Страница 2 из 4
Обличать тоталитаризм во всепланетном масштабе — это я плохо-бедно уже умел. Со средневековым китайским чиновничеством на кандидатском уровне тоже разобрался. А вот в такой локальной ситуации был, по-видимому, дурак дураком. Я даже не знал, куда мы едем!
Кажется, на Халтурина "Александр Евграфович" попросил шофера остановиться и подождать — дескать, он на минутку зайдет к знакомому. Я уже плохо помню, зачем именно (вообще эти события просвечивают в памяти, как и все, что резко вываливается из привычного распорядка вещей, словно бы мозаично, гнездами: яркая деталь — провал, яркая деталь — провал). То ли что-то занести, то ли что-то забрать… Скорее всего, и впрямь так. Но я сразу подумал: оставили посидеть и помлеть, чтобы клиент, как говорится, дозрел. Однако я не дозревал — по наивности, конечно. Умом понимал, что вот действительно, не в неопределенных слухах, не в модном застольном трепе "да всех нас заберут, куда мы денемся" попал в жернова, о силе и беспощадности которых имею самое слабое, самое смутное представление. Но в душе не укладывалось, казалось бредом или игрой. Ведь ничего не может случиться! Ведь я же не враг. Не Солженицын какой-нибудь или Сахаров, которые действительно хотят вреда Родине!
Дурак дураком…
Помню, приемник "Волги" работал и пел про то, что нельзя отказывать, если женщина просит. С той поры я слушаю "Снегопад" с особыми чувствами.
Приехали мы в райотдел КГБ. Это у Чернышевской, этажом выше над райкомом комсомола. Наверное, и теперь так.
Беседовали со мною то двое, то один, то опять двое по модели "добрый и злой". "Добрым" был "Александр Евграфович", "злым" — его начальник, который, кажется, назывался "полковник Мищенко", хотя, натурально, ни документов его, ни погон я не видел. Кажется, сейчас его уже нет в живых. Он нашвыривал резких фраз и обвинений, выходил на некоторое время по другим делам, тогда "добрый" начинал хотеть мне помочь и задавал конкретные вопросы.
Оказалось, повести они не читали. Но, судя по обмолвкам, содержание было изложено очень подробно в полученной ими "телеге" (или"телегах" — они несколько раз специально подчеркивали, что получили целый ряд "сигналов", и из института, и из семинара фантастов; стандартный, но безошибочный ход, заставляющий "пациента" подозревать всех друзей и ощущать свое полное одиночество). Более того, судя опять-таки по обмолвкам, в "телеге" повесть была представлена куда более крамольной, чем на самом деле. Я тогда подумал даже, что "телегу" мог накатать человек, тоже не читавший, опиравшийся, скажем, на пересказ. Кто-то из моих приятелей, гордый тем, что читал рукопись, в дружеской беседе излагал, набивая цену уже самому себе: "Ну, Рыбаков их приложил! Ну там такое!.." А уж один из слушателей дал делу ход. Некоторое время, руководствуясь этой версией, я пытался реконструировать цепочку. Но варианты множились, да и сама версия не была доказанной; я махнул рукою. Во всяком случае, ситуация дала мне хорошие ответы на многие плохие вопросы: "Да нету там этого! Да кем же надо быть, чтобы так понять! Да вы прочитайте сначала!"
Быстро сделалось понятным, что интересует их не только повесть. Время от времени, по возможности неожиданно, Мищенко наугад пулял в белый свет, как в копеечку. При удачном попадании такие залпы должны производить сильнейшее впечатление. Но у меня постепенно крепло — возможно, самонадеянное — убеждение, что, пока им сам не скажешь, они ничего не знают. Конечно, и раскручивали меня не совсем всерьез, это я тоже постепенно понял. Но вот, скажем, Белла Григорьевна Клюева, делавшая в 60-х всю НФ в "Молодой Гвардии", опубликовавшая по первому разу почти всех тогдашних Стругацких, ведшая Библиотеку современной фантастики, знаменитый 15-томник, ставший 25-томником… К тому времени ее уже "ушли" из "МГ", и работала она в Московском ВААПе. Нас познакомили с нею еще в 75-м, я, бывая в Москве, раза два даже останавливался у нее. Совершенно замечательная женщина. И вот идет нудный разбор вопроса, почему силы охраны общественного порядка при коммунизме называются у меня Службой Спокойствия, отдавал ли я себе отчет, что аббревиатурой здесь окажется всем известное СС — и вдруг обухом: "Некая Клюева помогала вам переправлять ваши рукописи за рубеж?"
И я, в ужасе за Беллу Григорьевну, начинаю заверять, что никогда с такими просьбами к ней не обращался, и она меня на такие просьбы никогда не провоцировала, и рукописей, интересных для Запада, у меня нет и быть не может, а если бы и были, я бы их туда не послал, а если бы уж приспичило, так не к Клюевой бы обращался, поскольку знаю ее как исключительно порядочного и не склонного к антисоветизму человека…
Интересовала их, естественно, и моя личная жизнь. Юношеские альковы, вероятно, тоже могут представлять опасность для занимающей шестую часть суши державы, если лежать в них не с поллитрой, а с пером и бумагой — и потому входят в необъятный перечень обьектов, опекаемых стражами великих завоеваний. "С родителями вашей подруги у вас идеологические расхождения? Вы пытались вести в той семье антисоветскую агитацию?”
Что вы, мою повесть ни она, ни они не читали, политических разговоров я с ними никогда не вел… (А то бы, дескать, они мне дали бы надлежащий отпор, вы уж не сомневайтесь!)
Интересовали их и творческие планы мои. Ну, тут ответ обкатанный, какая литература, гражданин начальник, диссертовину защищать надо!
Особо вставал — именно вставал, несколько раз вставал, и еще назавтра, и еще на послезавтра — вопрос о семинаре перевода с восточных языков. Эта настойчивость довольно достоверно, как мне кажется, проливает свет на мотивы, по которым мои собеседники — пусть и без особого пыла — старались в ту осень сделать из мухи слона.
Семинар художественного перевода с восточных языков при СП, состоявший в основном из молодых сотрудников нашего же института, создал и до самой своей безвременной смерти возглавлял Борис Борисович Бахтин, китаевед и писатель, личность весьма яркая и что называлось— крутой диссидент. Сейчас обычные читатели уже могут познакомиться с какими-то его вещами: "Одна абсолютно счастливая деревня” в Неве , “Дубленка” в “Искусстве Ленинграда” … А тогда — тогда "Дубленка" только что вышла в известном “Метрополе”, а ее автор, лично знакомый со всеми от Окуджавы до Максимова, еще и молодежь вокруг себя собирает, а я с ним в одном помещении сижу в институте! Два антисоветских литератора бок о бок — и притом в семинар к Бахтину я не хожу, в гостях не был ни разу, в сколько-нибудь плотном общении не завлечен… Ежику понятно, что конспирация!
Вот на этом они всерьез землю рыли. Подпольная группа писателей, резидент и вербуемый сопляк, возможно, не один — да это ж очередной звездочкой пахнет!
И опять мне скрывать было нечего. В семинар не ходил, потому что не хотел, иероглифов мне хватало и по прямой моей востоковедной теме, а уж писать — так фантастику. Бахтину ничего из своих опусов не подсовывал, потому что стеснялся первый предлагаться. И т.д., и т.п. Опять пустышку вытянули мои собеседники.
Тогда так. "Сколько экземпляров вы распечатали?" "Четыре", — честно, как дурак, ответил я. "Вы даете читать друзьям?" "Давно уже не даю", — все равно как дурак, хотя и не честно, ответил я, смутно вспомнив, что за изготовление клеветы Родина дает в ухо один раз, а за изготовление и распространение — четыре с половиной, а потом, когда скорчишься, добавляет еще по почкам. На этой моей иезуитской хитрости меня и поймали. "Отсюда до вашего дома минут сорок, и сорок обратно. Мы, конечно, хотим прочесть вашу повесть, но привезите-ка нам через два часа все четыре экземпляра. А если привезете не все четыре или не уложитесь в срок — значит, их у вас дома нет и, значит, вы нас обманули". — "Но ведь рабочий день уже кончается… вечер…" — "Здесь обязательно кто-то будет по крайней мере до 20".
Как я метался, пытаясь в срок добыть два отсутствовавших дома экземпляра — это отдельный Хичкок. Нерв был такой, что впору хлопнуться с инфарктом. Одного читателя никак не удавалось застать дома — помню, я чуть не плакал от бессилия, трезвоня в дверь безликой квартиры, в которую буквально через час, ну — через полтора, должен был вернуться с работы очень хороший человек. Другая — с ней я по телефону договорился о встрече на Чернышевской точно на то время, когда мне надлежало с полным собранием хул под мышкой идти обратно ("Это очень важно! Очень!! По телефону не могу! Дождись обязательно! Нет, я точно, точно приду, только могу немного задержаться!"), вообще не появилась. Впоследствии выяснилось: уходя из дому, повесть она забыла, пару минут походила по Чернышевской, чтобы встретить меня и сообщить об этом, а поскольку я задержался у дверей пустой квартиры, спокойно поехала дальше, на свиданку. Уже чуть ли не за полночь я дозвонился до ее мужа и вновь помчался через весь город, от Политеха до Ветеранов, и муж вынес мне к метро недостающую папку… Дополнительные, мягко говоря, неудобства доставляло то, что дома, не вправе никого волновать из-за этих странных дел, я, натурально, рассказать ничего не мог и оттого подвергался яростной и обиженной критике: "Что тебе не сидится? Куда тебя несет на ночь глядя? Скажешь ты толком или нет? Что, ты нас уже и за людей не считаешь?"