Страница 2 из 21
РАССКАЗЫ
Дыру мы забили в заборе. Ура!
Ура и тому, что имелась дыра!
Ура! — вот стоит наш забор без дыры.
Ура! — без дыры он стоит до поры.
Ура! — засияет в заборе дыра.
И вновь мы ее победим
на ура.
ПОСЛЕДНИЙ ЧУДАК
Я пришел на обменный пункт, видимо, одним из последних. Народ там, как накануне, уже не толпился. Тихо было.
Голову я принес в коробке из-под шляпы, обложив ее предварительно ватой. Поверх ваты была еще пергаментная бумага, и все это я перетянул бечевкой.
— Господи! — сказала девушка-приемщица, сердито дергая неподдающийся шпагат. — Закутали-то, закутали!
— А поосторожней нельзя? — не выдержал я. — Голова все-таки…
— Не понимаю — чего люди трясутся? — сказала девушка своей напарнице. — Ведь сейчас получит новую. Такую еще голову выдадут вместо этой рухляди.
— У вас так не рухлядь! — обиделся я.
— Нам давно поменяли, — сказала девушка.
— Оно и видно.
— Что вам видно? — спросила девушка. — Напрасно иронизируете, гражданин. Головы очень хорошие. Предусмотрено даже знание трех иностранных языков.
Она порылась в картотеке.
— Вы поэт, значит? Что-то не слыхала такого поэта.
— На иностранных языках не пишу, — отпарировал я.
— Хм, — сказала девушка. — Поэт, поэт… Муся! Что там у нас осталось из поэтов?
— Дна песенника, баснописец и переводчик, — сообщила Муся.
— Какие еще песенники?! — заволновался я. — У меня же совершенно другое направление. Песенники, понимаешь, какие-то!..
— Вы бы еще попозже заявились! — сказала девушка. — Хорошо хоть эти остались… Что же мне с вами делать? Ума не приложу…
— А может, девятьсот седьмую? — посоветовала напарница.
— Еще чего! — оборвала ее первая девушка. — Забыла распоряжения Георгия Суреновича?
Муся испуганно прикусила язык.
— А чем вам, собственно, не нравятся песенники? — спросила девушка. — Будете как этот… «а я все гляжу, глаз не отвожу».
— Нет уж, благодарю, — сказал я, забирая обратно коробку. — Где тут у вас главный?
— Пожалуйста! — дернула плечиком девушка. — Муся, проводи. Кажется, я вам ничего такого не сказала. Сами же… То не нравится, другое не нравится.
— Что вы! Очень мило поговорили! — горячо заверил я ее. — Просто не каждый день приходится менять голову — нервничаешь.
В кабинете начальника обменного пункта меня ждал сюрприз. Из-за стола поднялся Жора Сосискян, старый друг — мы с ним еще в университете учились.
— Здорово, Сосиска! — обрадовался я. — Принимаешь гостей?
— Это кто же к нам пожаловал? — растерянно улыбаясь, сказал Жора (он не узнавал меня без головы). — Кто же это пришел… в сереньком костюмчике?
— Это я пришел, — сказал я и назвал свою фамилию.
— Фу-ты! — облегченно вздохнул Жора. — А я смотрю, смотрю — знакомая… походка. А это вот, значит, кто.
— Жора, — начал я, — тут мне, понимаешь, песенника какого-то сватают. Я, конечно, не Пушкин…
— Да не волнуйся! — сказал Жора. — Не переживай, пожалуйста. Отложена для тебя голова. Номер девятьсот семь. Вот, дорогой! — оживился вдруг он. — Дожили, понимаешь! Могли мы разве мечтать об этом?!
— Куда там! — осторожно сказал я, не совсем понимая, к чему он клонит.
— Раньше как было? — наклонился ко мне Жора. — Полная зависимость от болезней, разных там потрясений, я уже не говорю о возрастных изменениях. Допустим, продырявилась у тебя память. Склероз, так сказать. Куда от него денешься, а?
— Да, склероз, — грустно подтвердил я. — Уж от него никуда…
— А теперь? — сказал Жора, и глаза его засверкали.
— Теперь? — откликнулся я.
— Сдаешь это барахло, — сказал Жора, — и получаешь новую голову, не подверженную заболеваниям, инфекциям, депрессиям.
— Высокостойкую, значит, — заметил я.
— Именно, — кивнул Жора. — А кроме того, с нестареющей памятью и гарантией от временных заблуждений.
— Как? И это предусмотрено? — спросил я.
— Ну, разумеется. — Тут Жора перешел на интимный полушепот: — Послушай, дорогой, я тебя уважаю, но знаешь, какой резонанс получило твое последнее стихотворение?
— Кхм, — кашлянул я. — Интересно. Жора достал уже знакомую мне карточку.
— Так, — прищурился он. — Ну, тут повышение производительности труда на ноль целых восемьдесят три десятитысячных процента в сфере коммунального обслуживания, две парфюмерные фабрики перевыполнили квартальные планы, обязательства сотрудников одного института и кое-что еще — из области положительного воздействия… По вместе с тем! — Жора поднял палец. — Шофер такси Букина Эсфирь совершила преднамеренный наезд на диктора телевидения товарища Бабарышника; учащиеся ГПТУ Мудрик и Полоухин вырезали гладиолусы на городской клумбе; двенадцать ночных сторожей подали заявления об увольнении по собственному желанию, и, наконец, некто Левандовский из оркестра народных инструментов…
— Венька? — перебил я.
— Возможно, — сухо сказал Жора. — Некто Левандовский ударил собеседника по голове домброй… А теперь скажи: можем мы такое допускать?
— Ну-у, — сказал я. — Видишь ли… Что касается Веньки, то вряд ли тут мои стихи… Он их и не читает сроду…
— Не можем мы такое допускать! — твердо ответил на свой вопрос Жора.
— Так, так, — вздохнул я. — Значит, теперь этот Бабарышннк будет спокойно гулять, и никто на него, сукина сына, уже не сможет наехать?
— Ну да! — радостно подтвердил Жора. — Если случайно не попадет.
— Случайно он не попадет, — сказал я. — Чего захотел.
— Скажешь тоже, дорогой! — рассмеялся Жора. — Разве я хочу? Пусть живет… Ладно, — закруглил он. — Сейчас распоряжусь, чтобы тебе выдали девятьсот седьмую…
— Погоди, — удержал я его. — Не торопись. Слушай, Сосискян, ты меня давно знаешь… скажи, я просил когда-нибудь для себя исключительных благ?
— Ну! — сказал Жора. — Знаем твою скромность.
— Может, с черного хода чего-нибудь тащил или по блату доставал?
— Зачем такое говоришь? — расстроился Жора.
— Ну вот, — сказал я. — Не просил до сегодняшнего дня. Это в первый и последний раз.
— Понимаю! — вспыхнул Жора. — Понимаю, — повторил он и заерзал.
Потом перегнулся ко мне через стол:
— Имеется одна невостребованная. Готовили для академика… Только как старому другу…
— Тю! — замахал руками я. — Катись ты со своим академиком! Я о другом. Ты мне только выпиши справку: дескать, гражданин такой-то голову поменял. И все. А я уж заберу эту свою. Тем более её еще и распаковать не успели.
— Справок не даем, — официально сказал Жора. — Отрезали эту бюрократию. Навсегда… Здесь! — он похлопал рукой по какому-то лысому прибору. — Здесь все фиксируется. Обменял — зафиксирует, не обменял — зафиксирует.
— Да-а, — задумался я. — А может, подобрать что-нибудь из брака? Что-нибудь похожее на прежнюю?
— Тебе как лучше стараешься, — обиженно сказал Жора, — а ты… понимаешь. — Он нажал кнопку и спросил в микрофон: — Товарищ Маточкина, как там у нас сегодня? Одна? А что за дефекты? Жора усилил звук, и мне стало слышно, как женский голос перечисляет: "Склероз, депрессивные приступы, головокружения, мигрень».
— Господи, Жора! — вскочил я. — Это же почти моя голова!
— Положим, мигрени-то у тебя не было, — буркнул он.
— Эх, Сосиска! — сказал я. — Уж к мигрени я как-нибудь привыкну!
Через час я вышел из обменного пункта. На плечах у меня была моя новая старая голова. В кулаке я сжимал две таблетки. Это Сосискян дал мне их на прощанье.
— Возьми, — сказал, — они сладкие. Кисловатые такие. После этого дела три часа нельзя думать, а без таблеток все равно думается.
Мимо бежала собака. Я хотел бросить ей таблетки, но пожалел. За что ей такая обида — три часа не думать.
Бросил таблетки в урну.