Свет далекой звезды

После собрания Лиза зашла в общежитие собрать вещи. Она знала, что может пойти в райком комсомола, в райком партии, пойти и выше, но ей было страшно даже подумать об этом. Ведь тогда пришлось бы рассказать, почему она ударила этого Скибу, оправдываться, объяснять свой поступок расстроенными нервами, болезнью, бог знает чем…

А Лизу мучило другое. Она думала о Викторе и не могла понять, как могут сочетаться в человеке ясные глаза, страстное правдолюбие и такая необъяснимая жестокость.

В ушах ее все еще звучали его гневные обличения людей, фарисеев, тех, кто произносил фальшивые фразы о человеческом достоинстве и тут же втаптывал человека в грязь. Ну, хорошо, говорила себе Лиза, те, кто произносил эти фразы, а поступал вопреки им, были лицемерны. Но ведь Виктор не лицемер, ведь то, что он говорил, было правдой, настоящей правдой! Значит, и настоящая правда может уживаться с несправедливостью, с жестокостью? Но как же тогда жить? На что надеяться? Во что верить?

Лиза никуда не пошла. Собрала вещи, купила билет на поезд и приехала в Москву.

Поселилась она у матери. Через полтора месяца родился ребенок. Он жил пять недель…

12. Вечер вопросов и ответов

Завьялов бегом поднимается на четвертый этаж. Достать ключ, вставить его в замочную скважину, повернуть — это заняло полминуты. Завьялов оглушительно захлопывает за собой дверь — мертвый проснется от такого звука.

Он слышит тихую мелодию джаза.

Войдя, Завьялов видит Виктора, спокойно развалившегося в своем любимом кресле у радиоприемника. Парень нажимает на клавишу приемника, мелодия обрывается. Гаснет зеленый глазок. Виктор вскакивает навстречу Завьялову.

— Владимир Андреевич, наконец-то! Я прочел это письмо! Поздравляю!

Да, письмо… Вот оно, лежит на столе. Ещё складки не примялись. Уголки плотной бумаги топорщатся. Бог мой, как он мог забыть об этом письме хотя бы на минуту! Надо скорее собираться. Когда уходит в Ленинград «Стрела»?..

И все-таки, прежде чем бежать на вокзал, он обязан выслушать Виктора.

Завьялов не отвечает на его поздравление. Спрашивает:

— Ты знал эту девушку?

— Лизу? — спокойно переспрашивает Виктор. — Да, знал. Простите, Владимир Андреевич. Мне очень неприятно, что она откопала наш адрес. С неделю назад я должен был встретиться с ней в городе. Но она не пришла. Очень меня ругала?

— Никто тебя не ругал. Она была в таком состоянии…

— Да, да, — поспешно соглашается Виктор. — Она вообще все слишком нервно воспринимает.

— Послушай, — прерывает Виктора Завьялов, — я, кажется, ясно тебя спросил…

— Но я же вам ответил, Владимир Андреевич, — пожимает плечами Виктор. — Да, я знал Лизу. У нас с ней даже роман был…

— Роман? Но как это могло случиться? Ты ведь жил в Ленинграде.

— Она тоже. Мы вместе учились. В одном институте… Владимир Андреевич, вы, конечно, сегодня же поедете в Ленинград? Может быть, мне сгонять на вокзал взять вам билет? Или хотите, я дам телеграмму знакомым ребятам, чтобы сходили по адресу. Как указано в этом письме.

Он берет со стола бумагу.

— Подожди. Положи письмо на стол. Вот так. И не трогай. Ты говоришь, у вас был роман. Как это понимать? Ты… ты был близок с ней?

— Да. Мне даже казалось одно время, что я любил ее. Но это прошло. Она, видимо, ненавидит меня теперь, а я… Я не питаю к ней никаких чувств. Только жалость, пожалуй… Вот увидел и… будто чужая. Вы пошли за ней, а я стою здесь, смотрю на это письмо и, в сущности, страшно завидую вам. Потому что не встретил человека, которого смог бы так же, как вы…

— Перестань говорить обо мне! — обрывает Виктора Завьялов, чувствуя, что его худшие подозрения оправдываются, но все еще надеясь, что это не так. — Я прошу рассказать мне все о твоих отношениях с Лизой. Слышишь? Все!

Виктор чуть разводит руками…

— Хорошо, Владимир Андреевич, — говорит он, — какие же у меня могут быть от вас секреты? Представляю себе, что она могла наговорить в таком состоянии!

— Повторяю, она ничего мне не сказала. Я хочу все услышать от тебя. Понял ты меня наконец?

— Ну, что же… — задумчиво, произносит Виктор, — если это так необходимо. Ну, познакомились мы в институте. Был литературный вечер. Московские поэты читали стихи. И наши ленинградские тоже. Потом началось обсуждение. Я тоже выступал, а потом, когда все кончилось, она подошла ко мне и сказала, что ей очень понравилось мое выступление, что мои слова коснулись ее сердца… Словом, что-то в этом роде. Точно не помню.

Завьялов смотрит на него неотрывно. Нет, он не выпустит Виктора из комнаты, пока не узнает все, до мельчайших подробностей. Он как бы. впервые видит Виктора и спрашивает себя: что же он за человек, этот парень? И не может ответить. Но он должен найти ответ!

— Что же ты говорил на этом вечере? — спрашивает Завьялов.

— Ну… сейчас я уже не помню точно. Мне не понравились стихи. Они сочинялись в то время, когда совершались все эти беззакония. Стихи эпохи культа.

— Понятно, — сказал Завьялов. — Значит, Лизе понравилось твое смелое выступление. Дальше.

— Ну, мы гуляли допоздна. Ходили по городу. Стали встречаться. Вот так это и произошло. Потом она сказала мне, что, кажется, будет ребенок.

— И ты?

— Владимир Андреевич, подумайте: что я должен был ей ответить? К тому времени я понял, что это не любовь. Мне нравилась Лиза, но это не было настоящей любовью. Вот когда вы мне рассказали о своем чувстве к той девушке…

— Оставь в покое мои чувства и ту девушку! — сдерживая поднимающуюся в нем ярость, оборвал его Завьялов. — Я спрашиваю: что ты сказал Лизе, когда узнал, что будет ребенок?

— Да ничего не сказал! Во всяком случае, ничего решительного. Только потом мы стали реже встречаться…

— Понятно. Счастливая мать сообщает отцу, что ждет ребенка. Отец не говорит «ничего решительного». Только потом, по странной игре случая, они «стали реже встречаться». Дальше?

— Владимир Андреевич, что это, допрос?

— Нет, зачем же! Просто у нас вечер вопросов и ответов. Мне кажется, я имею право знать, почему женщина, увидев моего родственника, бежит от него, как от чумы.

— Но я же вам объяснил, что все дело в ее характере, в ее детской ранимости! — воскликнул Виктор, и Завьялову на мгновение показалось, что этот парень и впрямь не понимает, чего от него хотят. — Что же, по-вашему, я должен был сделать? Жениться на женщине, которую не люблю?

— Подожди говорить о любви. Я спрашиваю, что произошло дальше?

— Со мной? Ничего. Я был уверен, что она все поймет и ребенка не будет. Мы потом почти перестали встречаться. Мне рассказывали, что Лиза стала плохо учиться, пропускать занятия…

— Ты поговорил с ней, попытался помочь?

— Но чем я мог помочь? Единственной помощью, которая бы устроила Лизу, была бы наша женитьба и мое согласие иметь ребенка. А я…

— А ты этого, разумеется, не хотел.

— Вот что, Владимир Андреевич, вы оставьте эту иронию, — с неожиданной запальчивостью сказал Виктор. — Я понимаю, вы мне помогли во время учебы, сейчас я живу у вас, и, следовательно, обязан отвечать на ваши вопросы. Но, пожалуйста, не пытайтесь сделать из меня чудовище, Все обстоит гораздо проще. Вы сейчас меня, точно муху под микроскопом, рассматриваете. Но мы же тысячу раз видим муху и не удивляемся: муха как муха. А взглянешь в микроскоп — голова как у тигра, лапы — во, мохнатые… Скажите наконец в двух словах, что вы от меня хотите?

— Я хочу знать, признаешь ли ты элементарные этические нормы…

— А-а! Этические нормы! Я только и ждал, когда вы наконец произнесете эти великолепные слова. Этические нормы! Что ж, давайте разберем это высокое понятие. Два человека какое-то время были близки друг другу. Даже любили. К сожалению, от этого рождаются дети. Уточним: иногда «к сожалению». И вот во имя ваших пресловутых этических норм этих людей, уже безразличных друг другу или, как это случается чаще, когда одному из них становится безразличным другой, заставляют жить вместе. Связывают цепями, выкованными из этих ваших этических норм.