Бегство от волшебника

— От глотка шампанского не откажусь! — подхватила дама в мантильке.

Прибыли бокалы, а следом за ними два большущих чайника и тарелочки с печеньем. Возникла суета, в ходе которой миссис Уингфилд удалось прорваться к столу, где она и поместилась возле бутылок и бокалов. Чашки, наполненные чаем, начали передавать поверх голов, от чего несколько шляпок оказались сбрызнуты кипятком.

— А я думаю, нам нужно проголосовать, — воззвала дама в огромной шляпке.

Пробка выстрелила в потолок.

— А я вот думаю, что, пожалуй, мне пора домой, — возразила, обращаясь к своей соседке, старушка со слуховым аппаратом. — Ничего хорошего ждать не приходится. Я вообще не понимаю, что здесь происходит. — Но тут миссис Уингфилд дернула за проводки слухового аппарата — и старушка погрузилась в благое молчание.

— По-моему, все управление велось неправильно… — говорила миссис Каррингтон-Моррис. — Не могу обвинить в этом мисс Кип. Мне кажется…

— Э-э-э… налей-ка мне еще чаю, Ада, дорогая, — прогудела дама в вуали.

— Ну, хорошо, если вы хотите голосовать, будем голосовать! — прокричала миссис Уингфилд. А дамы тем временем двигались со своих мест и располагались вокруг чашек и бутылок. Чашки и бокалы передавали из рук в руки.

— Я заказала это пойло, — продолжала миссис Уингфилд, — чтобы отпраздновать освобождение нашего дорого журнала от грозившей ему опасности. Прежде чем продолжить, предлагаю тост. За «Артемиду»!

Учредительницы все как одна встали и подняли свои чашки и бокалы.

— За «Артемиду»! — хором повторили они. Только Кальвин остался сидеть. Хантер, которому не удалось получить ни чая, ни шампанского, растерянно замер на полпути.

— Это все, конечно, прекрасно, — сказала дама в мантильке, осушив свой бокал, — но каковы наши дальнейшие действия?

— Неужели мы позволим этому издательскому магнату завладеть нашим возлюбленным журналом… да или нет? — несколько пошатываясь, спросила миссис Уингфилд. Роза сделала попытку ее усадить.

— Нет! — ответили собравшиеся, правда, в их голосах чувствовалась разная степень убежденности.

Миссис Уингфилд села.

— Ну тогда вот что сделаем! — прокричала она. — Мисс Кип, возьмите, пожалуйста, листок бумаги… записывайте. Я жертвую тут же пятьсот фунтов. Остальное — позднее. А ты, Ада? — миссис Уингфилд перегнулась через стол к миссис Каррингтон-Моррис.

— Несомненно, — с достоинством откликнулась та. — Я не могу позволить Камилле оказаться впереди. Еще пятьсот фунтов. От меня. Запишите, мисс Кип.

Роза вытащила ручку, бумагу и присела к столу. Вскоре восторженно тараторящие дамы толпой окружили ее. Список рос прямо на глазах.

Хантер сложил свои бумаги и приготовился уходить. Он жестом позвал Кальвина присоединиться к нему. Сейчас он испытывал к Блику почти братское чувство. Но обернувшись, он с удивлением обнаружил, что на его лице написано самое искреннее веселье. Кальвин Блик поднял глаза к потолку и воздел руки.

— Идемте, — позвал Хантер, — пока нас не разорвали на куски!

Кальвин встал. Он сотрясался от смеха.

— Пока председатель и его таинственный приятель еще не улизнули, — раздался голос дамы с челкой, — я предлагаю вынести резолюцию, осуждающую тех, по чьей вине допускается употребление алкоголя на такого рода собраниях… — Рев голосов был ответом на ее слова. Хантер и Кальвин метнулись к дверям.

— А что, амазонки были трезвенницами? — вопрошала миссис Уингфилд. — А мадам де Сталь? А Сафо?

Последнее, что Хантер видел, это пирамиду из взволнованных лиц, сбившихся набок шляпок и открытых ртов, нависшую над Розой, записывающей фамилии и адреса. Щеки у нее пылали, и прическа начинала распадаться.

14

Рейнбери был в отвратительнейшем настроении. Он чувствовал себя жертвой огромной несправедливости, по сути, целого ряда несправедливостей, назначенных ранить каждую пядь его личности. Неприятности начались три дня назад, после того как сэр Эдвард Гэст, увидав в коридоре Рейнбери, направляющегося в столовую, зазвал его к себе в кабинет, похлопал по плечу и начал поздравлять. Заметив, что Рейнбери удивлен, сэр Эдвард объяснил: «Речь идет об отчете вашей молодой сотрудницы. Прекрасно написано! Ну, несомненно, вы ей помогали. Чрезвычайно ценная работа. Вы еще не раз услышите эти слова, Рейнбери».

Джон с усилием, но все же заставил себя улыбнуться и похвалу руководителя принял с видом скромно-почтительным. Более того, у него хватило присутствия духа заметить, что, о нет, никакой особой помощи мисс Кейсмент он не оказывал, все лавры, безусловно, принадлежат ей; но тон его явно намекал на обратное. А выйдя из кабинета, он тут же бросился на поиски вероломной подчиненной. Он хотел нанести удар, именно в таком он сейчас был настроении… надо ковать железо, пока горячо, ведь еще немного — и он начнет анализировать и размышлять, после чего откроется, что в сложившихся обстоятельствах можно действовать на сотню разных ладов.

Наконец он отыскал мисс Кейсмент. В своем собственном кабинете. Она сидела за столом и с интересом изучала какой-то документ. Он сразу же бросился в атаку.

— Каким образом ваш отчет оказался у сэра Эдварда? — спросил он.

Мисс Кейсмент растерянно, даже испуганно вскочила со стула.

— Я очень сожалею, — пролепетала она. — Произошла ошибка. Вы помните, я поставила на отчете пометку «на рассмотрение директора»? Поскольку наша машинистка сейчас отсутствует, я послала черновик с несколькими исправлениями в машбюро, и одна из этих новеньких сотрудниц вместо того, чтобы вернуть отчет мне, бросила его в общую кучу, и вот таким образом его доставили директору.

— Я вам не верю, — произнес Рейнбери. Ему страшно хотелось схватить мисс Кейсмент за эти тщательно уложенные кудряшки и трясти ее, трясти, пока зубы не начнут стучать. Он отворил дверь кабинета и велел ей выйти. Она выскочила с видом человека, боящегося, что его пнут сзади.

На следующий день оба были мрачны, разговоры их сузились до кратких, сугубо деловых реплик. Попытка Стогдона растопить лед фразой: «Что-то невесело у нас сегодня, а?» — завершилась тем, что мисс Кейсмент чуть не испепелила его гневом. В конце рабочего дня Рейнбери самому пришлось выносить из кабинета корзину с накопившимися за день бумагами. Именно тогда, проходя мимо регистратуры, он мельком увидел мисс Кейсмент. Прислонясь к шкафу, она сосредоточенно о чем-то беседовала с Эвансом. Рейнбери тут же сказал себе: какие пустяки. И все же эта случайно увиденная картина настойчиво преследовала его. Что-то такое было в позе мисс Кейсмент… решительное и напряженно-внимательное, и это не могло не вызывать тревоги у него. В конце концов он всегда подозревал, а сейчас получил подтверждение, что эта девушка способна на все.

Но этой неприятности суждено было померкнуть перед лицом следующей, не замедлившей явиться. Второй день после обнаружения предательства мисс Кейсмент был днем накануне приема у Миши Фокса. Рейнбери получил приглашение в конце предьщущей недели, чему был очень рад. Раз приглашение пришло, значит, их странная последняя встреча Мишу нисколько не обидела. Рейнбери, когда начинал размышлять на эту тему, вынужден был признать, что у него в душе осталось очень мало подлинной любви к Мише, в противоположность огромному беспокойству о том, чтоМиша о нем думает, и столь же огромному желанию сохранять неизменными их отношения. Иметь право и впредь именовать себя другом Миши Фокса — вот что для него было важно; но ни забота о Мише, ни даже само желание видеться с ним чаще, чем необходимо для поддержания, главным образом в собственных глазах, видимости дружбы, не входили в число составляющих этой странной дружбы. Предстоящий прием радовал его и одновременно вселял тревогу. Он очень хотел быть приглашенным; часы, проводимые на таких приемах, считал своего рода очищением, необходимым ему перед достижением тех или иных целей. Рейнбери на собственном опыте убедился, что устраиваемые Мишей приемы очень часто оказывались тщательно продуманными спектаклями, в ходе которых стремительно продвигались к развязке различные интриги и драмы; и предчувствие предстоящего заставляло его волноваться, хотя… зачем волноваться? Ведь тяжесть главной роли на этот раз уж точно нести не ему.