Крылатые семена

Есть своя, антифашистская логика в том, что Билл, так рьяно боровшийся за предотвращение новой империалистической бойни, уходит на фронт добровольцем вскоре после объявления войны Германии. «Фашизм должен быть побежден. Так могу ли я прятаться за спиной у тех, кто пойдет драться?» В образе Билла — единство слов и поступков коммуниста. Ему выпадает наиболее тяжелый боевой путь из тех, что были пройдены австралийскими солдатами: Африка, Греция, Крит, а когда пожар заполыхал у родных берегов, переброска на Новую Гвинею, где он и погибает.

Билл с его революционными взглядами и марксистским миропониманием продолжает на новом историческом этапе лучшие традиции австралийского рабочего движения. Эта связь наглядна: она реализована в семейной эстафете. Билл — воспитанник и преемник своего родного дяди Тома Гауга, самоотверженно боровшегося за права рабочих, завоевавшего глубокое уважение товарищей-горняков. Том заразил племянника неутолимой жаждой познания, приобщил к «вековой борьбе человечества против угнетения и несправедливости», познакомил с ее историей. «Ты показал мне, как надо жить», — говорит Билл лежащему на смертном одре Тому. «Ты сделаешь больше и лучше, чем я», — предсказывает умирающий. Билл наследует не только Тому, но и тем, чьими заветами руководствовался его наставник, — организаторам первых профсоюзов, героям Эврикского восстания золотоискателей, забастовок 90-х годов и схваток старателей Запада с синдикатами, в которых участвовала и его бабушка Салли. Выявляется и обратная связь: такие, как Билл, помогают ветеранам приисков разобраться в современной обстановке и ее политических хитросплетениях.

Как и прежде, в образе Салли, которая остается центральной фигурой романа, — родоначальница, австралийская мать, открывается эволюция народного сознания, в данном случае в оценке второй мировой войны: от воинственного угара 1914 года, спровоцированного империалистической демагогией, к борьбе против введения закона о всеобщей мобилизации, от недоверия к любым военным акциям, предпринятым буржуазными правительствами, к осознанию того, что нет более насущной задачи, чем взяться за оружие, чтобы противостоять фашистским армиям и заставить их капитулировать. Вторую мировую войну австралийцы в массе встретили иначе, сдержаннее, чем первую, — без бурных ура-патриотических всплесков и предвкушения победоносных кавалерийских атак (это подметил и современник Причард Фрэнк Дэлби Дэвисон в одном из первых литературных откликов на вступление в войну — рассказе «Отцы и сыновья»). Не секрет, что в 1939 году для иных австралийцев, намаявшихся без работы в период кризиса, армия была пусть опасным, но выходом из тупика. А в душе Салли не заживали раны, оставленные первой мировой войной, сгубившей двух ее сыновей, и она уже знала цену трескучим фразам политиканов и буржуазной прессы о защите демократических ценностей. Но она приходит к пониманию того, что путь, избранный Биллом, — единственно возможный и правильный. То, что творится в странах Европы, оказавшихся под фашистским сапогом, залитых кровью, опутанных колючей проволокой концлагерей, имеет прямое отношение к судьбам всего человечества, а значит, и австралийского народа. Битва, которую с невиданным героизмом и мужеством вели на огромных просторах своей родины советские люди, сопротивление врагу на оккупированных территориях, стойкость австралийских дивизий, оборонявших осажденный ливийский порт Тобрук, отражение японской агрессии — все это становилось звеньями одной цепи, миллионы людей объединяла единая и высокая цель.

Война явлена не в ратном своем облике (хотя в ткань повествования включены и письма, и рассказы фронтовиков), но главным образом так, как ее переживали на австралийской периферии, — в трагическом вмешательстве в жизнь обитателей шахтерских городков. Война как социальное явление неотделима у Причард от сути общественного устройства, породившего подобный катаклизм. Устанавливается связь между военной и революционной проблематикой. Примечательно, что заявление одного австралийского поэта о том, что после войны солдаты должны вернуться в «прежний», знакомый и привычный им мир, побудило Причард написать стихотворение «За новый мир». Только общество, где каждый найдет справедливость, радость и красоту, достойно павших, только в нем их бессмертие.

Старость и для вечно молодой духом Салли означает потери. Угасает близкая подруга Мари. Умирает аборигенка Калгурла, спасшая некогда Салли от смерти в пустыне, дочь черной Австралии, безжалостно разрушенной колонизаторами, также познавшая счастье и горе материнства, незримая спутница Салли, выступающая из тени в драматические моменты, — Билл увозил на фронт ее талисман, пучок перьев и прутиков, завернутых в древесную кору. Перестает существовать для Салли и Фриско, несмотря на многолетнее чувство к нему, то подавлявшееся, то вырывавшееся наружу; берет верх деляческая сторона натуры авантюриста, вновь занятого сделками и спекуляциями, моральная неразборчивость, толкнувшая его на пошлую измену, и Салли рвет с ним — на этот раз окончательно. Если утраты старости неизбежны, то горчайшие из тех, что понесла Салли, безвременны: смерть оставшихся сыновей и горячо любимого внука. Тому укоротила век шахта, тяжелейшие условия труда. Но и Дэн, природный земледелец, получивший желанную возможность хозяйничать на ферме, надрывается и уходит до срока. Билл скошен косой войны.

А все же Салли не назовешь несчастной. Сэр Патрик Кеван, обокравший ее и Морриса в молодости, богатый, всемогущий, титулованный, в сравнении с ней в проигрыше. Болезнь съедает его с такой же неумолимой жестокостью, с какой он устранял неугодных, и ни у кого не находится ни слова утешения или сожаления. Обязанности сиделки у его постели исполняет дочь Маританы, убитой по его наущению, — живое напоминание о черных делах, которым нет искупления. Салли же счастлива полнотой прожитой жизни, своей нерасторжимой связью с приисковым людом, тем, что и труд, и борьба, и жертвы — все было не напрасно. И рядом с ней неизменно надежный, как скала, Динни Квин с его невысказанной преданной любовью и верностью неписаным законам товарищества, ветеран рабочего движения, у которого находят поддержку коммунисты.

Салли и Динни, Том и Билл, Надя Оуэн и Эйли, Стив Миллер и Дафна, Гауги и друзья Гаугов, рядовые труженики австралийской земли — много ли он значит, их вклад, в совокупное глобальное движение человечества, именуемое социальным прогрессом? Значительность итога выражена в образе крылатых семян, ключевом, венчающем трилогию. Как и Прометеев огонь, это метафора из общемирового оборота: семена — залог продолжения, осуществления надежд. Писательница придает ей австралийский оттенок, отталкиваясь от местной реалии: у дикой груши калгурлу — летучие, легкие, как пух, семена, и крылатость их (как и «каменистость почвы», на которую они могут упасть, в сопутствующей метафоре) подчеркивает способность к распространению и преодолению трудностей — неотъемлемые свойства освободительных идей и борьбы, приближающей эру коммунизма. Добавим, что слово «калгурлу», взятое из языка аборигенов, как бы вовлекает обездоленных первожителей Австралии в коллективные усилия (зерно объединения белых и черных на основе равноправия — во взаимоотношениях Салли и Калгурлы).

Символикой насыщена вся заключительная глава романа, кода трилогии. Звучат строки пламенного английского поэта-социалиста конца прошлого века Фрэнсиса Адамса, который провел несколько лет в Австралии (Причард любила его стихи):