Орлиная степь

Одна из девушек заметила невеселым тоном:

— На это ведь особый закон надо.

— Надо закон — давай закон! Только наше общество должно быть очищено от всех паразитов и хищников! Раз и навсегда!

— Очистишь, а там другие подрастут.

— А вот заодно надо сделать так, чтобы больше уж они не подрастали! — ответил Леонид и продолжал убежденно, горячо: — Надо всех, решительно всех, без исключения, приучать к труду с детства. Да не на словах, а на деле… И дома и особенно в школе. Разве это порядок, когда люди по пятнадцать лет подряд учатся, не видя света белого, наживают лысины за книгой, а ничего делать не умеют? При лучшем исходе это несчастные люди: они долго будут мучиться оттого, что не умеют и не любят делать самое простое в жизни… При худшем исходе это будущие паразиты, тунеядцы и хищники. Самые различные… Их ведь десятки пород! До каких же пор они будут плодиться в нашем обществе? Надо сделать пк, чтобы каждый, кто родился в нашей стране, с малых лет брался за посильный труд и любил его потом всю жизнь! У нас трудовое общество и всегда будет трудовым! Я не знаю, какие тут нужны законы, а только дальше так жить нельзя: паразитизм, тунеядство и хищничество надо лишить всякой почвы в нашей стране! Пора. Вон сколько живём при советской власти!..

Светлана с тревожным удивлением следила за Леонидом, и у нее сильнее обычного колотилось сердце: впервые она видела Леонида таким разгоряченным, напористым, шумным и впервые поняла, что у него будет нелегкая жизнь на целине…

В этот вечер, впервые за все время жизни в Залесихе, Степан Деряба не появился со своими закадычными дружками в чайной. Сразу же после драки, внезапно развенчанный и опозоренный, он под восторженный хохот молодежи, озираясь по-волчьи, скрылся в ближнем переулочке — жил он в пустовавшем доме…

Жестоко и безраздельно властвовал Деряба во всей Залесихе. Он держал в поклонении и страхе не только молодых новоселов, но и многих старожилов, которым в диковинку были современные столичные «варнаки». Никто, бывало, пикнуть не смел перед ним, воистину всесильным самодержцем Залесихи! И вдруг этот бунт, этот позор… Все кончено! Все в прах! Теперь властвовал и гремел на все село радостный хохот презренной, почуявшей волю безусой толпы!

Было отчего задуматься Дерябе…

Встревоженные дружки-приятели захлопотали на весь дом, всячески стараясь услужить «шефу» и поднять его настроение. Они в два счета завалили перед ним весь стол разной снедью. Васька Хаяров, оживленно потерев руки, тут же схватил бутылку с водкой и, собираясь выбить пробку, заботливо осведомился:

— Ну, что ж… значит, дерябнем?

— Дурак! — мрачно отозвался Деряба. — Думаешь, наша фамилия произошла от этого самого слова?. Свистун! Деряба — птица…

— Певчая? — виновато осведомился Хаяров,

— Конечно, еще спрашивает! Всем дроздам — дрозд.

Васька Хаяров изумленно свистнул.

— Не свисти! — одернул его Деряба. — Не люблю!

Осушив залпом стакан водки, Деряба сплюнул под стол и стиснул лоб пальцами левой руки…

У Степки Дерябы выдалось корявое, суковатое детство.

В тридцатые годы отец Степки, сбежав из колхоза, прижился на одной из станций Казанской дороги — в дачной местности под Москвой. Отец немного знал плотничье дело, а вокруг вдоволь было работы: именитые москвичи, имевшие немалые деньги, азартно гнездовались по лесам — строили дачи. Перед самой войной отец купил крохотную комнатенку в частном доме близ станции, который за многолюдье и невероятнейшую архитектуру, долголетний плод многих совладельцев, называли «Шанхаем», и на новоселье, произнося тост, с гордостью объявил, что теперь-то его род пустил корень в московскую землю. Погиб Деряба-отец на третий месяц войны, оставив несчастную жену, не знавшую никакого ремесла, и троих детей во главе с одиннадцатилетним долговязым, нескладным Степкой.

Много горя хлебнула осиротевшая семья. Несколько лет тянулось ее нищенское, голодное житье. Выбиваясь из сил, мать работала на разных тяжелых и грязных работах около станции, а получала ничтожный заработок: его не хватало, чтобы прикупить на рынке для детей хлеба. Ничего, кроме черной корки да какой-нибудь теплой заварухи из крапивы или очисток, они и не видели.

Хороший, сердечный, заботливый был парнишка Степка Деряба. Сколько пролил он втихомолку слез, видя, как страдает и убивается мать! В первый же год войны он бросил школу и стал всячески помогать матери держать и кормить семью. Но что мог делать мальчишка? Прежде всего Степка взял на себя заботы об отоплении комнатенки. Он сшил специальную сумку и вместе с друзьями из «Шанхая» стал ежедневно таскать со станции домой уголь да в придачу для растопки то доску, то бревешко… В комнатенке потеплело, сестренки вылезли из-под вороха тряпья на кровати, где сидели всегда, как звереныши, голодно зыркая по сторонам, а у матери, почерневшей от горя, заблестели счастьем глаза. Со временем, осмелев, за компанию со всеми «шанхайцами», Степка стал тащить со станции все, что попадалось под руки и годилось на прожитье. Однажды ребятишки нашли у раскрытого вагона брошенный спугнутыми ворами разбитый ящик вермишели, а затем и сами залезли в вагон… Мать ревела навзрыд, но суп с вермишелью варила. А потом и пошло: все, что плохо лежало, вмиг оказывалось в ловких руках Степки Дерябы. Вскоре «шанхайцы» расширили район действия своей воровской шайки: они потащили с брошенных дач все, что можно было сбыть на рынке, а на самом рынке, только позевни, в мгновение ока «лямзали» где луковицу, где картофелину, а где и кусок мяса…

Прошло года три, и мать, всерьез обеспокоенная судьбой подросшего Степки, насильно заставила его пойти учиться в ремесленное училище, но в юной Степкиной душе уже свила себе гнездышко хищническая страсть. Он постоянно отлынивал от учебы, чем изводил преподавателей и мастеров, без конца жаловался на тяготы ученической жизни и при первом удобном случае шел «промышлять» с друзьями по ближней округе. Потом он под нажимом матери скрепя сердце работал года два слесарем на газовом заводе, постоянно жалуясь, что работать трудно и малодоходно. Однажды Степан Деряба вместе с приятелями сплавил «налево», как это называлось в их кругу, партию металлических труб и на этом попался: его судили, и вскоре он оказался в исправительно-трудовой колонии.

Оттуда Степан Деряба, всем на удивление, вернулся намного раньше заслуженного срока, а через месяц вновь оказался за решеткой: теперь было уже не воровство, а грабеж и убийство. Что с ним было потом, никому не известно: ходили слухи, что он убежал и еще раз попался на «мок ром деле».

На этот раз Дерябу освободили из заключения по болезни. Он чудом добрался домой и здесь долго лежал замертво, как мешок с костями. Мать и сестренки никак не верили, что он выживет и встанет на ноги. Позже они говорили, что их Степан не выжил, а скорее вернулся с того света.

А вскоре, к величайшему огорчению всей семьи, оказалось, что вернулся Степан совсем другим, совсем чужим человеком, точно подменили ему сердце. Ничего не осталось от его юношеской заботливости и доброты. Теперь это был жестокий, темный, мстительный парень. Раз и навсегда чем-то ожесточилась его душа, и теперь ничто не могло исцелить ее: ожесточенность жила в ней, как хроническая болезнь. Бывали случаи, когда Степан даже после небольшой обиды вдруг впадал в такое мрачное, грозовое состояние духа, что бедная мать с ужасом начинала читать про себя молитвы. «Лучше бы ты не возвращался! — со слезами думала она. — Легче бы мне было…» К этому времени дружков у Степана Дерябы в «Шанхае» не осталось: все, с кем он начинал воровать, давно сидели по тюрьмам. Да он и не собирался воровать. Каждую ночь он просыпался с криками, весь в поту… Но и работать на каком-нибудь заводе он категорически отказался, заявив при этом озлобленно и цинично:

— Хватит ишачить-то!

Ссылаясь на болезнь, Степан Деряба долгое время, вообще не работал, а затем, когда оставаться без дела стало нельзя, начал хитрить: поработает недолго в одном месте, а затем несколько месяцев бродит «безработным»; позовут его для объяснений в поселковый Совет — быстренько устраивается на новое место. Он был смекалист, а более того нагл и потому, не моргнув глазом, брал любые частные подряды, главным образом на дачах москвичей. Артель «халтурщиков», которую он создал в поселке, ремонтировала постройки, пристраивала террасы, проводила местную канализацию, оборудовала паровое отопление, рыла колодцы и бурила скважины… Брался Деряба за все при одном непременном условии: если удавалось обмануть доверчивого дачевладельца или принудить его к выгодной сделке. Деряба любил при самой малой затрате сил сорвать большой куш и затем некоторое время наслаждаться вольной жизнью. Раздав друзьям заработок от «халтуры», он в момент «обманывания», чем заканчивалось любое дело, неизменно выкладывал перед захмелевшими собутыльниками колоду карт и после недолгой лихой игры собирал обратно в свои карманы почти все розданные было деньги. Такая операция не совсем нравилась друзьям, но всякий раз, точно околдованные, они оказывались в тенетах дерябинской страсти.