Страница 4 из 5
Но и этих своих я последнее время растеряла. Кокаинистка догорала в больнице. Юрочку угнали на фронт, чахоточный лицеист пошел добровольцем в кавалерию, потому что «влюбился в золотистую лошадь» и с людьми уже быть не мог.
— Я перестал их понимать и чувствовать. Из Гарриной свиты остался один горбун. Он играл «Дунайские волны» на разбитом пианино крошечного кинематографа с пышным названием «Гигант Парижа» и умирал с голоду.
Это время было очень тяжелым в моей жизни. Поддерживала меня только злоба на моих обидчиков да еще искусственно созданная и взвинченная нежность к Гарри, к единственному и своему. Наконец, Гарри вернулся.
Застал он меня в очень нервном состоянии. Я так радостно его встретила, что он даже смутился. Не ждал от меня этого.
Вел он себя загадочно. Пропадал где-то по суткам. Кажется, и вправду что-то покупал и продавал.
Покрутившись недели две, он решил, что нужно переехать в Москву.
— Петербург город мертвый. В Москве жизнь кипит, расплодились разные кафе, где вы сможете и петь, и читать, и вообще приработать.
Для его новой деятельности, коммерческой, тоже Москва представляла больше интереса. Мы быстро собрались и переехали.
Жизнь в Москве, действительно, оказалась оживленнее и напряженнее и веселее. Я нашла много петербургских знакомых и завертелась.
Гарри где-то пропадал, был чем-то озабочен и редко ко мне заглядывал.
Между прочим, он запретил мне петь его «Белую ленточку». Именно — не просил не петь, а запретил и вдобавок очень сердито.
— Как вы не понимаете, что в настоящее время это беззубо, бесстильно и несозвучно.
Между прочим, он несколько раз спрашивал меня, не знаю ли я адреса Володи Каткова. Я приписывала это ревности.
— Он ведь, кажется, на юге у белых? — Ну, конечно. — И не собирается приехать? — Не знаю.
— А здесь никого из их семьи нет? — Нет. Странное любопытство.
Чем, собственно говоря, Гарри занимался — понять было трудно. Кажется, опять что-то продавал или поставлял. Ценно было то, что он время от времени приносил то ветчины, то муки, то масла. Время было очень голодное.
Как-то проходя по Тверской, я вдруг увидела какого-то потрепанного субъекта, который пристально посмотрел на меня и быстро перешел на другую сторону. Что-то в нем показалось мне знакомым. Посмотрела вслед: Коля Катков! Младший брат Володи, товарищ Толи, моей собаки. Почему же он не окликнул меня? Что он меня узнал, было ясно. Но почему бросился от меня бежать?
Я рассказала Гарри об этой встрече. Мой рассказ почему-то его взволновал:
— Как же вы не понимаете — он белый офицер, он скрывается.
— Почему же он здесь? Почему не в армии? — Очевидно, прислан с каким-нибудь поручением. Как глупо, что вы его не остановили! — Да раз он боится быть узнанным? — Все равно. Могли бы предложить ему спрятаться у нас.
Я была тронута Гарри ной добротой. — Гарри, разве вам не было бы страшно прятать у себя белого офицера? Он чуть-чуть покраснел.
— Пустяки! — пробормотал он. — Если встретите его снова, непременно — слышите? — непременно позовите к себе.
Вот так Гарри! Способен на подвиг. Даже больше того ищет подвига.
Лето было жаркое, душное. Баба, торговавшая «из-под полы» яблоками, предложила мне переехать к ней под Москву на дачку. Я переехала.
Гарри изредка заглядывал. Раз как-то привез своих новых друзей.
Это были молодые люди знакомого типа «уайльдовских» кривляк. Лица зеленые, глаза кокаинистов. Гарри тоже нюхал и последнее время изрядно.
Разговоры велись с этими друзьями деловые, коммерческие.
Вскоре после описанных событий явился ко мне наш землячок из Смоленской губернии. Привез от тетки странное письмецо.
— Я это письмо больше двух месяцев в кармане ношу, сказал землячок. — Искал вас в Питере и уже надежду потерял, а тут случайно от одной актрисы вдруг и узнал ваш адрес.
В странном письмеце было следующее: «…Очевидно, письма мои до тебя не доходят. Но теперь деньги, наконец, у тебя в руках, и я спокойна. Муж твой очень мне понравился. Энергичный, и видно, что человек с будущим».
Что все это значит, я абсолютно не могла понять. «Какой муж? Почему спокойна и какие деньги у меня?» Пришел Гарри.
— Гарри, — сказал я. — Я получила письмо от тетки. Она пишет, что спокойна, так как деньги у меня…
Я остановилась, потому что меня поразило его лицо. Он так покраснел, что даже на глазах у него выступили слезы. И вдруг я поняла: это он съездил к тетке и представился как мой муж, а старая дура отдала ему мои деньги!
— Сколько она дала вам? — спокойно спросила я.
— Тысяч около тридцати. Ерунда! Я не хотел, чтобы мы растратили их по мелочам, и вложил их в это автомобильное дело.
— Господин Эдверс, — сказала я. — Во всей этой истории меня удивляет только одно. Меня удивляет, что вы еще можете краснеть.
Он пожал плечами.
— А меня удивляет, — сказал он, — что вы ни разу не поставили себе вопроса — на какие же деньги мы все время живем и на какие деньги смогли выбраться из Петербурга.
— Ну, если это все на мои, так тем лучше. Он повернулся и ушел. Через несколько дней, однако, явился снова, как ни в чем не бывало и еще привел опять своих друзей — двоих из тех, что были в первый раз. Друзья принесли вина и закусок. Один из них очень за мной стал ухаживать. Называли они друг друга должно быть в шутку, «товарищ». Эдверса тоже называли «товарищ». Просили меня спеть. Тот, который за мной ухаживал именно его сейчас называть не хочу — мне понравился. В нем было что-то порочное и замученное, что-то от нашей «зелено-уродливой» петербургской компании. Между прочим, спела «Ленточку»: — «На белой ленточке…»
— Мотив миленький, но какие идиотские слова! — сказал Гарри. — Откуда у вас такая допотопная дрянь?
Он, видимо, боялся, что я им назову автора, и скорее переменил разговор.
Дня через три я должна была петь в кафе. Наш антрепренер, увидя меня, очень смутился и пробормотал, что сегодня выпустить меня не может. Я удивилась, но не стала настаивать. Села в уголок. Никто меня как-то не замечал. Только маленькая поэтесса Люси Люкор ядовитым тоном сказала:
— А, Ляля! Вы, говорят, наскоро перекрасили вашу ленточку в красный цвет. И, видя мое недоумение, объяснила: — Вы на днях перед чекистами пели, так ведь не белой же ленточкой вы их угощали. — Перед какими чекистами? Она вызывающе посмотрела на меня. — А перед…
И назвала фамилию того «товарища», который за мной ухаживал.
Я ничего не ответила. Встала и ушла. Я была ужасно испугана всем, что произошло. Здорово угостил меня Гарри!
История с деньгами не так меня поразила. У нас «в богеме» вообще особой щепетильности на этот счет не было… Скверно, конечно, что он утаил их от меня. Но теперь оставаться в руках этого обалдевшего от кокаина товарища чекистов — этого я уже не могла. Уж не думал ли он с моей помощью заманивать белых офицеров? Недаром он советовал позвать Колю Каткова.
Я была в полном отчаянии. Куда пойти? Ни одной души близкой, или хоть по человечеству тепло ко мне относящейся, у меня не было. Ехать к тетке? Нужно хлопотать о пропуске, да и денег не было ни гроша. Пошла домой.
Гарри не видела. Он пропадал несколько дней. Я принялась за хлопоты. Ходила по разным учреждениям, писала прошения, старалась добиться от вновь образованного союза артистов, чтобы меня включили в списки, тогда я могла бы легче получить пропуск.
И вот как-то иду я по улице, вдруг точно что толкнуло Коля! Коля Катков. Лицом к лицу. — Коля! — крикнула я.
Он опустил глаза и быстро повернул в переулок. Подумав, я повернула за ним. Он меня ждал.
Теперь я поняла, почему в первый раз не сразу узнала его: он опустил бородку.
— Коля, — говорю, — что ты здесь делаешь? Зачем ты в Москве?
— А я, — говорит, — сегодня уезжаю. Не надо было меня узнавать. Как ты не понимаешь?
— Сегодня уезжаешь! — воскликнула я и такое на меня нашло отчаяние.
— Коля! — говорю. — Ради бога, спаси меня! Я совсем гибну.