Страница 4 из 79
С каждым человеком он говорит об одном и том же – о покупке мертвых душ.
И ни один из них не обрывает разговор. Каждый вступает в этот конфликт, мертвые души можно еще продать, мертвый крепостной остается товаром. И только через много глав, таинственных глав, идет рассказ о Чичикове, его представление и объяснение, что же он делает.
Я пытаюсь написать книгу о сюжете, о том, что бывают разные сюжеты, как они живут, как они умирают, для чего они обновляются.
И вот я уже начал говорить о завязках.
О развязках говорить, можно короче.
Чехов говорил, что все вещи обычно кончаются тем, что человек или умер, или уехал.
Или женился.
Толстой показал, что брак скорее служит завязкой произведения, завязкой построения, а не концом построения.
Я попытаюсь рассказать, очень коротко и, может быть, невнятно, почему существуют так называемые странствующие сюжеты.
Почему они исчезают с прежней стоянки.
Можно странствующие сюжеты даже не записывать.
Все равно новая эпоха нащупает тот же сюжет.
И в то же время они изменяются.
Как они странствуют и как они изменяются, как они изменяются в эпохах и разных авторах, я рассказываю в этой небольшой книге, – она стоила мне больших трудов, потому что я и раньше ее писал, разговаривая сам с собой.
Бродячие сюжеты так же, как и переходящие и сражающиеся друг с другом народы, существуют и обнаруживаются в сражениях, в изменениях.
Новеллы Боккаччо, одни – повторенные анекдоты, другие существуют как споры с сюжетом во имя утверждения другой нравственности.
Бродячие сюжеты показывают, что те люди, те существа, которых считают ревизорами, или ангелами, творящими Последний Суд и вносящими отмщение, что они в какой-то степени Хлестаковы.
Они ошибаются, и эти ошибки долго не замечались самими авторами.
В «Анне Карениной» неверно назван адрес, где будет происходить трагедия.
Это не отмщение, это суд над судом; пересматриваются законы. Неохотно пересматриваются. Мы видим, как сгнивают листья, упавшие осенью с деревьев, как они становятся новой почвой.
Наконец, я постараюсь показать Чехова, человека, умершего в том возрасте, в котором люди сейчас, иногда ошибочно, подают заявление о том, что они хотят вступить в Союз писателей, эти люди сами стоят героями Страшного суда Микеланджело.
В этот «Суд», кажется, были вписаны лица тех критиков, которые не нравились Микеланджело.
Наибольшее чудо для меня, что я не молодой человек, мне 88 лет, правда, мне не уступают место в трамвае, но этот обычай прошел; прошел обычай для меня ходить по городу, который люблю.
Но самое странное, что я увидел, я увидел себя в своей старой библиотеке, которая наследница многих по-разному распавшихся моих библиотек.
Я подхожу к ним как мой дед, лютеранин, подходил к решетке кладбища.
Кладбище там православное, рядом лютеранское; он попросил похоронить детей от православной Анны Севастьяновны рядом с лютеранским кладбищем; он смотрел на могилы детей через решетку, им самим выдуманную решетку.
Но самым главным для меня было открытие, что почти во всех этих вещах бывало предчувствие, предсказание, сны, намеки на какие-то таинственные события, так было даже у Гомера.
Чтобы передохнуть, я вклеил кусок из старой отброшенной рукописи.
Так вот, самое невероятное событие, что я человек настолько старый, что скоро начну прибавлять себе возраст, на удивление разговаривающих со мной людей.
Самым невероятным кажется мне знакомый Чехов – я же его читал – по Марксу, по приложению к журналу «Нива» – желтенькие книжечки; и помню, как люди, которые прежде смеялись над Чехонте и смешивали его с Лейкиным, или, если они были писателями, они пытались сравниться с ним, подходили, прикидывались, а дома прикидывали на стене, как они выросли.
Я напомню драму, происходившую в театре в Петербурге, на представлении «Чайки»: в зале одни заревели от зависти, другие почувствовали запах пороха, который их взорвет.
Третьи были ошеломлены.
Это были годы жизни человека, которого все когда-нибудь будут сравнивать с Шекспиром, потому что этот, виноватый, его виноватая вещь «Чайка», рассказывает о том, что такое человек в природе, что такое человек в искусстве и почему посредственные люди ненавидят молодых, может быть гениев.
Таким был Треплев.
Я пытаюсь показать – бессмертие искусства в том, что существует связь; нет, не так – я разыщу прямые – не следы – опоры арок «Чайки», озера Чайки, театра, который стоял около озера, – Треплева, его матери – с драмой Шекспира «Гамлет».
Гамлет опять воскрес и увидел – мир вывихнут.
А мир боится даже незначительных операций и не всегда любит новое.
Итак, я прощаюсь с вами. На пороге своей книги.
Мне нужно пойти отдыхать, а еще надо будет корректировать, приходить в типографию.
Желаю вам счастья.
Желаю вам неспокойствия,
тревожных снов.
И жажды будущего.
До свидания.
IV. Три книги – три предисловия. Путеводитель
Я уже извинялся за сложное содержание книги: двух книг, одна об истории сюжета, другая, скажем так, история конкретных сюжетов, прежде всего Толстого, Чехова, Пушкина, – переверну временную последовательность.
Они объединены в единой – третьей – книге.
Все это потребовало изложения самого порядка расположения материала.
Потребовался путеводитель.
Во-первых, заглавие и материал, который лежит в построении книги, должен бы начинать книгу, хотим мы этого или не хотим.
Поэтому эта книга начинается со второго раздела, раздела, названного «Энергия заблуждения».
Перед этим идут три вступления.
Если существуют лебедь, рак и щука, которые к тому же, изменяясь сами, изменяют тягу, то из этих разделов вы увидите, в каком затруднении находится великий писатель, начиная и продолжая работу.
Причем он как будто защищает эти трудности.
Они ему нужны; они нужны потому, что они в разном виде являются его способом сказать то, что он может сказать только одним способом.
– сцеплением мыслей и положений.
Так вот.
С чего же мы начнем? У нас еще есть время.
И мы даем обстоятельства, как это появилось, откуда появились эти заблуждения.
Явление ли это одного Толстого, или это более широкое явление, как оно происходило; если хотите, мы даем историю сцеплений.
Поэтому мы начинаем с «Декамерона». Толстой не любил «Декамерона» и говорил, что с этого началась, скажем так, «сексуальная литература».
Слово это мертвое, а потом она, конечно, не с этого началась.
«Декамерон» книга сборная, и по этому поводу она нам очень нужна: в ней собраны законы плана, и к тому же она дана в виде защиты авторских прав.
Мы видим, что для «Декамерона» первые трудности, первое заблуждение почти везде заключено в противоречии.
Противоречие, в которое попадает или человек, потерпевший крушение, или человек, которого ограбила проститутка, или человек, над которым насмеялась его дама.
Самые разнообразные трудности и неожиданность их преодоления – это основа так называемого сюжета; проявляется эта основа уже в самой завязке.
Вот здесь мы говорим о завязках, о началах и концах произведений.
Пункт четвертый.
Но эти вещи все изменяются.
Завязки и трудности Боккаччо не те трудности, которые испытывают Пушкин и Толстой.
Хотя Пушкин и говорит, что его окружают «знакомцы давние, плоды мечты моей», он работает главным образом на своем материале, дробя его, как каменщик.
Для начала все-таки скажем о судьбе женщины, которую отправили как невесту к жениху, а она прошла много рук и в результате благополучно вошла в счастливую жизнь.
Мы увидим, что это не только развязка, это пародирование старого сюжета.
Пародирование и переосмысливание сюжета, вот название второй книги внутри этой книги.