Оставленные

– Разве этот не поразительно? – сказал кто-то. – Два безумца!

– Кого вы имеете в виду, – спросил Бак. – Проповедники, кем бы они ни были, предупреждали их.

– Так что же все-таки там происходит? – спросил кто-то.

– Все, что я могу сказать, – вступил Бак, – так это то, что происходящее там не поддается никакому объяснению. Стив поднял брови.

– Если вы верите в непорочное зачатие, для вас это истина на все века. Бак встал.

– Мне нужно в аэропорт "Кеннеди", – сказал он.

– Что там у тебя за дело?

– Ты не забыл, что в моем распоряжении двадцать четыре часа?

– Не дотягивай до конца срока. Если ты дашь согласие слишком быстро, ты будешь выглядеть торопыгой; если затянешь – покажешься нерешительным.

Бак понимал, что Стив прав. Он уже решил принять сделанное ему предложение, чтобы обезопасить себя от других претендентов. Он не хотел, чтобы мысли об этом преследовали его весь день. Бак был рад, что его немного отвлечет встреча с Хетти Дерхем. Сейчас у него была одна забота: сумеет ли он ее узнать, ведь их единственная встреча произошла в таких драматических обстоятельствах.

Рейфорд и Хлоя прибыли в Нью-Йорк сразу после полудня и отправились прямо в клуб "Панкон", чтобы подождать там Хетти.

– Я думаю, она не появится, – сказала Хлоя.

– Почему?

– Потому что если бы я была на ее месте, я бы не пришла.

– Но ты не она, слава Богу.

– Не принижай ее, папа. Почему ты считаешь, что ты стал лучше?

Рейфорд чувствовал себя отвратительно. Почему он должен думать о Хетти плохо только потому, что временами она казалась ему непонятной. Когда он испытывал к ней чисто физическое влечение, это его совсем не беспокоило. И только потому, что она была груба с ним по телефону и не ответила согласием на его приглашение встретиться сегодня, она не должна стать для него менее интересной, менее достойной.

– Я не стал лучше, – признался он. – Но почему бы ты не пришла, если бы была на ее месте?

– Потому что мне было бы понятно, что у тебя на уме. Ты собираешься сказать ей, что у тебя уже нет прежних чувств к ней, что теперь ты хочешь позаботиться о ее бессмертной душе.

– Ты слишком упрощаешь.

– Потому что ты хочешь показать, будто заботишься о ее душе, а она подумает, что по-прежнему интересует тебя как человек.

– В том-то и дело, Хлоя, что она никогда не интересовала меня как человек.

– Но она-то этого не знает. Поскольку ты был таким осторожным и деликатным, она считала, что ты лучше большинства мужчин, которые действовали бы более прямолинейно и сразу стали бы приставать к ней. Я думаю, что она чувствует неловкость из-за мамы. Возможно, она понимает, что ты сейчас не в состоянии завязать новые отношения. Но нельзя дать ей почувствовать, что сейчас ей дают отставку, и это происходит по ее вине.

– Но это так и есть.

– Нет, папа. Она была доступна. Может быть, ты и не был готов к более близким отношениям, но подавал знаки как будто это так. Тогда это создавало впечатление честной игры.

Он покачал головой.

– Может быть, поэтому я и вел себя плохо в этой игре.

– Ну что ж, я рада за маму.

– Значит, ты думаешь, мне не следует очень уж ее отталкивать или переходить к разговорам о Боге?

– Да ты ее уже оттолкнул, папочка! Она уже прекрасно поняла, что ты собираешься ей сказать, и ты подтвердил это! Вот поэтому я и говорю, что она не придет. Она ужасно обижена.

– Да, очень.

– Тогда почему ты думаешь, что она воспримет твои идеи насчет прыжка в небеса?

– Вовсе не прыжок! Но, по крайней мере, это должно свидетельствовать о том, что я отношусь к ней уважительно?

Хлоя поднялась и взяла лимонад. Она вернулась, села рядом и положила руку на плечо отца:

– Я не хочу выглядеть всезнайкой, – сказала она, – ты вдвое старше меня, но разреши уж мне объяснить, что думают женщины, особенно такие, как Хетти, ладно?

– Я весь внимание.

– Она выросла в религиозной семье?

– Думаю, что нет.

– Ты никогда об этом не спрашивал? А она никогда об этом не говорила?

– Да оба мы как-то не задумывались над этим.

– А ты никогда не жаловался ей на одержимость мамы, как ты иногда жаловался мне?

– Если подумать, то да, бывало. Пожалуй, я использовал это, чтобы показать, что у нас с твоей матерью неважные отношения.

– А Хетти говорила тебе что-нибудь о том, как она относится к Богу?

Рейфорд попытался вспомнить.

– А знаешь, кажется, что она что-то говорила, что-то в поддержку, а может быть, даже и с симпатией о твоей маме.

– В этом есть смысл. Даже если у нее и было намерение встать между вами, она пыталась убедить себя в том, что это не она вбила клин между тобой и мамой, а ты сам.

– Как это?

– Я говорю все это предположительно. Я это к тому, что тебе не следует ожидать, чтобы человек, который даже не получил церковного воспитания, придет в восторг от разговоров о небесах, Боге и тому подобных вещах. Мне трудно говорить об этом, ведь я люблю тебя и знаю, что для тебя это самое важное в жизни. Ты не должен предполагать, что представляешь для нее сейчас интерес, особенно если это оказывается чем-то вроде утешительного приза.

– Приза за что?

– За потерю твоего увлечения.

– Но теперь мое отношение к ней более чистое, более искреннее!

– Это для тебя. А для нее это гораздо менее привлекательно, чем обладание человеком, который ее любит и живет для нее.

– Но именно это даст ей Бог.

– Для тебя это звучит как реальное благо. Но увергю тебя, папа, это совсем не то, что она хотела бы услышать от тебя сейчас.

– Так что же делать, если она все-таки появится? Мне не следует говорить с ней об этом?

– Я не знаю. Если она придет, это может означать, что она по-прежнему надеется, что у нее еще есть шансы. А на самом деле они еще имеются?

– Нет!

– Тогда тебе следует дать ей это понять. Но не делай этого слишком явно. И не пытайся при этом убеждать ее…

– Перестань говорить о моей вере, как будто я навязываю ее людям.

– Прости. Просто я пытаюсь увидеть, как это будет воспринято ею.

Теперь Рейфорд уже совершенно не представлял, что сказать Хетти, что ему с ней делать? В его душу проник наконец-то страх, что дочь права, и вместе с тем он получил намек на то, происходит в душе Хлои. Брюс Барнс как-то сказал ему, что большинство людей не видят и не слышат истину до тех пор, пока сами не обретут ее. Тогда им становится понятно все, что происходит в мире. Каким же образом ему убеждать людей? Этот вопрос отчетливо встал перед ним.

Бак около одиннадцати вошел в клуб, Хетти поспешила ему навстречу. Его надежды тотчас рассеялись, как только она открыла рот:

– Так есть возможность увидеться с Карпатиу?

После того как Бак пообещал было представить ее Николае, он ничего не сделал для этого. Теперь, наслушавшись восторгов Стива о величии Карпатиу, он подумал, что просить его о возможности представить ему одну из поклонниц неуместно. Он позвонил Розенцвейгу:

– Док, это, конечно, ерунда, и вы можете отказать, потому что он страшно занят. Я знаю, что у него масса дел, поэтому ему не обязательно принимать эту девушку.

– Это девушка?

– Ну, молодая женщина. Она стюардесса.

– Вы хотите, чтобы он принял стюардессу? Бак не знал, что сказать. Реакция была именно такой,

какой он опасался. Мучаясь переживаниями, он услышал,

как Розенцвейг вызывает Карпатиу.

– Док, не надо, не зовите его! – решился наконец Бак. Но Розенцвейг вернулся к телефону и изрек:

– Николае сказал, что ваши друзья – это его друзья. У него есть несколько минут, но только несколько. Давайте прямо сейчас.

Бак и Хетти поспешно отправились к "Плаза" на такси. Бак чувствовал себя чрезвычайно неловко и ожидал еще худшего. Какой бы ни была его репутация у Карпатиу и Розенцвейга как международного журналиста, теперь он навсегда ее испортил. Теперь на него будут смотреть как на прилипалу, который будет приводить к Карпатиу всякого рода поклонниц.