Страница 31 из 58
— Это неправда!..
— Правда! Кстати, не приходило тебе в голову, что лучший способ проверки совести — это благо людей? Но слушай дальше. Твоя девушка уходит. Она не хочет навязываться тебе. Но, возможно, еще верит в тебя. Это называется любовью, но ты можешь смело назвать это и совестью. Не ошибешься. Итак, ты отворачиваешься от Лизы, перестаешь ее замечать…
— Нет, нет! — снова крикнул Виктор. — Я просто пытался убедить ее, что мы не можем сейчас иметь ребенка, что я еще не в состоянии…
— Врешь! Уверен, ты ничего этого ей не говорил. Наверно, просто намекнул: если, мол, она избавится от ребенка, то все пойдет по-старому. А остальное ты придумал сейчас. Ты был трусом. Лиза страдает. А ты молчишь. Твое великолепное, безупречное, бескомпромиссное чувство справедливости молчало, когда сердце Лизы истекало кровью.
Завьялов подошел к Виктору вплотную и сказал:
— Ты убийца, парень. Элементарный, пошлый, примитивный убийца!
— Нет, нет! — пробормотал, отступая на шаг, Виктор. — Вы не смеете так говорить! Я не виноват в том, что Лиза сохранила ребенка. Ведь она знаЛа, что мы никогда не будем вместе. Но я буду помогать ребенку — это само собой разумеется.
— Никто не посягнет на твою свободу, Виктор, — тихо сказал Завьялов. — Откупаться тебе не придется. Ребенка уже нет. Твой сын умер.
— Умер?!
Лицо Виктора побелело, на лбу появились капельки пота.
— Этого не может быть.
— Это случилось, Виктор.
Завьялов отошел в глубину комнаты. Он не мог больше смотреть на» него.
— Когда я шел сюда, — сказал Завьялов, — то думал: если ты действительно виновник всего, что пережила Лиза, я просто выгоню тебя. Дам по морде и спущу с лестницы. Мне это и следует сделать сейчас. Но я не дотронусь до тебя. Мне противно. Я боюсь, что мой кулак увязнет в твоей липкой, податливой совести. И вот еще что. Я собирался уехать сегодня, но сейчас уже двенадцать. Я опоздал на поезд, выслушивая тебя. Тебе этого не понять, но я не мог уехать, не узнав до конца, что случилось с Лизой. Ладно, уеду завтра. А сейчас я ухожу на полчаса. Но когда я вернусь, тебя в этом доме не будет. Ты кончил институт и в моей помощи больше не нуждаешься. Это все.
И, не взглянув на Виктора, Завьялов вышел из комнаты.
13. Павлик хочет летать
— Клавдия Михайловна, это вы? Говорит Завьялов. Я хочу поблагодарить вас. Сегодня вечером я выезжаю в Ленинград.
— Ну что ж, счастливого пути! — отвечает Прохорова. — Я-то не очень довольна, все так нескладно получилось. Письмо из наградного пришло поздно, я пыталась вам позвонить, но никто не отвечал.
По голосу Прохоровой Завьялов старается догадаться: рассказала ли ей Лиза о том, что произошло вчера вечером?
Невозможно определить. Прохорова говорит в своей обычной ровной, суховатой манере.
— Спасибо, — снова повторяет Завьялов. — Мне хотелось бы еще раз поблагодарить Лизу. Нельзя ей позвонить?
— Вы ведь знаете, у нас нет телефона. Но я ей передам. Еще раз желаю успеха.
Сейчас она положит трубку. Ей некогда. У нее посетители.
— Подождите одну минутку! Вас не затруднит передать Лизе, что мне очень надо с ней поговорить?
— С Лизой? — переспрашивает Прохорова, и в ее голосе слышится удивление.
Нет, конечно, Лиза ничего ей не рассказала. Просьба Завьялова для Прохоровой по меньшей мере неожиданна. Действительно, нелепо: какое у него может быть дело к Лизе?
Завьялов напряженно подыскивает правдоподобный предлог.
— Видите ли, — говорит он, — Лиза — ленинградка. Она мне вчера сказала. Я не слишком хорошо знаю город…
Нет, ерунда получается.
— Прошу вас, скажите, что я вечером буду дома. Уезжаю «Стрелой»… Прошу позвонить мне…
Пауза.
— Хорошо, я передам, — слышится недоумевающий голос Прохоровой.
— Ну, вот и прекрасно, — с облегчением произносит Завьялов. — Еще раз спасибо вам! И до свиданья.
Он вешает трубку. Размышляет: позвонит Лиза или нет? Скорее всего нет. Пожмет плечами, когда мать расскажет о телефонном звонке. Переспросит: кто звонил? Завьялов? И все-таки она должна понять: если он позвонил, значит, есть серьезная причина. Значит, это связано с Виктором, с тем, что произошло вчера. Ну, и что же? Она же ясно сказала Завьялову, что не хочет об этом говорить.
Не позвонит. Но он должен поговорить с ней!
Зачем? Ее надо утешить. Утешить? Глупое слово. Что это значит — утешить? Сказать: «успокойтесь», «все пройдет», «время — лучший лекарь», «вы еще молоды», «у вас все впереди»?..
Нет, нет, не так. Как же? Он не знает. Только чувствует, что должен победить ее отчаяние. Заставить поверить в то, что противостоит отчаянию, открывает глаза, помогает видеть не только пыльные кусты, чахлую городскую траву и искусственный тусклый свет фонарей, но и дорогу, уходящую вдаль.
Он должен заставить ее поверить в то, что правда и справедливость не пустые слова, не приманка, как это выходит у Виктора.
Когда Завьялов вернулся домой, Виктора уже не было. Он ушел, захватив с собой свой старенький чемодан. Его надо было выгнать, он заслужил это.
Элементарный лицемер, делающий подлости, расчетливо прикрывая их высокими словами. Так? Нет, все это сложнее. Конечно, Виктор — подлец, тут нечего мудрствовать. Но вся беда заключается в том, что он, кажется, искренне произносит свои любимые словечки о совести, свободе и справедливости, этот вчерашний мальчишка, не понимающий, что противоречие между словом и делом не может не привести к подлости.
И как объяснить, как доказать Лизе, что и совесть и справедливость действительно существуют? Духовный трус, мальчишка сначала привязал ее к себе своими исканиями правды, а потом искалечил ей жизнь. Как убедить Лизу, что это не закономерность, не неизбежность, а всего лишь случайность? Горькая, трагичная, но только случайность…
Позвонит она или не позвонит?
До отъезда осталось восемь часов. Через два Прохорова закончит рабочий день. Через два с половиной будет дома. Если Лиза приедет или позвонит, то это случится не раньше, чем через три-четыре часа. Времени хватит, чтобы поговорить.
Завтра утром он увидит Олю.
Завьялов решил не давать телеграмму по адресу, указанному в письме. Там написано: «…в 1950 году…» С тех пор прошло шесть лет. Она могла переехать на другую квартиру. Тогда какой-нибудь другой Коcичкин ответит ему, что «гр-ка Миронова по указанному адресу не проживает…» Завтра он сам все выяснит. В его распоряжении два дня: суббота и воскресенье. Начальник аэроклуба разрешил ему отлучиться на два дня.
…Семь часов вечера. Лиза не звонит. Восемь… девять… Что ж, этого следовало ожидать. Разумеется, можно поехать к ней самому. Улица Красина… Но нельзя насильно лезть человеку в душу. Даже если у тебя самые лучшие побуждения.
Звонок!
Завьялов торопливо открывает дверь…
О господи, это Павлик! Павлик Шевлягин, тот самый, что одолевает его письмами и не дает проходу на аэродроме.
Он стоит у двери, не решаясь войти, и смущенно бормочет:
— Я хочу…
— У меня нет времени сейчас, Павлик, — строго говорит Завьялов. — Я уезжаю. Поговорим, когда вернусь.
Он хочет захлопнуть дверь. Черта с два. Павлик втискивается в дверь, войти не решается, стоит на пороге, но так, что дверь уже невозможно закрыть.
— Я на минуту! Скажу и уйду! Спорить бесполезно, Завьялов это знает.
— Ладно, заходи, — говорит Завьялов. — В твоем распоряжении пять минут. Давай быстро, по-военному.
Павлик стремительно входит в квартиру Завьялова, осматривается.
— А у вас накаких моделей самолетов нет? — неожиданно спрашивает он, обводя взглядом письменный стол, книжные полки, стены.
— Нет у меня моделей. Ну? Ты только за этим и пришел?
— Нет-нет, — торопливо говорит Павлик. — Я по делу. Вот…
Он поспешно лезет в карман, вытаскивает аккуратно сложенную газету и протягивает ее Завьялову.
«Станкостроитель». Многотиражка. Орган парткома и завкома завода имени Пролетарской революции.