Страница 21 из 45
Далее пошли похлопывания по плечам, дружеские толчки под бок и прочие скупые проявления мужского чувства.
— Я же тебя сразу не признал, — сказал Ашмарин. — А как ты меня за кумпол зацепил клешней, аж дыхать не дал, так я и сразу: Фомина штучки-дрючки. Ну, браток, давай петушка!
Дальнейший разговор протекал уже под крышей камбуза дома-корабля. Кипел в кастрюльке кофе по-морскому. Фомин сидел на койке, Ашмарин рылся в сундучке в поисках фотографий.
— Подаю, понимаешь, документы, — рассказывал Фомин, стараясь не пропустить ни одной подробности. — Это же все Вик- тор Степанович, он с меня шкуру снимал. Учись да учись! А я ни в какую, отупел от своего боцманства, ну, никуда! И так помалу, помалу на аттестат в Приморске сдал. Ну, сразу в мореходку. А что, дело привычное. Не приняли.
— Это ж через почему?
— Не приняли… Долго со мной там калякая один.
— Ну, как же? А может, что по кадрам?
— Да нет, я ж один на свете.
— Чудно…
— И не чудно. Правы, кругом правы. У вас, говорит, товарищ моряк, окостенение мозгов, вроде. Вы, говорит, душа-то морская, а вот математики высшей не осилить. Поздновато пришли к нам. Раньше надо было…
— Раньше, — усмехнулся Ашмарин.
— Да, раньше. А я семь лет до войны, да всю войну, да на сверхсрочной — посчитай. Ну, говорю, спасибо. Служи, Фомин, воюй, Фомин. Геть! Молодца, Фомин! А тут окостенение мозгов…
— Кранты, — вздохнул Ашмарин.
— Вот-вот. А потом я так раскинул, что если я на врача выучусь, а потом опять на флот подамся? Ведь возьмут?
— Это ты здорово придумал.
— Вот и окостенение. Я как пришел в мединститут, подаю документы, так на меня декан только глянул, и я ему вроде понравился. «Кем, спрашивает, вы служили? Выправка у вас молодецкая. Боцманом? Это, говорит, очень интересно, я, говорит, читал про боцманов. Это они дудками дудят?» Потеха! «Так точно, говорю, свистят». «И ругаются еще?» «Никак нет, говорю, у нас с этим строго. Как заматюкаешься, так такого фитиля дадут, будь здоров». «Фитиля? — спрашивает. — Это интересно…» И пошел.
— Он, он кто, декан этот?
— Ну, вроде как старморнач.
— Фигура…
— А ты думал. Сдаю экзамены. Сочинение написал на четверку. Вот не встать мне с этого места! Содержание, говорят, у вас подкачало, но вы абсолютно грамотны, удивительно. А я ж шифровальщиком два года промотался. Мне что рукой писать, что ногой, головой выстукаю, что ты! Физику проскочил сам не знаю как. Малость залил товарищу педагогу. «Вы фельдшер, конечно?» «Точно, — говорю, — морской фельдшер». «Я так и думал. Физика пока не для вас». И — троечку!
Как сдал, вызывает декан и говорит: «Есть тут мнение, чтобы вас назначить старостой курса. Будет у вас триста, студентов, как думаете, справитесь?» «А чего ж, отвечаю, дело привычное». Вот пока и везу. А ты что ж, в речники пошел?…
— Брось шутить. Адунская флотилия это тебе будь здоров служба.
— Пресняк.
Друзья схватились за руки и некоторое время возились то на полу, то на койке. Когда койка треснула, хозяин камбуза и гость некоторое время хватали ртом воздух, пока не отдышались.
— Ну ладно, Фомин, ты мне вот что скажи… Ты что к Валентине имеешь?
— К Лапиной? Да ты что? Я ж от души. Плакала она сегодня, так прямо всего выворачивало.
— Да ну?
— Декан к ней за череп пристал. Украли, понимаешь ли, у нее черепушку. Это нам для изучения дают. Понимаешь?
— Кто ж украл?
— Да разве найдешь. Я ж еще народ не знаю, а народ разный, городские больше. И вот, думаю, дай провожу женщину, все веселей будет.
— Нагорит ей?
— У нас строго. Такие кости, берцовую там или локтевую — ничего, не считаются, а вот насчет черепов строго, под номерами они.
Друзья помолчали.
— Есть тут место одно, — сказал Ашмарин, — я мимо как-то проезжал, видел.
— Давай, давай, — заинтересованно сказал Фомин.
— Далековато будет. Но часа за два обернемся. Кладбище старое.
— Ага.
— А там ложбинка, овражек такой, дождем промытый. Глубокий. И те могилки, что на край попали, вода как ножом срезала.
— Зарубили, — твердо сказал Фомин. — Мы это дело провернем и прямо к декану: так и так, помощь от флотских нашей медицине.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Когда-то старое кладбище считалось местом, далеким от центра города. Теперь же город охватил его кольцом. Здесь давно уже не хоронили, и служило оно не то небольшим парком, не то местом для игр городских мальчишек. Памятников на нем и раньше было немного, сейчас же они сохранились только возле кирпичных столбов, ранее поддерживавших ворота. Побитая камнями во время многочисленных мальчишеских сражений, стояла одиноко статуя, сжимающая в мраморной руке мраморный череп. На ее подножии была выбита надпись на немецком языке, сообщавшая, что череп в руке Гамлета молчит.
Фомин и Ашмарин, встреченные у входа принцем Гамлетом, долго стояли перед ним, силясь разобрать надпись. Это удалось Фомину не без труда и настроило друзей несколько философически.
— Вот так и наши черепушки когда-нибудь отроют, — сказал Ашмарин.
— Может быть, — задумчиво подхватил Фомин. — И знает ведь парень-то этот, что череп, а спрашивает.
— Интересуется… Оно, может, и череп, а все же глаза глядели, носом нюхал, человеком был.
— А парень видный, — одобрительно заметил Фомин, кивнув на принца датского. — И на кого он похож?
— На Митьку Калабушкина, вот на кого, — тотчас же ответил Ашмарин, и вскочив на пьедестал, нахлобучил на голову Гамлета свою мичманку.
— Ну, точно Митька! — обрадовался Фомин. — Знаешь чего, мы тут в воскресенье сфотографируемся! А чего? Нашим пошлем в дивизион. Ты понимаешь, что там будет? Да если наши ребята сейчас нас с тобой увидели бы, во бы рты пораскрывали!
Ашмарин и Фомин пришли в восторженное состояние духа, живо представив себе, как их фотография с каменным чудаком посередине, как две капли воды похожим на Митьку Калабушкина, пойдет в кубрике по рукам.
— А Петро скажет, — предположил Ашмарин, — ну, дывы?
— А точно, он так и скажет!
И вдруг позади них раздался негромкий женский голос:
— Я не сомневаюсь, что ваш Петро так именно и скажет, а сейчас снимите, пожалуйста, ваш головной убор со статуи.
Ашмарин и Фомин медленно повернулись. На каменной скамеечке сидела седая женщина, держа на коленях потрепанную черную сумочку.
— Учительша, — шепнул Ашмарин Фомину и сдернул с головы статуи мичманку.
— А он кто? — вежливо осведомился Фомин, показав на статую. — Родственник вам?
— И мне тоже, — тихо сказала женщина, и в ее черных рас- косых глазах мелькнул маленький чертик.
— Всем, значит, родственник, — пояснил Фомину Ашмарин. — Вроде Адама, значит?
— Боже мой, но ведь это же принц Гамлет!
— Принц? — подозрительно переспросил Ашмарин. — Ах, принц, — протянул он. Будто понял что-то сомнительное, касающееся женщины на скамейке. — И каким царством-государством он заправлял, этот ваш принц?
— Датским государством, — охотно ответила женщина.
— А чего, датчане ничего ребята, — одобрительно отозвался о подданных Гамлета Фомин.
— Видали мы и датчан и прочих разных шведов, — заметил Ашмарин. — Пришлось мне одному в Макао на пальцах кое-что разъяснять, — Ашмарин сжал кулак и потряс им перед носом у Фомина.
— Ну, это ты зря так, Ашмарин. Гитлер, вроде, тоже эту самую Данию захватывал, так я говорю? — спросил Фомин у «учительши».
— Послушайте, молодые люди, — сказала женщина. — Что вы мелете? Неужели вы никогда не слышали о драме «Гамлет», о Шекспире?
— Слышали, — живо отозвался Фомин. — Шекспир, Шекспир… Ах, так он у нас в учебнике мелким шрифтом был напечатан.
— Ну и что из того, что мелким? — «учительша» пожала плечами. — Это величайший поэт, величайший драматург.
— А нам, кто в плавсоставе, мелкий шрифт простили, — пояснил Фомин. — Вот стишок там был, так его я выучил, это он тек начинался: «Быть… Быть…» Забыл…