Страница 12 из 28
— Завтра в это время, — сказал Вальцев, отдувшись и понюхав корочку, — мы уже будем на Седьмом полигоне.
— На седьмом… на чем?
— На Седьмом полигоне. Это крупная база Управления в Заполярье. Оттуда через месяц будем стартовать.
— А как ты думаешь, когда мы вернемся?
— Когда вернемся? Точно сказать нельзя. Если бы речь шла о нормальных атомных ракетах с жидким горючим, я бы рассчитывал года на полтора.
— Ого!
— Ну, а поскольку мы летим на „Хиусе“, сроки сокращаются раз в десять.
— Слушай, почему это? Что это за чудо — „Хиус“?
Вальцев усмехнулся.
— Видел у Краюхина в кабинете?
— Что? Эта дурацкая черепаха?
— Чудак. Это модель „Хиуса“, вот что это такое. Я, брат, всего-навсего геолог и в этих вещах не силен. Но в общем дело обстоит следующим образом. Старые ракеты вынуждены все время экономить горючее и пользоваться притяжением Солнца и планет. Например, перелет до Венеры занимал несколько месяцев. Из этого срока двигатель ракеты действовал всего час при взлете и несколько минут при подходе к спутнику. Остальное время ракета двигалась пассивно, по законам всемирного тяготения. А „Хиус“…
— Ну, а „Хиус“?
— „Хиусу“ не нужно экономить. Термоядерная ракета. Почему-то ее называют „фотонной“. Она все время летит с включенными реакторами и может, как говорят, достигать любых скоростей. Но как это делается — убей, не знаю.
— Он сейчас на полигоне?
— Нет, что ты! Он в пробном рейсе. Побыл на наших искусственных спутниках при Венере и должен через две недели вернуться. Еще вопросы?
— Почему сгорел первый „Хиус“?
Вальцев, прищурившись, посмотрел на Алексея Петровича.
— Тебе это уже известно, оказывается? Да… Никто не знает почему. Спросить не у кого. Единственный человек, который мог бы пролить свет на происшествие, как говорится в детективных романах, это Ашот Петросян, светлая ему память. Он распался в атомную пыль вместе с массой тугоплавкой легированной стали, из которой был сделан корпус первого „Хиуса“.
Он помолчал, играя вилкой.
— Конечно, „Хиус“ еще очень несовершенен. Но ведь нужно! Нужно, Алеша! Сейчас это единственное средство освоить Венеру. Вот и летим. Подумай, миллиарды тонн радиоактивных материалов, когда мы дрожим над каждой тонной! И прямо под ногами. Какая находка для государства! А время не терпит…
Алексей Петрович ласково глядел на товарища. Левка, видимо, все еще считает, что он боится. Да разве дело в страхе?
Самое главное — суметь сделать то, чего от него ждут. А это еще не совсем ясно. Но, надо думать, станет ясно в ближайшее время. От вина на душе стало легко и тепло, ощущение риска и опасности притупилось. Лева Вальцев, старый друг, которого он выручил в Черных Песках, ручался за него. И раз он идет на такое дело, как может позволить себе отстать капитан Громыко?
Он встал и прошелся по комнате. У пианино задержался, снова поглядел на фотографию.
— Ну, хорошо. Хватит о „Хиусе“, о „красных кольцах“. Кто это, если не секрет?
— Нет, какой же секрет, — нехотя сказал Вальцев. — Маша Бирская. Сашкина сестра.
— А-а…
— Мы были женаты, потом она ушла. Да, слушай, как у тебя дела?.
— Дела?
— Ну да, с этой твоей… алма-атинской красавицей.
Алексей Петрович сразу поскучнел.
— Так себе, — грустно сказал он. — Встречаемся, когда приезжаю.
— Ага, встречаетесь, когда ты приезжаешь. Ну и что?
— Что? И ничего.
— Ты ей делал предложение?
— Делал.
— И она отказала?
— Нет. Сказала, что подумает, — Давно она это сказала?
— Да… скоро уже год.
— Дурак ты, Леша, как я погляжу.
Алексей Петрович обреченно вздохнул. Вальцев с откровенной насмешкой смотрел на него.
— Нет, вы подумайте! — сказал он. — Человеку тридцать пять лет. Заслуженный командир. Не пьет… Во всяком случае, не напивается. Влюблен в красивую незамужнюю женщину и встречается с ней уже десять лет…
— Семь.
— Пускай будет семь. На седьмой год делает ей предложение… Сколько лет ты собирался сделать ей предложение?
— Шесть лет.
— Да… Наконец делает ей предложение. Заметьте, она терпеливо ждала целых шесть лет, эта несчастная женщина.
— Ну, ладно, хватит.
— После этого, когда она из скромности или из маленькой мести сказала, что подумает, он ждет еще год…
— Хватит, говорю!
— Правда, Алешка, ты самый положительный дурак, каких…
— Ну? — Алексей Петрович схватил с дивана валик и поднял над головой.
— Молчу, молчу… Садись, пожалуйста, Алексей Петрович, сделай милость. Если уж говорить серьезно, то ты сам виноват.
Я ее хорошо не знаю, видел всего два… нет, три раза, а ты знаком семь лет. Но ведь твой способ знакомства похож на издевательство. Ты ее и не обнял, наверное, ни разу. Что она о тебе подумает? Но, кажется, она славная женщина. Тебе просто везет.
— Куда уж мне с моим-то рылом… — уныло сказал Алексей Петрович.
Вальцев хлопнул его по спине.
— Не горюй. Вернешься домой — герой! — у тебя и уверенности больше будет, все сразу уладится.
— А вдруг за это время…
— Господи! За семь лет ведь ничего не случилось, верно?
Алексею Петровичу было страшно приятно, что друг Лева успокаивает его и так уверенно говорит о его будущем. Он повеселел, схватил Леву за шею и одним движением пригнул до пола.
— Ох, и силен же, чертяка! — морщась от боли, проговорил Вальцев. — Вот за это самое вас, офицеров, девушки и любят.
Алексей Петрович рассмеялся.
— Брось скромничать. Да зажги-ка, брат, свет, и давай еще чего-нибудь выпьем.
— Не вредно, не вредно, милостивый государь!
Комната ярко осветилась, за окнами стало совсем темно.
Вальцев опустил шторы.
— Светло и уютно, — хихикнул он, потирая руки. — Чего желаешь?
— Налей сухого, если есть.
— Как не быть, дорогой? Изволь, вот цинандали. Пойдет?
— Еще как!
Они сели рядом на диван с бокалами в руках.
— Знаешь, Лева, расскажи-ка ты мне об этих ребятах.
— О каких?
— О наших. О нашей команде. Кто они такие и что собой представляют? Тебе они нравятся?
Вальцев задумчиво отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол.
— О наших ребятах, значит… Мне-то они очень нравятся.
Подбор людей в эту экспедицию до удивления хороший. Только Строгова, командира, я знаю плохо.
— А остальные, значит…
— Хорошие, я же тебе говорю. Орлы!
— И этот „пижон“?
— Какой пижон?
— Бирский.
— С чего ты взял, что он пижон?
Алексей Петрович сделал неопределенный жест.
— Так мне кажется.
— Ладно, начнем с Бирского. Ты на него не сердись. Он хороший парень и, когда вы поработаете вместе, станет твоим лучшим другом.
— Сомневаюсь.
— Твое дело. Только когда я впервые пришел в Управление, он меня третировал еще хуже. Понимаешь, у него бзик: всякий, кто приходит „со стороны“, то есть не имел высокой чести крутиться в шаровых камерах и сидеть месяцами в маске в азотной атмосфере — это все глупости,[8] которые проделывают со слушателями Института подготовки, — так вот, тот, кто не прошел через это, для работы в пространстве, по его мнению, не годится. А потом мы с ним очень подружились во время экспедиции на Марс. Он, конечно, немного неврастеник. Но что в нем характерно, так это полное отсутствие инстинкта само сохранения. Он смел, как наполеоновский гвардеец, вернее, как Рикки-Тикки-Тави. И вместе с тем очень добрый и отзывчивый парень.
— Положим, — пробормотал Алексей Петрович, поднимаясь, чтобы налить себе вина.
— Вот тебе и „положим“. В общем, не пройдет и месяца, как вы перестанете глядеть друг на друга волком… или я не знаю тебя и его. Здесь, понимаешь, вот еще что. Вначале в экспедицию намечали Савушкина, его большого приятеля. А потом назначили вдруг тебя.
— Ага…
— Но это обойдется.
— Ладно, посмотрим. А что Гриша?
— Гришка Ершов? У нас его называют „небожителем“. Если ему дать волю, он вообще не будет возвращаться на Землю. Для него существует только пространство и приборы в кабине. И еще Верочка Званцева — ты ее не знаешь. У нас есть несколько таких — отравленных на всю жизнь.
8
В офлайн-интервью на сайте rusf.ru на вопрос о „спорте в вашей жизни“ (07.06.04) Б. Н. Стругацкий ответил: „АНС был человек от природы на редкость богато одаренный физической силой и выносливостью. Но к спорту был равнодушен, к любому. И даже относился к заядлым спортсменам с некоторым скепсисом. „Знаем мы их, разрядников — на Десятом километре с полной выкладкой из него уже дух вон, и все его снаряжение приходится тащить нам, безразрядникам…““ Отсюда, думаю, происходит и насмешливое отношение Авторов к тренировкам межпланетников. И напрасно, конечно.
Главная неприятность космических полетов — это невесомость. Не весомость — вовсе не порхание, как во сне. Это непрерывное падение! И через несколько часов вестибулярный аппарат отключается. Синее кажется красным, красное зеленым, непрерывно тошнит, временами наступает черное выпадение сознания… Проходит это состояние примерно через сутки. А если тренироваться должным образом, то через несколько часов. Кроме того, при длительной невесомости атрофируются мышцы, в том числе сердечная, обескровливаются сосуды ног, катастрофически вымывается кальций из костей. Опять же — необходимы тренировки, и на Земле, и в космосе. Впрочем, на „Хиусе“ постоянная тяжесть… — В. Д.