Влечение

– Фотку показывай, – напомнила Катя.

Не знаю почему, но я подошла ближе. Меня Стешкины дела, конечно, не касаются, но стало вдруг любопытно – кто это теперь будет у нас в доме жить?

Наманикюренный ноготок ткнул в клавиши телефона.

– Ну и куда же делось? – нахмурилась Малинина.

Девчонки тянули шеи, пытаясь заглянуть в экран. Там была одна чернота.

– Вот черт! Не сработало?

На душе снова стало тревожно, и я быстро пошла прочь. Что-то последнее время я уж очень впечатлительная…

Новый жилец не выходил у меня из головы. На первом этаже нашего подъезда около лифтов есть неприметная деревянная дверь. Она ведет в полуподвал. Мы все называем его мастерской. Хотя, может быть, его планировали и для чего-то другого, например, хотели устроить склад или магазин, но там долгое время жил художник. Поэтому полуподвал и стал мастерской. Художник уехал. Помещение пустовало недолго.

Репина всем успела растрезвонить о шумном переселении. Стешка таинственно прикрывает глаза. Делает вид, что фотография у нее есть. Девчонки ее не разоблачают, а мне это просто неинтересно. Смешно наблюдать, как от всех рассказов хмурится Петька Синицын. Стешка все еще решает, с кем она, и Петька у нее как запасной аэродром. Как что не удалось, она возвращается к Синицыну. Петька почему-то терпит. Хотя глядя на него, ни за что не поверишь, что он может быть терпеливым – здоровенный, широкоплечий, ходит в качалку и занимается чем-то боевым. Дзюдо, что ли.

Я сижу на крайнем ряду около окна и смотрю на березу, на ее поникшие плети с желтыми листьями, почерневшими на кончиках от утренних заморозков. Смотрю на истончившиеся ветки и потемневший ствол. И мне становится грустно. Все вокруг до того привычно, что неожиданно даже скучно. И эти перешептывания по классу, и постоянная игра взглядов, и плывущие по партам записки, и отношения, которые в своей неискренности стали пресными. И даже береза за окном. Что это со мной? Разве что-то произошло? Ничего. Обыкновенное утро. Обыкновенные разговоры ни о чем. Обыкновенная береза, каждый год по осени теряющая свои листья. Ну, люди приехали… Люди постоянно откуда-то куда-то едут. И я уеду. Куда-нибудь. Окончу школу, потом институт, сяду на поезд и исчезну. К тому времени все изменится. Совсем изменится.

Интересно, когда я приду домой, грузовика уже не будет? Или его проржавевший остов останется в нашем дворе на веки вечные?

– Гурьева, о чем мечтаешь?

Вот ведь! Стоит лишь на секунду перевести взгляд на окно, как русичка мгновенно это замечает. В одиннадцатом классе учителя взялись за наше воспитание. Крик стоит на каждом уроке. Бедные учителя… Мне их порой становится жалко. Учить, учить, чтобы под конец понять, что ничего не смогли дать.

– О чем я сейчас говорила?

– О поэтах Серебряного века. – Я успела посмотреть в открытый учебник на соседней парте. Привет тебе, Семенова! – Блок, Мандельштам, Ахматова, Цветаева.

– Ахматова? – Роза Петровна усмехнулась.

– Ну ты, Мишель, влипла… – прошептала у меня за спиной Малинина.

– Хм, а я и не помню, чтобы говорила об Ахматовой, – с явным удовольствием тянет слова русичка. – А тебе что-то послышалось?

Класс зашевелился. Репина довольно захихикала, грудью ложась на парту.

После той истории с покойницей меня начали мучить кошмары, и я из-за бессонницы пропускала школу, меня пытались лечить. Чтобы у меня не было проблем, мама пришла к директору и все рассказала. Учителя должны были принять данный факт во внимание и лишний раз не пугать меня, не переутомлять, не удивляться странностям моего поведения. Странностям никто не удивился, над ними стали издеваться. И больше всего этим любили заниматься наши учителя.

Я вздохнула и начала рассказывать все, что знала про Ахматову. Знала я много. По классу пронеслась волна разочарования. А чего они удивляются? Как будто не знают, что я собираюсь поступать на филологический факультет. Просто Роза Петровна все еще пытается доказать мне, что я выбрала не ту профессию. На подготовительных курсах в институте почему-то так не считают.

– Супер, – громко прошептала Лерка Маркелова и шмыгнула носом. Маркелова – гот, она любит все депрессивное и унылое. Ахматова как раз для нее.

А теперь последний удар, чтобы расправиться с противником окончательно.

– Роза Петровна, можно я выйду? У меня голова болит.

– Конечно, – растерялась русичка. – Иди.

И я отправилась в коридор. Ну их! Все равно Серебряный век я знаю лучше составителей учебника, а сидеть в классе мне что-то сегодня не хочется. На душе непонятная тревога, тянет куда-то идти, что-то делать. Только не сидеть!

Я быстро пошла по коридору, размахивая руками.

Засыпаю. Надо проснуться.

Я представила в руке саблю, представила перед собой противника и сделала пару выпадов. Противник у меня почему-то оказался похож на парня из полуподвала. Убила я его одним ударом. Он мгновенно поблек, невесомой тенью упал на пол.

– Туше![1]

Посреди урока услышать такой возглас – чокнуться можно.

– Я тебя сейчас убью! – повернулась я к Пашке Колосову. Он в ответ расхохотался. Высокий, остроносый, с пухлыми губами, ежесекундно готовыми растянуться в довольной улыбке, сероглазый. Что еще? Шрам на скуле. Длинные, давно не стриженные волосы падают на глаза. Мне странно видеть его без маски, без наголовника и не вспотевшим после очередного боя.

Вместе мы ходим в секцию спортивного фехтования. Вернее, не так. Я уже год посещала секцию, когда там появился Пашка. О том, что учимся в одной школе, узнали неожиданно: мы просто столкнулись в коридоре. Он на год меня младше, но фехтует… загляденье. В него можно было бы влюбиться за молниеносную реакцию и точный глаз. Но я не собираюсь. Почему? Потому! Есть люди, в которых можно сразу влюбиться (например, в певцов или в актеров), а есть люди, к которым слово «любовь» не подходит вовсе.

Пашка Колосов – это Пашка Колосов. С ним хорошо дружить, он верный, надежный, на тренировке никогда не будет поддаваться. А еще с ним все время интересно, потому что он невероятно наблюдательный, рассказывать о прошедшем дне может столько же, сколько день длился, – кто что сказал, как посмотрел, как выглядел…

– Ты чего здесь делаешь? – Я отсалютовала воображаемой саблей, и призрак поверженного противника исчез.

– Иду за мелом в учительскую, смотрю – тут ты прыгаешь, – довольно заулыбался Пашка.

Ему палец покажешь, он будет улыбаться. И где только берут таких жизнерадостных людей?

– А я пытаюсь проснуться. Бешеная собака своим воем мне всю ночь спать не давала.

Постепенно все подруги в классе у меня сошли на нет, потому что появился Пашка. Последней, с кем я дружила, была Маркелова, но у нее начался период готства и собственной влюбленности. У меня же появились фехтование и Пашка. Так что с Маркеловой мы разошлись, не сильно тому огорчившись. Одиннадцатый класс раскидал народ по интересам – кто куда поступает, как представляет себе жизнь. Все запасаются учебниками, ходят, увешанные шпаргалками с английскими словами. Я пошла на подготовительные курсы филфака, а вот Маркелова учудила. Ляпнула родителям, что жизнь штука проходящая, что смерть неизбежна, а поэтому встретить ее надо по возможности достойно, без суеты вокруг мелких земных благ. Короче, поступать она никуда не собирается. Толкать такие речи в школе ей запретили. Но по упрямой Леркиной физиономии и так понятно, что своего она добьется. Хотя с ее мозгами легко можно поступить на исторический. Если она их, конечно, не окончательно зачернит своими готами. А еще у Лерки есть зверь, крыса Лариска, белоснежный альбинос с веселыми красными глазами. Лариска всегда с Маркеловой – когда не копошится за воротником, то спит в сумке, выставив наружу розовый хвост. Не дай бог, сумасшедшие готы покрасят ее в черный цвет! Жалко будет крыску, она это не переживет.

– Ага. – Взгляд у Пашки стал хитрым. – Вечером тренировка, помнишь? – Как будто это можно забыть! – Минут на двадцать пораньше придешь?

1

В фехтовании – укол (удар), нанесенный в соответствии с правилами.