, то в XX веке ее главным богом стал бы двуликий Янус, бог который олицетворяет двойственность. К одним — с печалью, к другим — с улыбкой, к одним — с обещанием, к другим — с угрозой. Двойственность двери, которая ведет внутрь, и она же ведет наружу. Снаружи она видится как вход, изнутри — как выход. В Янусе два лика несовместных, противоположных, будущее и прошлое, так что истинное лицо его неизвестно. Этот бог, можно сказать, спасал нас. Двуликость, а затем и многоликость стали условием выживания человека в советские годы. Ему приходилось говорить не то, что он думает, делать не то, что он хочет, верить в то, во что он не верил, изображать того, кем он не был, учить своих детей тому, чему не следовало бы учить, и так во всем.

Способность человека раздваиваться, расстраиваться и далее разделяться — велика. Быть одним с начальником, другим — со своими коллегами, третьим — дома с родными, четвертым — с самим собою (если решиться на такую встречу), пятым — с Господом Богом. Советская действительность не исчерпала всех возможностей, но достигла невиданной прежде расщепленности личности. Лицедейство стало массовым искусством; изменчивость, хамелеонство, мимикрия — спасительными приемами. За многие годы умение не быть самим собой достигло совершенства. Выживал и преуспевал тот, кто легко сменял свои облики, совмещал несовместимое. Это, наверное, нельзя определять как притворство, надевание масок. Только что мы славили ленинградских руководителей, затем, когда их осудили, с таким же пылом должны были клеймить их.

Ярый ортодокс сочетался со скептиком, активный пропагандист партийных лозунгов, придя домой, издевался над своими речами. Отец требовал от сына честности и просил его не спорить с учителями, соглашаться с их ложью. Несовместимые, противоположные воззрения уживались в одном человеке, что не проходило безнаказанно. Смена ликов уродовала сознание. Растворялось, гибло собственное «я». Человек всячески уклонялся от размышлений, самосознание пряталось от него. «Янусизация», если так можно назвать, была насилием над человеческой природой.

Кентавр в этом смысле предстает перед нами как существо цельное. Получеловек-полуконь соединены в один организм. Это не гибрид, ибо гибрид возможен, здесь же соединение явно невероятное. Поэтому оно и осуществленное в человеческой фантазии. Почему, зачем — другой вопрос.

Подхваченные мифом кентавры жили себе и поживали, размножались, сражались, обладали характером, никак не страдали от своей несовместности.

Двуликость требует притворства, притворяться — значит, изображать то, что тебе не свойственно. Лик один, лик второй, но где-то под ними подразумевается скрытая подлинность (если она сохранилась).

Кентавр — не двуликость, кентавр — две истины, которые не уничтожают друг друга, они соединены потребностью противоположностей, своей полярностью. Человек в этом смысле состоит тоже из полярных величин: из добра и зла, в нем есть и худшее, и лучшее, он мал и велик, слаб и силен, мудр и глуп.

На всякого мудреца довольно простоты, нет-нет да она проявится. Но речь идет не о проявлениях, а об источниках, о тех совмещенных существах, которыми полон наш внутренний мир.

Начну с примера, близкого мне. Работа писателя выработала потребность наблюдения за людьми, их жестами, настроениями, поступками. Объектом наблюдения стал я сам. Я — гражданин, я — бытовой человек, я — друг, я — отец… Моя личность стала постоянным объектом моего же анализа. Я — исследователь и я — предмет исследования одновременно. Я — человек, который живет своей жизнью, и я — писатель, который изучает этого человека. Такова в той или иной степени природа писательской работы у большинства писателей. Дневники Л. Н. Толстого показывают, как пристально, постоянно, прямо-таки неотступно изучал он свои поступки, свои решения, какой это был институт по изучению Льва Николаевича Толстого:

«10/22 марта 1884 г. Встал рано, убрал комнату. Миша пролил чернила. Я стал упрекать. И, верно, у меня было злое лицо. Миша тотчас же ушел. Я стал звать его; но он не пошел и занялся рисованием картинок. После я послал его в комнату Тани. Таня сердито окрикнула его. Он тотчас же ушел. Я послал его еще раз. Он сказал: „Нет, я не хочу, где сердятся, там нехорошо”. Он уходит оттуда, но сам не сердится, не огорчается. И его радости и занятия жизни не нарушаются этим. Вот чем надо быть… Очень я не в духе. Ужасно хочется грустить на свою дурную жизнь и упрекать. Но ловлю себя.

27 марта… Зашел к Усову и просидел до часу. Праздный, пустой и непрямой, нечестный разговор: пересуды, выставление своих знаний и остроумия. Я во всем принимал участие и вышел с чувством стыда».

И вот так из года в год он следил за собой, оценивал себя, свои грехи и упущения. Обе ипостаси «писатель—человек» срослись, совместились, образуя кентавра, где, скорее всего, писатель — человечья половина, а человек — это конь.

Другой пример: отец — ребенок. Я выступаю как отец своего ребенка и одновременно как сын своей матери. Соседство отнюдь не простое. Я требую постоянной любви и уважения от своего чада, но куда в меньшей степени делаю это для своей матери.

Ощущает ли себя кентавр больше лошадью или больше человеком? Или такого вопроса для него нет. То есть ощущаю ли я себя сыном-отцом одновременно? На первый взгляд, нет. Но тогда спрашивается, откуда же угрызения совести, чувство вины, не есть ли соединение отец-сын чувство шва? Мне могут заметить, что когда кентавр скачет, он ощущает себя конем, когда он стреляет из лука, он — человек. Однако внутренний кентавр не рефлектирует, он выступает во всей цельности своих противоположностей, тем он нам и интересен.

Кентавры на исходе XX века в России проявляют себя все интенсивнее: я хочу уехать, покинуть эту страну, мне ненавистны ее беззакония, разруха, противно видеть, как ее разворовывают, меня отвращает борьба за власть… Я не могу покинуть ее, потому что люблю ее, жалею, потому что защищал ее, потому что люблю этот народ, люблю наши интеллигенцию, наши традиции, нашу природу. Ненависть и любовь, боль и привязанность, жалость и возмущение, я эмигрант и я иммигрант, я защищающий и я отвергающий, все спуталось, срослось, сосуществует в мучительной двузначности.

Как известно, кентавры имели нрав необузданный, были буйны и агрессивны, Вызвано это было их функциональной неопределенностью. Они не очень представляли себе, для чего они нужны. Так маленькие домашние собачки, всякие болонки обычно злы, не видя своей предназначенности. Человек назначен мыслить, стоячий образ жизни для размышлений неудобен, сидеть же на четырех ногах невозможно. Между тем именно сидячесть имела неоцененное еще значение в умственном развитии человека. Кентавристика как наука родилась благодаря письменному столу и стулу в доме ее основателя.

Хотя бы отчасти она позволяет по-новому взглянуть на человека — наиболее таинственное явление в этом мире. Именно через невозможные соединения, именно через сочетание несочетаемого, то, что составляет сущность кентавра, значение его Для человеческой души.