Страница 18 из 71
Среди этих текстов был «Христос» Кюневульфа, собрание англосаксонских религиозных стихов. И две строки из поэмы запали в душу молодому Толкину:
«Привет тебе, Эарендель, светлейший из ангелов, над средиземьем людям посланный». В англосаксонском словаре «Earendel» переводится как «сияющий свет, луч», но здесь это слово, очевидно, имеет какое–то особое значение. Сам Толкин интерпретировал его как аллюзию на Иоанна Крестителя, но полагал, что первоначально слово «Эарендель» было названием звезды, предвещающей восход, то есть Венеры. Слово это, обнаруженное у Кюневульфа, взволновало его, непонятно почему. «Я ощутил странный трепет, — писал он много лет спустя, — будто что–то шевельнулось во мне, пробуждаясь от сна. За этими словами стояло нечто далекое, удивительное и прекрасное, и нужно было только уловить это нечто, куда более древнее, чем древние англосаксы».
А в предмете, бывшем его специализацией, нашлось еще больше пищи для воображения. Древне–норвежский (или древнеисландский — эти названия взаимозаменяемы [В России более принят термин «древнеисландский», поскольку большинство памятников этого языка созданы именно в Исландии]) — язык, привезенный в Исландию норвежцами, бежавшими из родной страны в IX веке. Толкин уже был немного знаком с древнеисландским, а теперь принялся углубленно изучать произведения, написанные на этом языке. Он читал саги и «Прозаическую», или «Младшую Эдду». Он также обратился к «Поэтической», или «Старшей Эдде», и обрел древнюю сокровищницу исландских мифов и легенд.
«Старшей Эддой» называется собрание поэм, часть текстов которых сохранилась не полностью или испорчена. Основная рукопись памятника датируется XIII веком. Но большинство поэм гораздо старше и, возможно, восходит к периоду до заселения Исландии. Песни «Старшей Эдды» делятся на героические, повествующие о мире людей, и мифологические, где говорится о деяниях богов.
Самой выдающейся из мифологических песен «Старшей Эдды» является «Voluspa» или «Прорицание вельвы», то есть «пророчицы», где рассказывается об истории мира, космоса, начиная от его создания, и предрекается его судьба в будущем. Наиболее примечательная из всех германских мифологических поэм, «Прорицание вельвы», восходит к эпохе конца северного язычества, когда на смену старым богам вот–вот было должно прийти христианство; однако «Прорицание» в своем описании языческого космоса сохраняет дух живого мифа, ощущение благоговения и таинственности. И, разумеется, Толкин не мог остаться равнодушным к этому духу.
В течение месяцев, последовавших за воссоединением влюбленных, вопрос о религии Эдит оставался весьма болезненным для них обоих. Для того чтобы церковь Рональда могла благословить их брак, Эдит следовало перейти в католичество. Теоретически Эдит этому только радовалась — более того, она полагала, что их семья когда–то, давным–давно, была католической. Но на деле проблема оказалась не из простых. Эдит принадлежала к англиканской церкви и вела достаточно активную деятельность в своей общине. Ведь в те три года, что Эдит провела в разлуке с Рональдом, немалая часть ее жизни была сосредоточена на приходской церкви в Челтнеме, и девушка принимала большое участие в церковных делах. Естественно, что к этому времени Эдит занимала достаточно видное положение в приходе — а приход был весьма достопочтенный, типичный для этого фешенебельного городка. И вот теперь Рональд требует, чтобы она отказалась от всего этого и стала ходить в церковь, где ее никто не знает… С этой точки зрения перспектива перехода в католичество рисовалась далеко не столь радужной. К тому же Эдит боялась, что «дядя» Джессоп, у которого она жила, может разгневаться: он, как и большинство людей его возраста и социального положения, был заклятым врагом католичества. Позволит ли он ей остаться в своем доме до брака, если она вздумает стать «паписткой»? Положение было очень неловкое; и Эдит предложила Рональду обождать до тех пор, пока они не заключат официальной помолвки или пока не приблизится время свадьбы. Но Рональд и слышать об этом не желал. Он хотел, чтобы Эдит перешла в католичество немедленно. Англиканскую церковь он терпеть не мог и называл ее «жалким и размытым месивом полузабытых преданий и искаженных верований». А если Эдит подвергнется преследованиям за свое решение перейти в католичество — что ж, ведь с его дорогой матушкой было то же самое, и она–то это пережила! «Я искреннейше верю, — писал он Эдит, — что малодушие и мирские страхи не должны препятствовать нам неуклонно следовать свету». Надо заметить, что сам он вновь начал регулярно ходить к мессе и, очевидно, предпочел забыть о своих прошлогодних прегрешениях. Очевидно, что он принимал вопрос о переходе Эдит в католичество близко к сердцу. Возможно, это отчасти было также испытанием ее любви, после того как Эдит изменила ему, обручившись с Джорджем Филдом, хотя сам Толкин в этом ни за что бы не признался.
И Эдит поступила так, как он хотел. Она сообщила Джессопам, что намерена перейти в католичество. «Дядя» среагировал именно так, как она опасалась: он приказал девушке убираться из его дома, как только она найдет себе другое жилье. В этих обстоятельствах Эдит решила поселиться вместе со своей старшей кузиной, Дженни Гроув, миниатюрной решительной женщиной, страдавшей искривлением позвоночника. Они принялись вместе подыскивать себе квартиру. Вроде бы высказывалось предположение, что они поселятся в Оксфорде, так чтобы Эдит могла чаще видеться с Рональдом, но, похоже, она не особенно к этому стремилась. Быть может, ей не понравилось давление, которое он оказывал на нее в вопросе перехода в католичество. Как бы то ни было, до брака она стремилась остаться независимой. Они с Дженни выбрали Уорик. Уорик находился неподалеку от их родного Бирмингема, но был куда привлекательнее. Поискав, они сумели найти временную квартиру, а в июне 1913–го к ним приехал Рональд.
Уорик, с его вековыми деревьями и замком на холме, поразил Толкина своей красотой. Стояла жара, и они с Эдит ходили кататься на плоскодонке по Эйвону. Они вместе присутствовали на бенедикции в католической церкви «и ушли счастливые и умиротворенные, — писал Толкин, — потому что это был первый раз, когда мы смогли спокойно сходить в церковь вместе, рука об руку». Однако предстояло еще подыскать жилье для Эдит с Дженни, а когда подходящий дом нашелся, пришлось улаживать еще множество всяких дел. Рональд обнаружил, что часы, ухлопанные на домашние заботы, порядком раздражают. Вообще, они с Эдит далеко не всегда бывали счастливы вместе. Они успели стать достаточно чужими людьми: ведь три года, проведенные ими в разлуке, прошли в совершенно разной среде. Его среда была чисто мужской, шумливой, академической, ее — разнополой, безмятежной, домашней. Оба выросли и повзрослели, но росли они в разные стороны. Отныне каждый из них должен был идти на уступки ради того, чтобы достичь подлинного понимания. Рональду приходилось мириться с тем, что Эдит поглощена сиюминутными мелочами жизни, несмотря на то что ему самому они казались не заслуживающими внимания. Ей было необходимо приложить все усилия, чтобы понять, что Рональд действительно с головой погружен в свои книги и языки, хотя ей это могло казаться эгоцентричным. Увы, ни ему, ни ей не удалось полностью преуспеть в этом. Их переписка была полна нежных чувств — но временами и взаимного раздражения. Рональд привык обращаться к Эдит «малышка» (ему нравилось так ее называть) и с любовью говорить о ее «маленьком домике», но на самом–то деле она была вполне взрослым, сформировавшимся человеком, и, когда они сходились, столкновение их индивидуальностей нередко приводило к взрыву. Отчасти проблема заключалась еще и в том, что Рональд взял на себя роль сентиментального любовника и эта маска не имела ничего общего с тем лицом, которое он показывал своим друзьям–мужчинам. Их с Эдит связывали искренняя любовь и понимание, но зачастую Рональд облекал эти чувства в затертые романтические клише — а ведь, возможно, если бы он не постеснялся продемонстрировать ей свое «книжное» лицо и познакомить ее со своими друзьями, она бы не стала так возражать, когда все это всплыло после свадьбы. Однако он предпочитал жестко разграничивать эти две стороны своей жизни.