Страница 54 из 64
Эмори глянул вниз, на мостовую, где только что остановился низкий гоночный автомобиль и за ветровым стеклом расплылась в улыбке знакомая физиономия.
— Спускайся к нам, бродяга! — крикнул Алек.
Эмори ответил и, спустившись по деревянной лестнице, подошел к машине. Все это время они с Алеком изредка виделись, но между ними преградой стояла Розалинда. Эмори это огорчало, ему очень не хотелось терять Алека.
— Мистер Блейн, знакомьтесь: мисс Уотерсон, мисс Уэйн, мистер Талли.
— Очень приятно.
— Эмори, — радостно возгласил Алек, — полезай в машину, мы тебя свезем в одно укромное местечко и дадим кое-чего глотнуть.
Эмори обдумал предложение.
— Что ж, это идея.
— Джилл, подвинься немножко, получишь от Эмори обворожительную улыбку.
Эмори втиснулся на заднее сиденье, рядом с разряженной пунцовогубой блондинкой.
— Привет, Дуглас Фербенкс, — сказала она развязно. — Для моциона гуляете или ищете компанию?
— Я считал волны, — невозмутимо ответил Эмори. — Моя специальность — статистика.
— Хватит заливать, Дуг.
Доехав до какого-то безлюдного переулка, Алек затормозил в черной тени домов.
— Ты что тут делаешь в такой холод, Эмори? — спросил он, доставая из-под меховой полости кварту виски.
Эмори не ответил — он и сам не мог бы сказать, почему его потянуло на взморье. Вместо ответа он спросил:
— А помнишь, как мы на втором курсе ездили к морю?
— Еще бы! И ночевали в павильоне в Эсбери-Парк…
— О господи, Алек, просто не верится, что ни Джесси, ни Дика, ни Керри уже нет в живых. Алек поежился.
— Не говори ты мне об этом. Осень, холод, и без того тошно.
— И правда, — подхватила Джилл, — этот твой Дуг не очень-то веселый. Ты ему скажи, пусть хлебнет как следует. Когда еще такой случай представится.
— Меня вот что интересует, Эмори, ты где обретаешься?
— Да более или менее в Нью-Йорке.
— Нет, я имею в виду сегодня. Если ты еще нигде не устроился, ты мог бы здорово меня выручить.
— С удовольствием.
— Понимаешь, мы с Талли взяли номер у Ранье — две комнаты с ванной посередине, а ему нужно вернуться в Нью-Йорк. Мне переезжать не хочется. Вопрос: хочешь занять вторую комнату?
Эмори согласился с условием, что водворится сейчас же.
— Ключ возьмешь у портье, номер на мое имя.
И Эмори, поблагодарив за приятную прогулку и угощение, решительно вылез из машины и не спеша зашагал обратно по эстакаде к отелю.
Опять его прибило в заводь, глубокую и неподвижную, не хотелось ни писать, ни работать, ни любить, ни развратничать. Впервые в жизни он почти мечтал о том, чтобы смерть поглотила его поколение, уничтожив без следа их мелкие страсти, усилия, взлеты. Никогда еще молодость не казалась так безвозвратно ушедшей, как теперь, когда по контрасту с предельным одиночеством этой поездки к морю вспоминалась та бесшабашно веселая эскапада четырехлетней давности. То, что в тогдашней жизни было повседневностью — крепкий сон, ощущение окружающей красоты, сила желаний — улетело, испарилось, а оставшиеся пустоты заполняла лишь бескрайняя апатия.
«Чтобы привязать к себе мужчину, женщина должна будить в нем худшие инстинкты. Вокруг этого изречения почти всегда строилась его бессонница, а бессонница, он чувствовал, ожидала его и сегодня. Мысль его уже начала разыгрывать вариации на знакомую тему. Неуемная страсть, яростная ревность, жажда овладеть и раздавить — вот все, что осталось от его любви к Розалинде, все, что было уплачено ему за утрату молодости — горькая пилюля под тонкой сахарной оболочкой любовных восторгов. У себя в комнате он разделся и, закутавшись в одеяло от холодного октябрьского воздуха, задремал в кресле у открытого окна.
Вспомнились прочитанные когда-то стихи:
Но не было сознания, что годы прожиты зря, и не было связанной с ним надежды. Жизнь просто отвергла его.
«Розалинда, Розалинда!» Он нежно выдохнул эти слова в полумрак, и теперь комната полнилась ею; соленый ветер с моря увлажнил его волосы, краешек луны обжег небо, и занавески стали мутные, призрачные. Он уснул.
Проснулся он не скоро. Стояла глубокая тишина. Одеяло сползло у него с плеч, кожа была влажная и холодная на ощупь.
Потом шагах в десяти от себя он уловил напряженный шепот.
Он застыл в кресле.
— И чтобы ни звука! — говорил Алек. — Джилл, поняла?
— Да. — Чуть слышное, испуганное. Они были в ванной.
Потом слуха его достигли другие звуки, погромче, из коридора. Неясные голоса нескольких мужчин и негромкий стук в дверь. Эмори сбросил одеяло и подошел к двери в ванную.
— Боже мой! — расслышал он голос девушки. — Придется тебе впустить их!
— Шш.
Тут начался упорный настойчивый стук в дверь, ведущую к Эмори из коридора, и одновременно из ванной появился Алек, а за ним — пунцовогубая девица. Оба были в пижамах.
— Эмори! — тревожным шепотом.
— Что там случилось?
— Гостиничные детективы. Господи, Эмори, это проверка.
— Так их, наверно, надо впустить?
— Ты не понимаешь. Они могут подвести меня под закон Манна.
Девушка едва передвигала ноги — сейчас она казалась худой и жалкой.
Эмори стал быстро соображать.
— Ты пошуми и впусти их к себе, — предложил он неуверенно, — а я выпущу ее в эту дверь.
— У твоей двери они тоже сторожат.
— Назовись другим именем.
— Не выйдет. Я зарегистрировался под своей фамилией, да и по номеру машины узнают.
— Скажи, что она твоя жена.
— Джилл говорит, один из здешних детективов ее знает.
Девушка тем временем повалилась на кровать и, глотая слезы, прислушивалась. В дверь уже не стучали, а дубасили, потом раздался мужской голос, сердитый и повелительный:
— Откройте, не то взломаем дверь!
В молчании, последовавшем за этим возгласом, Эмори почувствовал, что в комнате, кроме людей, есть и другое… над скорчившейся на кровати фигурой нависла пелена, прозрачная, как лунный луч, отдающая выдохшимся слабым вином, но страшная, грозящая опутать их всех троих… а у окна, полускрытое колышущимися занавесками, стояло еще что-то, безликое и неразличимое, но странно знакомое… Две проблемы, одинаково важные, одновременно встали перед Эмори; все, что произошло затем в его сознании, заняло по часам не больше десяти секунд.
Первым озарением была мысль о том, что всякое самопожертвование — чистая абстракция, он понял, что ходячие понятия: любовь и ненависть, награда и наказание, имеют к нему не больше касательства, чем, скажем, день и час. В памяти молниеносно пронеслась одна история, которую он слышал в университете: некий студент смошенничал на экзамене, его товарищ в приступе самопожертвования взял вину на себя, за публичным позором потянулась цепь сожалений и неудач, неблагодарность истинного виновника переполнила чашу. Он покончил с собой, а много лет спустя правда всплыла наружу. В то время история эта озадачила Эмори, долго не давала ему покоя. Теперь он понял, в чем дело: никакими жертвами свободы не купишь. Самопожертвование, как высокая выборная должность, как унаследованная власть, для каких-то людей, в какие-то моменты — роскошь, но влечет оно за собой не гарантию, а ответственность, не спокойствие, а отчаянный риск. Собственной инерцией оно может толкнуть к гибели, — спадет эмоциональная волна, породившая его, и человек навсегда останется один на голой скале безнадежности.
…Эмори уже знал, что Алек будет втайне ненавидеть его за ту огромную услугу, что он ему окажет…
…Все это Эмори словно прочел на внезапно развернувшемся свитке, а вне его существа, размышляя о нем, слушали, затаив дыхание, эти две силы: прозрачная пелена, нависшая над девушкой, и то знакомое Нечто у окна.
Самопожертвование по самой своей сути высокомерно и безлично; жертвовать собой следует с горделивым презрением.