Красавец Джой

С этими словами Джек отпустил меня и вышел из комнаты. До чая оставалось еще много времени; вечер на дворе был прекрасный. Мне захотелось сбегать в ту гостиницу, где остановился итальянец со зверями, и посмотреть на них. Солнце садилось в дымке, было тепло, я с удовольствием пробежался по улицам нашего хорошенького города, откуда местами видны были голубые волны моря.

Гостиница находилась как раз в середине города. Кругом было много домов с лавками. Кто-то окликнул меня, когда я побежал к гостинице. Это был Чарли Монтачью, о котором я слышал, что он с отцом и матерью приехал в Ферпорт и живет в гостинице, пока их загородный дом переделывался.

Чарли шел со своим сеттером, которого звали Бриском. Чарли поласкал меня и вошел с Бриском в подъезд гостиницы. Я же обошел первый двор гостиницы и, не найдя там кого искал, отправился на задний двор. Тут, в отдельной пристройке со столами, я увидел всех участников представления: лошадок, коз, обезьян, собак. Мне хотелось увидать белого гуся; я подошел совсем близко и заглянул в ворота. Звери встретили меня ласково; все повернули ко мне головы и смотрели добрыми глазами; обезьяны, цепляясь за перекладины своей большой клетки, старались меня разглядеть; собаки завиляли хвостами и хотели просунуть морды в решетку. В дальнем стойле, где стояла лошадка, я увидел что-то белое, это был гусь.

Но вот кто-то вошел в сарай. Все звери встрепенулись. Я увидел подле себя человека, который вместо того, чтобы вытолкать меня, ласково сказал мне что-то на языке, мне непонятном. Я догадался, что это был итальянец. Как его любили звери! Все тянулись к нему; собаки завыли от радости, гусь вспорхнул, обезьяны пуще прежнего затрещали.

Он с ними всеми говорил ласковым голосом, потом вынул из большого мешка всяких сладостей каждому по его вкусу. Собаки получили вкусные косточки, обезьяны — орехи, лошади — сочную морковку и сахар, козы — свежую зелень, а гусь — зерна.

Мило было смотреть на доброго старика-итальянца среди его любимцев. Глядя на ужин зверей, я тоже почувствовал, что хочу есть, и побежал домой.

После чая я еще раз бегал с господином Морисом в город. Он ходил что-то купить, потому что мальчиков никогда вечером не посылали в город. На улицах было людно и шумно в этот вечер.

Вернувшись домой, я забрался в конуру Джима и там скоро крепко заснул. Около полуночи, должно быть, я проснулся и выбежал во двор. Вдали слышен был звон набата. Где-нибудь в городе случился пожар.

Глава XXIV

ПОЖАР

Бывал я уже на пожарах с мальчиками и знал, что там всегда бывают шум и суета. У нас в доме показался свет в окнах; верно, мальчики вставали.

Мы с Джимом ждали у подъезда, что будет. Через несколько мгновений дверь из дома отворилась, и господин Морис быстро пошел по направлению зарева. Мы побежали за ним, по дороге нам встречались другие люди, спешившие на пожар; некоторые даже не успели захватить своих шляп.

Между тем зарево становилось все больше и ярче. «Где горит?» — слышались крики. «Должно быть, в Думе или в большой гостинице», — отвечали голоса. Когда мы добежали до главной улицы, мы увидели, что, действительно, горела новая большая гостиница — то самое здание, в котором помещались ученые звери.

Кругом толпился народ; среди густых облаков дыма вырывались языки пламени, ярко сверкавшие высоко в небе. Гул голосов, сутолока людей были невообразимые, и мы не отставали ни на шаг от нашего хозяина, боясь потерять его в толкотне. Пробившись ближе к горевшему строению, мы увидали пожарных, таскавших лестницы, веревки, топоры; другие пожарные кричали и распоряжались; из гостиницы выносили разные вещи; из окон верхних этажей непрерывно сыпались узлы с вещами. Одно зеркало ушибло руку господина Мориса; тяжелый узел платья чуть не придавил его, но он не обращал на это никакого внимания. Я слышал по его голосу, что он чем-то сильно озабочен, хотя я в тесноте не мог видеть его лица, — я боялся взглянуть вверх, чтобы меня не отделили от него, как это уже случилось с Джимом.

— Все ли вышли из гостиницы? — услышал я громкий вопрос господина Мориса.

— Я посмотрю, — отвечал чей-то тоже очень сильный голос.

— Это пожарный Ватсон отправляется на разведку, кричали в толпе. — Не ходи, Ватсон! Больно сильно горит, погубишь себя.

Но, кажется, пожарный не слышал этих криков: он удалился с лестницей в руках.

— Где семья Монтачью? — снова крикнул господин Морис. — Не видал ли их кто?

— Господин Морис, — раздался около нас испуганный голос Чарли Монтачью. — Где папа?

— Не знаю, — отвечал господин Морис. — Где ты его оставил, Чарли?

С этими словами он взял за руки мальчика и притянул его к себе.

— Я спал с папой в нижнем этаже. Вдруг кто-то отворил нашу дверь и крикнул: «Пожар в гостинице, одевайтесь скорей и выходите!» Папа велел мне одеться, а сам побежал наверх к маме.

— Где же была мама?

— Мама перешла наверх, подальше от шума, в тихий номер, недалеко от комнат прислуги. Она ведь была нездорова, и ей нужен был покой.

Господин Морис побледнел, услыхав слова Чарли.

— Мне жарко! Здесь так шумят! — жаловался Чарли и расплакался. — Я хочу пойти к маме!

Господин Морис лаская бедного мальчика, отошел с ним в сторону от пожара и толпы.

Вдруг послышался раздирающий крик. Я узнал голос итальянца. Он умолял помочь ему отстоять строение, где находились его звери; огонь уже угрожал и ему.

— Жизнь людей — дороже! — отвечали ему с разных сторон. — Надо прежде всего спасать людей!

Но были и другие голоса, кричавшие: «Стыдитесь! Надо спасать и несчастных зверей!»

В эту минуту кто-то объявил, что в верхнем этаже остались люди. Из одного окна слышны были вопли служанки. Огонь и дым между тем усилились. Воздух накалился. Я не удивился тому, что с Чарли сделалось дурно; он упал бы, если бы господин Морис не подхватил его на руки и не унес подальше.

Он положил его на боковой дорожке и побежал к трубе за водой. Спрыснув Чарли, он расстегнул ему ворот, и мало-помалу мальчик пришел в себя. Он был нежный ребенок, не привыкший все переносить, как наши мальчики.

Господин Морис содрогался каждый раз, как раздавался чей-нибудь крик с места пожара; лицо его было смертельно бледно.

— Господи, помоги несчастным! — повторял он то и дело.

Но вот до нас донеслись такие ужасные крики, которые не походили на человеческие, то ревели звери. Видно, огонь добрался и до них. Господин Морис хотел бежать туда, но опять опустился подле мальчика и крепко прижал его к себе.

— Ужасно, ужасно! — проговорил он.

Я не боялся огня: мальчики приучили меня тушить лапой горящую бумагу. Мне показалось, что я могу чем-нибудь помочь зверям, и я побежал за угол в ту сторону, где находилось их помещение; меня поразили жалобные стоны, которые слышались оттуда: несчастные звери звали своего хозяина, голоса их напоминали отчаянный плач детей в смертельной муке.

Я весь задрожал и, не будучи в состоянии смотреть на такое мучение, побежал назад к хозяину. Мне что-то попалось под ноги. Я посмотрел и увидел, что это был большой попугай, похожий на Беллу; он казался мертвым, но он был только ошеломлен дымом. Я вспомнил, что, как говорили, у итальянца в зверинце был ученый попугай. Я схватил его в зубы и принес к господину Морису. Он завернул его в носовой платок и положил подле себя.

После этого я сидел не шевелясь около хозяина; я дрожал всем телом. Никогда я не забуду этой страшной ночи. Казалось, что прошли многие часы с тех пор, как мы здесь, но на самом деле прошло еще немного времени. Скоро вся гостиница стояла в огне; дыму было очень мало. Все внутри выгорело, пламя не находило больше пищи.