Властелин колец

Бродяга очень заинтересовался этими открытиями.

– Напрасно я пошел наверх – надо было сперва осмотреть лощину, – пожалел он и быстро направился к роднику, чтобы изучить следы. – Этого я и боялся, – сказал он, вернувшись. – Земля мягкая, Сэм с Пиппином как следует на ней потоптались, и вот результат – все следы спутаны. Наверняка можно сказать только одно: недавно здесь побывали Следопыты. Дрова заготовили именно они. Но я нашел и другие, более свежие следы: они говорят о том, что гостили тут не только Следопыты. Человек, который наведался в лощину день или два назад, был обут в тяжелые сапоги. Возможно, он приходил не один, хотя точно не скажу. Однако мне кажется, что гостей было несколько.

Он замолчал и задумался, озабоченно нахмурившись.

Перед мысленным взором хоббитов возникли Всадники, одетые в черные плащи и сапоги… Если Всадники знают об этой лощине, то чем скорее Бродяга снимется с места, тем лучше!

Сэм, услышав о том, что на Тракте, всего в нескольких верстах от них, собираются враги, с неприязнью поглядел на окрестные склоны.

– Не пора ли смываться, господин Бродяга? – спросил он нетерпеливо. – Скоро вечер, а мне эта яма что–то не по нутру, честно скажу. Посмотрю вокруг – и сердце в пятки.

– Ты прав, решать надо быстро, – отозвался Бродяга, взглянув на небо и прикидывая, сколько еще до заката и какой можно ожидать погоды. Наконец он повернулся к Сэму: – Мне это место тоже не нравится. Но, видишь ли, Сэм, ничего лучше я придумать не могу. Пока что нас, по крайней мере, не обнаружили, а будем отсюда перебираться – сразу себя выдадим. Можно, правда, свернуть и пойти на север, вдоль холмов, но там везде все то же самое. Укрыться в кустарниках? Для этого пришлось бы пересечь Тракт, а за Трактом следят. А за холмами на многие версты сплошные пустоши…

– А Всадники могут видеть? – поинтересовался Мерри. – Мне показалось, что они не смотрят, а нюхают. Ищут нас, так сказать, по запаху… Но когда ты их заметил, то сразу велел нам лечь и головы не поднимать, да и теперь уверяешь, что, дескать, высунемся – костей не соберем…

– На вершине я повел себя непростительно беспечно, – вздохнул Бродяга. – Я хотел найти следы Гэндальфа и позабыл обо всем остальном – так меня увлекли поиски. Стоять во весь рост, да еще втроем, да еще на самой вершине, было большой ошибкой. Черные кони – вот кто видит, и притом прекрасно. К тому же у Всадников служат в соглядатаях самые разные твари. Да и люди им иногда подсобляют – мы столкнулись с этим в Бри. Всадникам мир света, каким его видим мы, недоступен, но мы отбрасываем в их сознании что–то наподобие теней, и только лучи полудня уничтожают эти тени совершенно. Ну, а в темноте Всадники видят разные тайные знаки и приметы, от нас, как правило, скрытые. Вот тогда–то их и надо опасаться больше всего. Кроме того, их притягивает запах живой крови. Ее они чуют в любое время дня и ночи. Они алчут ее – и в то же время ненавидят лютой ненавистью. Но помимо обычных чувств у них есть еще и другие. Ведь и мы ощущаем их присутствие не по внешним признакам. Мы едва успели прийти сюда, как в сердце к нам закралась тревога, а ведь увидели мы их далеко не сразу. Всадники чувствуют наше присутствие еще острее. Но главное, – Бродяга перешел на шепот,– главное – зов Кольца!

– Значит, бежать некуда! – воскликнул Фродо, озираясь, как загнанный зверек. – Если я выйду отсюда – меня увидят и догонят. Останусь – Кольцо само их позовет…

Бродяга положил руку ему на плечо.

– Надежда еще есть, – сказал он. – Ты не одинок. Будем считать этот хворост, который кто–то приберег для нас, добрым знаком. Здесь нет укрытия и нет защиты от врага, но огонь послужит нам и укрытием, и защитой. Саурон может принудить огонь – как, впрочем, и все в мире – служить ему, но Всадники не любят огня и боятся тех, кто им владеет. Огонь – наш союзник в этих безлюдных землях.

– Может, оно и так, – пробормотал Сэм. – Но и лучшего способа показать Всадникам, где мы, тоже нету. Разве что прокричать: «Ау! Мы тут!» – да погромче!

Выбрав самый глубокий и защищенный от ветра уголок ямы, они разожгли костер и приготовили еду. Вечер занавесил лощину сумерками, стало холодать. Хоббиты вдруг поняли, что страшно проголодались, – не ели они с самого утра. Но стряпать настоящий ужин теперь было не с руки. Впереди простирались пустынные земли, где обитали одни птицы да зверье, – неприветливый, мрачный край, давно покинутый всеми средьземельскими племенами. Следопыты здесь иногда бывали, но Следопытов было мало, и подолгу они в этих местах не задерживались. Другие гости забредали сюда редко, причем, как правило, гости такие, что встретишь – не обрадуешься: например, с северных отрогов Туманных Гор к Пасмурнику наведывались тролли… Обычные же путешественники пользовались исключительно Трактом. Это были в основном гномы, вечно спешившие по своим делам; но гномы были скупы и на слова, и на помощь.

– Не представляю, как мы сумеем растянуть наши запасы, – сказал Фродо. – Последние дни мы тряслись над каждым куском, да и сегодняшнюю трапезу пиром не назовешь, но мы все равно истратили больше, чем следовало. А впереди еще две недели пути, да и то если повезет.

– Еда под ногами, – сказал Бродяга. – Ягоды, коренья, травы. Надо будет – и поохочусь. Не бойтесь! До зимы от голода не погибнем. Но собирать коренья и охотиться – дело долгое и отнимает много сил, а мы спешим. Поэтому лучше затяните потуже пояса и утешайте себя надеждой на трапезы в Доме Элронда!

С наступлением темноты стало еще холоднее. Выглядывая из лощины, хоббиты не видели ничего, кроме серых равнин, быстро погружавшихся во мрак. Небо снова расчистилось и постепенно заполнилось перемигивающимися звездами. Фродо и его друзья подвинулись ближе к костру и тесно прижались друг к другу, натянув на себя все тряпки и одеяла, какие только отыскались в мешках. Бродяга довольствовался обычным плащом и сидел в стороне от огня, задумчиво посасывая трубку.

Когда стемнело и костер разгорелся ярче, Бродяга, пытаясь отвлечь хоббитов от мыслей о страшном, начал рассказывать разные истории. Он знал множество легенд о древних временах, об эльфах и людях, о светлых и черных деяниях Старшей Эпохи. Сколько же ему лет, гадали хоббиты, и откуда он все это знает?

– Расскажи нам о Гил–галаде, – неожиданно попросил Мерри, когда Бродяга закончил повествование об эльфийских королевствах. – Ты знаешь конец той старой баллады, про которую мы говорили?

– Как не знать, – ответил Бродяга. – И Фродо знает. Как–никак, эта история имеет к нам самое прямое отношение.

Мерри и Пиппин посмотрели на Фродо. Тот сидел, уставившись в огонь.

– Я знаю только то, что рассказал мне Гэндальф, – медленно произнес он. – Гил–галад был последним из великих эльфийских королей Средьземелья. На их языке «Гил–галад» означает «звездный свет». Элендил Друг Эльфов и Гил–галад отправились в…

– Нет! – перебил Бродяга. – О том, куда они отправились, лучше пока не рассказывать – особенно теперь, когда рядом рыщут слуги Врага. Вот удастся нам прорваться к Дому Элронда, там и услышите эту историю целиком.

– Тогда расскажи про что–нибудь другое, – попросил Сэм. – Хотя бы про эльфов. Как они жили в прежние времена? Мне ужасно хочется послушать про эльфов, а то темнота что–то уж слишком близко подобралась.

– Я расскажу вам о Тинувиэли, – согласился Бродяга. – Только вкратце, ибо это длинная легенда и конец ее неизвестен. Мало кто помнит теперь, как рассказывали ее в старину, – разве что сам Элронд. Это удивительная история – правда, печальная, как и все легенды Средьземелья, но посмотрим – может, выслушав ее, вы чуть–чуть воспрянете духом.

Он немного помолчал и неожиданно, вместо того чтобы начать рассказ, тихо запел:

149

Принцип поэтики этого стихотворения – «эхо» (анн–теннат переводится с синд. как «длинное эхо»). В оригинале рифмовка авас/вавс, причем четвертая и восьмая строки дают женские трехсложные рифмы (типа «вьющийся – струящийся»). Эти рифмы разрывают «гладкость» стиха и придают ему эффект архаичности (см. тот же прием в «Песне об Эарендиле», гл. 1 ч. 2 этой книги). Слово, задающее рифму в первой половине каждой строфы, обязательно хотя бы один раз повторяется во второй ее половине, откуда и эффект «эха». Но в последней строфе это правило внезапно нарушается, что, по предположению Шиппи, символизирует освобождение Лутиэн из пут этого мира (т. е. бесконечная цепочка «эха» не находит на своем пути «стены», и звук вырывается на свободу. Возможно, именно в этом приеме и кроется смысл эльфийского способа стихосложения анн–теннат). Кстати говоря, древнеангл. поэзия, на которую Толкин ориентировался, была весьма сложной по форме (см. прим. к «Песне об Эарендиле»).

В Сильм. (с. 194–224) история Берена и Лутиэн изложена полностью. Берен происходит из племени Аданов (Эдаин) ; он – сын героя Барахира, князь Первого Дома Аданов. Жил в 435–509 гг. ПЭ. Прославился в Войнах Белерианда (см. прим. к Приложению Б). После разорения сосновых лесов Дортониона, где жил Первый Дом Аданов, Берен вместе с маленькой группкой людей, возглавляемых его отцом Барахиром, долгое время скрывался в лесах, сражаясь с заполонившим эту землю злом, но в конце концов остался один (все остальные погибли) и через четыре года ушел из родных мест, так как власть Саурона над ними сделала их поистине страшными. Он пересек горы и оказался в эльфийской стране – Дориате, где повстречал танцевавшую в лунном свете Лутиэн – дочь короля Дориата, Тингола. Берен полюбил ее, и следующей весной она ответила ему взаимностью. Однако отец ее, Тингол, был возмущен дерзостью смертного, пожелавшего взять в жены эльфийскую принцессу, и потребовал у него в качестве свадебного выкупа Сильмарил из Железной Короны Моргота (см. прим. к этой книге гл. 1 ч. 2, Сильмарил). Моргот похитил Сильмарилы (см. там же) из Валинора, и вот уже несколько столетий эльфы вели войны с Морготом, пытаясь отбить камни обратно, но безуспешно. Однако Берен все же отправился, найдя себе попутчиков, за Сильмарилом. Храбрецы были захвачены в плен слугой Моргота – Сауроном. Спутники Берена погибли, однако Лутиэн и верный ей пес Хьюан пришли ему на выручку. Сыновья Феанора (см. о Феаноре прим. к гл. 11 ч. 3 кн. 2, а также прим. к этой книге гл. 1 ч. 2, Сильмарил) Куруфин и Кэлегорм, связанные страшной клятвой возвратить Сильмарилы дому Феанора и препятствовать всякому, кто захочет взять Сильмарил себе, пытались помешать им; однако Лутиэн и Берен добрались до Ангбанда, крепости Моргота. Волшебное пение Лутиэн заворожило стражей Ангбанда и самого Моргота, и Сильмарил удалось вынуть из Железной Короны. Однако пес Моргота, Кархарот, нагнал похитителей и отгрыз у Берена руку с Сильмарилом. Берен и Лутиэн вернулись в Дориат, где Тингол сменил гнев на милость. Но Берен на том не успокоился: он отправился в погоню за Кархаротом, убил его и вызволил Сильмарил, но скончался от ран, а Лутиэн добровольно последовала за ним. Но дух ее, попав в чертоги Мандоса, где пребывали умершие эльфы, волшебной песней склонил к жалости самого Мандоса (чего доселе не случалось), и Лутиэн позволено было вернуться в Средьземелье; ожил, по воле Единого, и Берен. Они прожили еще несколько лет в одиночестве на острове Тол Гален с сыном Диором, который унаследовал Сильмарил после того, как Берен отбил его у гномов Ногрода, убивших Тингола.