Страница 7 из 10
Полуянов даже вскочил на ноги и сделал несколько шагов в тесноте купе. Захотелось пройтись, захотелось курить, и кофе тоже захотелось — однако Диме не улыбалась перспектива встречаться в коридоре ни с ментами, ни с кем-то из киногруппы. Сейчас ему требовалось одиночество. Потому что сразу вслед за одним озарением накатило другое, первому немного противоречащее: а вдруг решение покончить с Прокопенко пришло к убийце спонтанно: под влиянием минутной обиды, помрачения или гнева?
Да, идеи хорошие, но, чтобы двигаться дальше, чего-нибудь тонизирующего, например кофе, явно не хватает. Но коли выбираться наружу не улыбалось, журналист достал из бара (здесь в купе даже барчик-холодильник имелся!) бутылочку колы. К газировке в качестве стимулятора Полуянов прибегал крайне редко, но за неимением кофе годилась и она. Все-таки в американской отраве имеются, причем в большом количестве, и кофеин, и глюкоза, а пузырьки помогут веществам быстрее всосаться в кровь, те подхлестнут усталый мозг, заставят шарики-ролики крутиться интенсивней. В три глотка опорожнив бутылку, журналист сразу почувствовал себя свежее.
И тут дверь его купе без стука распахнулась.
На пороге стоял мент, старший по званию.
— Документики попрошу, — молвил, слегка бычась и сверля пассажира взглядом, лейтенант.
— Да вы присаживайтесь, — лучезарно проговорил Полуянов, приподнимаясь с полки.
В своем купе он чувствовал себя как дома, словно играл на собственном поле. Журналист указал милиционеру жесткий пуфик, втиснутый между ванной комнатой и столиком. Мент, включив «пацанскую походку», сделал три шага, уселся.
А журналист, по-прежнему оставаясь архилюбезным, в свою очередь поинтересовался:
— Могу я узнать вашу фамилию-имя-отчество? Я ведь статью собираюсь писать о данном происшествии.
Полуянов нарочито пытался беседовать с милиционером на его языке, хотя «данное происшествие», особенно в устной речи, звучало ужасающим канцеляритом. Конечно, надеяться на сотрудничество с железнодорожным лейтенантом глупо — да и не нужно! — но лишь бы не мешал… Отсюда и «генерал с Житной» в речах репортера возник, и требование представиться: мол, перед тобой тут не обычный свидетель, не лох-терпила, на коего всех собак повесить можно, а человек, который, в свою очередь, имеет рычаги, чтобы милиционерику из линейного отдела небо с овчинку продемонстрировать.
Дима тщательно записал в блокнот имя-фамилию (Денис Евграфов) и место службы, которое лейтенант без охоты, но назвал.
— А теперь ваш паспорт попрошу, — молвил служитель закона.
— Легко!
Полуянов залез в карман своей летней куртки из парусной ткани, мирно висевшей на плечиках у входа в купе, и неожиданно для себя нащупал там нечто чужеродное, не свое. И буквально в последний момент успел поймать готовое сорваться с языка изумление восклицание.
Документ оказался на месте — однако, кроме паспорта, во внутреннем кармане лежало кое-что еще: мягкое, тканевое, свернутое в комок. Он не стал доставать неожиданную находку при милиционере, но, кажется, догадался об ее природе.
Не давая менту паспорт в руки, Дима позволил ему переписать свои данные, включая место регистрации. В ходе чистописания милиционер вдруг резко спросил у слегка расслабившегося журналиста:
— Где вы находились в момент убийства?
Репортер вздрогнул и приказал себе собраться.
— А в котором часу было совершено убийство, товарищ лейтенант? — вкрадчиво переспросил он.
Милицейская «покупка» не прошла, что лейтеху отнюдь не смутило. Не отвечая на вопрос, он задал новый:
— Что вы делали с момента, как сели в поезд? — и вперился Диме в переносицу тяжелым взглядом.
— Здесь съемочная группа едет, как вы, наверное, уже знаете, — стараясь сохранять небрежный вид, молвил журналист. — По моей книге фильм снимают…
Выражение хмурого скепсиса на милицейском лице было ему ответом, и Дима продолжил:
— Поезд отправился по расписанию, в двадцать три часа тридцать три минуты. Где-то в полночь мы, вся группа, то есть те, кто ехал в этом вагоне, уселись за импровизированный стол в купе Елисея Ковтуна, линейного продюсера фильма. Немного выпили, закусили… Приблизительно без четверти час я пошел спать.
— Кто оставался к тому моменту за столом?
— Точно не помню, но режиссер Прокопенко и Ольга Волочковская уже ушли.
На самом деле Дима хорошо помнил, кто в тот момент еще сидел в купе — продюсер Ковтун, герой-любовник Кряжин, оператор Старообрядцев и актриса Царева. И, совершенно точно, там находилась Марьяна — не запомнить было бы невозможно, потому что в последние два-три дня она вдруг начала оказывать журналисту знаки внимания. Вот и вчера уселась с ним рядом, и смеялась его шуткам, и пару раз поглаживала по руке, и прижималась под столом бедром. Словом, использовала весь арсенал женских соблазняющих уловок, накопленный к собственному восемнадцатилетию. А когда журналист отправился на боковую, начала канючить: «Ну, Димочка… Ну не уходи… С тобой так весело!» — вызывая ревнивые взгляды со стороны Кряжина, который, похоже, имел собственные виды на то, как провести последнюю ночь в северной экспедиции…
А разрешила коллизию Марьяна вскоре самолично, явившись в купе журналиста с шампанским и парой стаканов. Кстати, во сколько сей сладостный визит начался? Дима тогда не посмотрел на часы, но ощущение было, что до визита поспать ему удалось от силы десять минут.
— После того, как вы покинули место распития спиртных напитков, вы в собственное купе пошли? — отрывисто спросил милиционер.
— Конечно.
— Кто может это подтвердить?
— Понятия не имею.
— Значит, вы пришли сюда. А дальше?
— Практически сразу уснул.
— Один?
Взгляд милиционера настойчиво буравил Полуянова, и журналист впервые почувствовал себя с ним неуютно. Может, от того, что приходилось лгать.
— Да, один.
— Вы уверены?
«Черт! Может, Марьянка уже раскололась, что мы с ней вместе спали? Брякнула по глупости или чтобы ее менты не подозревали… А я тут о ее женской чести пекусь, джентльмен хренов! Но не менять же показания на ходу…»
— Да, я был один, — повторил, отметив про себя, что голос прозвучал, кажется, не совсем твердо.
— Ваше купе рядом с режиссерским. Что-нибудь слышали?
— Например, что?
— Вам виднее. Шум борьбы? Ссору? Голоса?
— Нет, ничего.
— Спокойно спали, и вас ничто не тревожило?
— Именно.
— А когда проснулись?
— Когда Волочковская тут в коридоре истерику устроила и стала в двери стучать.
— У вас с Волочковской неприязненные отношения?
— Отчего же? Самые что ни на есть приязненные.
— То есть близкие?
— Я этого не говорил. Мы с ней в хороших, ровных отношениях. Без интима.
— А с убитым вы в каких отношениях состояли?
— В товарищеских.
— И вы его не убивали?
— Нет, не убивал.
— И из своего купе после часу ночи не выходили?
— Нет, не выходил.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Почему же вас видели в коридоре незадолго до убийства?
Хоть и явное вранье, а все равно изнутри обдало жаром.
— Кто вам такое сказал?
— Отвечайте на вопрос, — ухмыльнулся мент.
Он явно был не так прост, как представилось Полуянову на первый взгляд. «Я нарушил неписаную журналистскую заповедь: никогда не следует недооценивать оппонента — вот и получил». И Дима ответил, насколько мог спокойно и жестко:
— Если это не, что называется, ментовская разводка, и вам кто-то действительно сказал, что видел меня ночью в коридоре, я бы посоветовал вам к данному человеку присмотреться внимательнее. Если меня кто-то хочет подставить — значит, у него имеется на то причина. Ведь верно? Может, тот, кто под меня копает, и Прокопенко убил?
— Спасибо за совет, — хмыкнул лейтенант, — уж как-нибудь разберемся.
— Да не вы разберетесь, не вы! — не удержавшись от комментария, воскликнул Полуянов. — В Москве люди, чином поболее, будут разбираться!