Страница 3 из 79
А мы будем говорить о записях.
Пушкинские записи. Там есть отрывок «Гости съезжались на дачу».
И вот Толстой начал по Пушкину – сразу.
Пушкин оказался «старый знакомец».
И одновременно оказался неожиданным.
Там была судьба женщины.
Там было начало невыясненного сюжета.
Нет. Там уже был законченный сюжет; только он не был записан; был только отрывок, два отрывка.
Второй отрывок – «На углу маленькой площади стояла карета».
Карета стояла не на месте. Не по рангу.
Случилось неожиданное.
Тут была история, два отрывка о жизни женщины, вероятно, одной и той же.
Или это женщина одна, но появляется в двух разных снах.
Но вы посмотрите, как это сделано в черновике Толстого – любовь будущей Анны Карениной и будущего Алексея Вронского – на болтовне людей, вернувшихся из театра: двое сидят за столом, разговаривают; похоже на то, как кто-то в этом зале, полном людей, громко бьет по барабану палкой; музыка, она возвещает о большом событии, может быть трагическом.
Достоевский преклонялся перед Пушкиным, он уверял, что Татьяна Ларина не могла не отказать Онегину.
Она не могла сказать ничего, кроме того, что она написала.
У Пушкина рядом существует другая вещь.
О женщине, которая ушла от своего мужа.
Почему ушла? Потому, что она разлюбила.
Она полюбила другого, и она решительна. Как настоящий военачальник.
Толстой решился написать роман, как бы дописать Пушкина.
Но эта лестница трудна даже для гиганта, даже для человека, который идет к солнцу.
Вот даты прохода Толстого по дороге завершения романа, который он начал, прочитавши пушкинский отрывок.
Как же построен этот роман?
Роман построен так, что мы вспоминаем все же Достоевского.
Достоевский, прочтя сцену у постели Анны Карениной, когда женщина умирала в горячке после родов, а тогда это было смертельно, она, умирая, была ласкова к обоим мужчинам, к Алексею Каренину и к Алексею Вронскому. Достоевский говорит: вот, нет здесь виноватых.
Но все остались живы, жив Каренин.
Как говорит Толстой, брак не конец романа, а начало романа.
И вот эта сцена, колебание, вопрос, кто виноват, почему он виноват, это перестройка не только литературы, а перестройка человеческого сознания.
И когда добрый Каренин полюбил девочку, рожденную от Вронского, взял ее, улыбнулся ей, хотя она была рождена его женой не от него, он способен к любви; он любит сына Сережу и чужую девочку, но он не может перестроить жизнь.
Про него пишет и судит, его судит величайший человек Толстой, который много написал о человеческой ответственности. Он писал, он говорил, что только в кабаках двери открываются наружу, в душе человека они открываются вовнутрь, и Толстой открывал вовнутрь свою жизнь и нашел, что он жил неправильно, не так, а как правильно – неизвестно.
…Достоевский написал, про Дон Кихота, что Дон Кихот виноват только в том, что он не гений.
Толстой был гений.
Он виноват в том, что он был одинокий человек.
Он хотел переделать всех людей поодиночке.
Это никогда, никому, ни в каком эпосе не удавалось.
Говорить надо прямо.
Ищу начало завязки – завязки для своей книги.
Рассказываться в ней будет о сюжетной стороне литературы.
О том, что литература начинается как бы не сначала. Ее собирают из разных отстоявшихся, имеющих свои завязки и развязки положений.
Когда изобретают машину, то отдельные ее части давно изобретены, давно существуют.
Можно увидеть, осматривая паровоз, что в нем присутствует старая система насоса, который потом обращается в воздушную машину, машину, которая работает, создавая пустоту. И поршень под давлением атмосферы опускается в эту пустоту и делает первый шаг.
Снизу вверх.
Потом изобрели двигатель к насосу.
На одной из улиц Лондона, на окраине, существовал насос, который накачивал воду. Вода лилась на мельничное колесо. Мельничное колесо и было двигатель. Предок, однако, уже был виден в действии – существовали же станки для точки ножей, в которых был кривошип.
Шатун утверждал движение прямолинейное как круговое.
Изобретение паровой машины соединило существующие прежде станки и само соединилось с движением поршня.
Не надо было вызывать из прошлого водяную мельницу.
Потом уже усовершенствованная паровая машина была перенесена на телегу.
В самом названии «паровоз» есть какое-то воспоминание или можно вызвать воспоминание о повозке; потом другие двигатели заменили паровую машину.
Когда Пушкин говорит в стихах, описывая начало вдохновенной работы, о «знакомцах давних, плодах мечты моей», то он не создавал в данный момент новой конструкции, он пользуется созданным им самим поэтическим построением.
Каждое изобретение как бы монтажно; иногда следы этого монтажа сминаются, начинается новый разговор, новое творчество.
Но история искусства отличается от истории техники тем, что в нем прежние создания не умирают и даже не становятся призраками. Старое воскресает в новом соединении.
Так согнутый прут, перевязанный веревочкой, стал когда-то луком, и древность помнила происхождение лиры и лука.
В нашей почти современной литературе, в частности в драматургии, видим разные способы создания начала произведения, создания конфликта.
Возьмем «Ревизора».
Первая подача материала для завязки – это заявление, пренеприятное известие городничего: «К нам едет ревизор».
Второе – появление Бобчинского и Добчинского, которые рассказывают о каком-то человеке, остановившемся в гостинице.
Сказано, что это человек в партикулярном платье и недурной наружности.
Второе заявление еще не переосмысливает завязку, но действие второе начато рассказом Осипа и монологом самого Хлестакова, а этот человек уже назван Бобчинским и Добчинским. Ему (им) трактирщик рассказал, что этот человек едет из Петербурга. Называется фамилия – Хлестаков – и говорится, что человек странно задержался в городе.
Завязка потребовала соединения как бы трех элементов.
Но в то же время она уже шаг, первый шаг движения к исследованию явления при помощи тех предложенных обстоятельств, о которых говорил Пушкин, анализируя драму.
Уже была показана семья и характеризован, показан Хлестаков.
Но дальше идет исследование при помощи Хлестакова и городничего того города, в который приехал Хлестаков.
Хлестаков врет, его кормят, его подпаивают.
Он врет с голодухи, как человек, который внезапно накормлен, он пугает всех.
Завязка обращается в ход, в шествие противоположных моментов, сталкивающихся друг с другом.
Городничий боится Хлестакова.
Хлестаков боится городничего.
Они пугают друг друга.
Жена городничего скучает, она любопытна, она ссорится со своей дочкой, которая как бы вредна для матери тем, что обнаруживает ее возраст.
Роль дамы обращается в комическую благодаря тому, что дама сталкивается с девочкой, с собственной дочерью, они ревнуют друг к другу.
Поэтому завязка почти неотделима от действия.
Бывают завязки другого типа.
Разговор в великосветском доме о возможности войны, о том, что Наполеон занял новое герцогство, – это уводит вас к представлению о том, что происходит и что будет происходить.
Разговор Пьера Безухова с Андреем Болконским вводит вас в положение Болконского.
Он тяготится женщиной, которую когда-то любил.
Драма и роман имеют целый ряд внутренних развязок и завязок – свои перипетии.
Иногда они раскрываются сразу. Иногда они оттянуты почти в середину произведения.
Так сделано в «Мертвых душах».
Появилась бричка, несколько отличающаяся от кареты.
Дан разговор удивляющихся бричке мужиков: колеса добротные, на таких колесах можно далеко доехать.
Потом мы видим человека, который приехал.
И начинаются его странные действия.