Джек Мерсибрайт

– Как я сюда попал?

– Мы подобрали вас в Буррапорт Спешл. Позавчера. После полудня.

– А какой сегодня день?

– Четверг, двадцать второе ноября, – ответил барочник, набивая трубку. – Года Милосердия, тысяча восемьсот девяносто четвертого, хотя при чем тут это чертово милосердие, я сказать не могу.

Он зажег трубку и кинул спичку в воду.

– Похоже, вы здорово напились? – продолжал он. – И вряд ли в состоянии сказать, что сейчас – Рождество или Пасха. Вы хотели попасть в Стопфорд, но, может быть, уже передумали?

– Да, – ответил Джек. – Полагаю, мне нужно вернуться в Ниддап.

– На это уйдет день или два, дружище, но хозяин Джордж доставит вас по назначению.

Они пересадили его на проходящую мимо баржу, которая довезла его до Буррапорт Спешл. Оттуда он добрался сначала до Ханси Лок, а затем и до Ниддапа. В субботу утром Джек перебирал кормовую свеклу на большом поле в восемнадцать акров в Браун Элмсе.

– Значит, вы вернулись и не считаете нужным ничего объяснить? – мисс Филиппа стояла у него за спиной, держа в руках пучки засохших папоротников, которые она насобирала на берегу Ранкл Брук. – Вы слышите меня? Я вас спрашиваю!

– Да, я вернулся, – ответил Джек. – Или кто-то, похожий на меня.

– И какое вы приготовили объяснение?

– Никакого. Я просто вернулся, и все, – сказал он, продолжая работать. – Видно, тут без меня накопилось много дел.

– Вы хоть представляете, как долго отсутствовали? Не выходили на работу целую неделю! Украдкой возвращаетесь, не сказав ни слова в свое оправдание, думая, что мы не заметили вашего отсутствия!

– Я не идиот!

– А почему же вы решили, что ваше место никем не занято? Вам и в голову не приходило, что я могла за это время взять кого-нибудь другого на ваше место?

– Если бы вместо меня взяли кого-нибудь другого, то эти корешки этот кто-то другой уже оборвал бы. Но ничего подобного. Поэтому, пожалуйста, оставьте меня и дайте поработать.

– Только посмотрите на него! – с отвращением произнесла она. – Грязный! Небритый! Вся одежда испачкана. И вообще от вас пахнет, как от свиньи, которая вылезла из грязной лужи.

– Тогда держитесь от меня подальше, чтобы запах не бил вам в нос.

И Джек твердым шагом пошел вдоль рядов, разглядывая поле, раскинувшееся перед ним, которое предстояло долго еще пропалывать, увязая в грязной жиже.

– Наша мисс Ненна уехала, – сообщил Джеку Оливер Лейси. – Куда-то под Браммагем. Со своей школьной подругой. Уехала сразу после похорон своего молодого человека.

– Какая жалость, что мисс Филиппа никуда не собирается уезжать, – злобно сказал Питер Льюппитт, – и продолжает крутить нам хвосты, как она это умеет.

– Зачем ей уезжать? Кто в таком случае будет выдавать нам зарплату? – возразил его брат.

– Хорошо Джеку, который ведет себя, как захочет: то приходит, то уходит, то берет отпуск и уматывает, никому не говоря ни слова. Как тебе это удается, старый пройдоха? Как получилось, что вы с мисс Филиппой стали друзьями?

Джек молчал. Затем быстро повернулся и ушел. Он все еще пребывал в дурном расположении духа. Его раздражали люди, ненужные разговоры. Единственное, что он хотел – одиночества.

Хотя Джек и не позволил Ненне обвинять его в смерти Бевила, но он остро чувствовал свою вину и глубоко переживал случившееся; ему казалось, что тот человек, которого он держал в воде, был Бевилом.

Он ясно видел перед собой лицо юноши: глаза закрыты, и на бледных веках поблескивала вода; маленькая верхняя губа немного приподнята, словно он плакал; светлые волосы струились в воде. При этом воспоминании Джек чувствовал, как напрягаются его мышцы, будто сейчас, если бы все вернуть назад, он нашел бы в себе силы крепко вцепиться в тело и не выпускать его до последнего, пока не выберется из бурного потока. Будто сейчас он бы так не оплошал.

А на другой день он думал уже совсем иначе: никогда не сумел бы спасти того человека, да он и понимал, что незнакомец уже был мертв, когда Джек уцепился за него. Но несмотря на это, образ Бевила продолжал преследовать его. И Джек старался с головой уйти в работу, чтобы избавиться от навязчивых горьких мыслей, сомнений, которые переполняли его.

Он работал с южной стороны дома. Отодрав с деревянных панелей старую шпатлевку, просмолил их с внутренней стороны и принялся за плетенку; четыре толстых круглых ореховых прута вертикально вставлялись в панели, а тонкие расщепленные прутики надо было горизонтально переплести вокруг них. Он С удовольствием занимался этим. И чувствовал себя почти счастливым. Старый дом постепенно обретал прежний жилой вид.

Стоял конец ноября, но день выдался мягкий; со сливовых деревьев, стоявших вдоль изгороди, плавно слетали желтые листья и устилали двор золотым ковром. Пара черных дроздов деловито копошились в листьях, в надежде найти личинок, а на земле у изгороди другой дрозд держал в клюве улитку и тюкал ею о камень, пытаясь раздробить раковину.

– Бедная улитка, – услышал Джек грустный голос и, обернувшись, увидел Ненну.

Она печально смотрела на улитку. А потом устремила на Джека пристальный взгляд, всматриваясь в его лицо, словно хотела понять, что происходит у него в душе.

Джек отвернулся и продолжал работать. Он вставил круглый прут в лунку наверху и сгибал до тех пор, пока тот не вошел в паз. Затем он взял еще несколько тонких прутьев.

– Что тебе надо от меня? – спросил он. – По-моему, в прошлый раз ты сказала все, что хотела.

– В прошлый раз я перестаралась. Простите, если обидела вас.

– Что? Ты просишь прощения? Ну а теперь, когда ты очистила свою совесть, уходи и оставь меня одного.

– Вы уверены, что хотите этого? Чтобы вас навсегда оставили одного?

– Да, – твердо ответил он. – Я этого хочу. Меньше проблем.

– Но иногда ведь захочется с кем-то пообщаться?

– В таких случаях я отправляюсь искать себе компанию.

– В «Лавровое дерево» или в какой-нибудь другой деревенский кабак?

– А что в этом плохого? Приходишь… встречаешь знакомых, болтаешь с ними… а когда все наговорятся, мило, без обид, то расходятся по домам.

– И этого достаточно, это все, что вы хотите от жизни?

– Мне вполне достаточно. Я уже не в том возрасте, и лишние волнения ни к чему.

– Вы рассуждаете, как старик.

– А я и есть старик. Ведь ты так обо мне сказала! – вспыхнул он. – Помнишь? Все молодые утонули. Все старики остались живы. Кажется, так ты сказала, если я не ошибаюсь!

Но, встретившись с ее глазами, которые наполнились слезами, он смягчился. Она еще совсем ребенок, чтобы наказывать ее за те горькие слова, которые вырвались у нее сгоряча.

– Ладно, забудь! – бросил он. – Не бери в голову то… Хотя ты все правильно сказала.

Он вытащил из связки тонкий прут и снова принялся за работу.

– Мне тридцать семь, и полжизни у меня уже позади. Конечно, ты с радостью, поменяла бы меня на Бевила, точно так же как Кнарры поменяли бы меня на Стэнли. Но так уж устроена жизнь, что сделки подобного рода заключить невозможно, и я не хочу притворяться, что мечтаю умереть, хоть я и убогое никчемное создание.

Ответа не последовало, он обернулся и обнаружил, что разговаривает сам с собой. Ненна ушла. Единственным слушателем был черный дрозд, который продолжал копаться в желтых листьях.

В следующее воскресенье Ненна опять пришла, повесила Шайнеру на шею бусы из ягод переступня и принялась угощать его кусочками хлеба.

Джек стоял на стремянке, прислоненной к южной стене дома, и видел, как Ненна разгуливала с Шайнером по саду. Ему очень захотелось, чтобы она всегда была рядом. Но она еще совсем ребенок. Ее присутствие начинало раздражать, ему казалось, что она что-то от него требует, словно просит утешения, которого он не может ей дать. Он зачерпнул совком глину из ведра и брызнул ею на плетенку.

Чуть позже, когда Джек пошел к насосу за водой, он увидел, что Ненна внимательно разглядывала стенку, на которой Бевил нацарапал свои и ее инициалы.