Красавец Джой

Бывало, стоит эта корова, жует траву и глядит в даль грустными глазами. Глядя на нее в такую минуту, я воображал, что она все горюет о своем павшем теленке. Работники прозвали ее «Старая тоска».

Лошадь тоже получила прозвище. Ее назвали «Лохматкой», потому что, как ее ни скребли скребницей, как ни чистили и ни кормили, но она так и осталась взъерошенной, неказистой лошадью. Со временем ее можно было запрягать для легкой работы. Лора особенно баловала ее, носила ей яблоки и сахар, так что Флитфут укоризненно смотрела на нее через перегородку стойла. Лошадь полюбила Лору, но она была какая-то дурашливая, например, прикидывалась слепой: бывало, Лора подойдет к ней и протянет ей какого-нибудь лакомства, а она водит носом, кусает Лору за пуговицы или возьмет ее цепочку в зубы, а лакомство будто и не видит. Между тем, господин Вуд говорил, что она отлично видит. Верно, она и до болезни была странная.

С наступлением поздней осени Лора очень поправилась, и ей надо было вернуться домой приниматься за учение.

Погода стояла чудная, когда мы собрались в путь. Леса оделись в разноцветную листву, воздух был прозрачный, небо ярко-голубое. Лоре было жаль уезжать из деревни, она целое утро собирала оставшиеся пестрые цветы и листья и прощалась со зверями фермы. Господин Вуд в это утро работал в плодовом саду. У него было много сортов яблок: красные, желтые, большие, круглые, продолговатые. Я их всех отведал из рук Лоры, угощавшей меня, когда она сама ела. Изрядная кладь яблок поехала с нами до Бостона, куда Вуды посылали продавать плоды из своего сада. Нас проводили на железную дорогу. Гарри уехал накануне. Госпожа Вуд говорила, прощаясь с Лорой, что ей будет очень пусто без ее милой молодежи. Она долго целовала Лору и взяла с нее обещание приехать опять на будущее лето.

Меня посадили в собачий вагон, но на этот раз я не страдал так, как тогда, когда ехал в деревню, потому что кондуктор, которого господин Вуд знал, то и дело ходил меня проведать.

Дома нас встретили с криками радости: мальчики все уже вернулись, и они не могли наглядеться на сестру. Меня тоже ласкали, и я должен был всем подать лапу. Джим и Билли лизнули меня в морду, и даже Белла узнала меня.

— Здравствуй, Джой! — крикнула она. — Как поживаешь?

Скоро наступила зима с учением для всех. Бледная, худенькая Лора превратилась в здоровую, загорелую девушку, и госпожа Морис не могла нарадоваться, глядя на нее.

Глава XXIII

УЧЕНЫЕ ЗВЕРИ

Две недели после нашего возвращения домой в Ферпорт приехал итальянец, содержатель цирка, с учеными зверями. Мальчики Морисы много говорили о необыкновенных проделках ученых зверей. Фамилия итальянца была Беллини.

Однажды вся семья ходила смотреть представление в цирке Беллини и, вернувшись оттуда, много говорила обо всем виденном.

«Слушай, Джой, — сказал Джек, положив мои передние лапы к себе на колени, — ты, верно, с удовольствием посмотрел бы на своих ученых товарищей. Я тебе расскажу, что они нам представляли. Народу было очень много; я сидел близко от сцены и хорошо все видел. Старый итальянец вышел в праздничном платье, с цветком в петличке. Он поклонился публике и выразил свое удовольствие по поводу того, что он может познакомить ее с прекраснейшими зверями в мире. В руке у него был бич.

«Не думайте, — сказал он, — что я бью моих животных. Нет, бич служит мне только для того, чтобы щелканьем его указывать действующим зверям, когда начинать и когда кончать представление».

— «Сказки! — воскликнул голос какого-то мальчика в зале. — Вы, верно, наказываете их иногда».

Итальянец с усмешкой поклонился в сторону голоса.

— «Конечно! — весело отвечал он. — Но не больше, однако, чем иная мать наказывает не в меру разболтавшегося сынка».

Всеобщий смех встретил слова итальянца.

После этого он пригласил кого-нибудь из публики сыграть марш на фортепиано, так как представление начиналось с торжественного шествия всех зверей по сцене. Нина Смит — знаешь, Джой? Девушка с большими черными глазами, наша соседка за углом улицы — вышла и села за фортепиано. Раздались звуки марша, большая дверь в глубине сцены отворилась, и звери стали выходить попарно, точно из Ноева ковчега. Маленькая лошадка пони шла рядом с обезьяной, державшей ее за гриву, за ними другая обезьяна ехала верхом на другой маленькой лошадке, следом за наездницей шли две обезьяны под руку, собака везла на спине попугая, одна коза тащила каретку, другая несла в зубах клетку с канарейками. За этими исполнителями тянулись пары котов, голуби, горлицы, полдюжины белых крыс в красной сбруе, заложенных в экипажи, и в конце шествия белый гусак, который ничего не представлял, но только всюду ходил следом за одной из маленьких лошадок.

Итальянец рассказал публике про глупость этого гуся и, как невозможно было его чему-либо научить. Он взял его с одной фермы, где он купил лошадку, потому что его тронула привязанность гуся к лошадке: куда бы ни шла лошадь, гусь отправлялся за ней. Он гоготал от удовольствия, завидев ее после того, как случалось им расстаться; и лошадка обращала особенное внимание на него: опускала голову и как будто вела с ним беседу.

Да, я забыл сказать, Джой, что, пока итальянец рассказывал нам про гуся и маленькую лошадку, все шествие зверей удалилось со сцены, и остались только неразлучные друзья. Лошадка следила такими выразительными глазами за речью хозяина, что она, наверное, понимала каждое его слово. Итальянец поклонился, и она наклонила голову; после этого, по приглашению хозяина лошадка встала на задние ноги и протанцевала вальс кругом сцены; смешно было смотреть на проделки гуся в это время: он неуклюже вертелся около лошадки, стараясь держаться как можно ближе, но не попадать под копыта.

Потом на сцену выпустили другую лошадку, и они вместе представили много интересных вещей: подавали пальто хозяину, снимали с него калоши, придвинули ему кресло и стол. Они приносили письма, звонили в звонки, качали хозяина на качелях, прыгали через веревку. Всего и не припомнишь, но самые занятные фокусы — арифметические ответы лошадей. Итальянец показал часы одной из них. «Который час?» — спросил он. — Лошадка ударила ногой четыре раза. «Хорошо, — сказал хозяин. — Теперь скажи четыре со сколькими минутами?» Лошадка ударила пять раз. Итальянец показал нам часы: было пять минут пятого. После этого он спросил лошадку, сколько ей лет. Она тоже ответила: четыре. «Сколько дней в неделе?» Лошадка стукнула семь раз. «Сколько месяцев в году?» Двенадцать ударов последовало за этим вопросом. Конечно, итальянец сопровождал каждый вопрос каким-нибудь особенным движением, понятным для лошадки, но так незаметно, что нельзя было уловить его. «Ты отлично выдержал экзамен, — сказал он лошадке по окончании вопросов. — Теперь можешь подурачиться». Лукавый огонек блеснул в глазах лошадки. Она брыкнула задними ногами в хозяина, опрокинула стол, доску и забегала по сцене. Хозяин прикинулся, что рассердился, позвал другую лошадку и велел ей вывести буяна. Обе лошадки пресмешно завозились между собой и, наконец, вместе убежали со сцены в сопровождении гогочущего гуся.

После лошадей были представления собак с веревочными лестницами, по которым они искусно прыгали и лазили. Итальянец хлопал раз бичом, собаки начинали; два — они делали обратное только что показанному, три — они останавливались. В конце каждого номера все звери: собаки, кошки, лошади, обезьяны подходили к хозяину, и он им давал по куску сахара. Видно было, что звери любят его, потому что они то и дело между представлениями подходили и лизали ему руки или тыкались об его рукава. В конце представления обезьяны сыграли целую комедию: одна, одетая в дамское платье с вуалью на голове, изображала невесту, другая в мужском сером костюме и высокой шляпе представляла молодого человека, который увозит невесту без ведома родителей; на сцену высыпала целая толпа обезьян, которая с криком и уморительными гримасами преследовала беглецов. Публика осталась в восторге от всего представления; долго вызывали итальянца. — «Я бы с удовольствием пошел еще раз в звериный театр».