Страница 3 из 48
Но, собрав все внутренние силы, Роман всетаки допел куплет до конца и с замирающим сердцем перешел на припев:
— «… Воля тебя не забудет, воля тебя сбережет…»
Четверо сидевших на койках палачей оцепенели, и Роман с радостным ужасом повторил припев, потом еще раз, еще…
Видя, как глаза Сухого, Валуя, Мясника и Лолиты остановились и стали бессмысленными, он запел в полную силу. Подойдя к замершим бандитам, Роман несколько раз громко пропел в лицо каждому кодовый припев, а потом, отойдя к двери, громко крикнул:
— Сделай это сейчас! Сделай это сейчас! Сделай!
Вертухай, дежуривший в конце мрачного тюремного коридора, где располагалась прессхата, скучал и от нечего делать ковырял большим, истертым до блеска ключом стену. Из пресс-хаты, дверь которой специально была сделана толстой, чтобы заглушить крики истязуемых заключенных, время от времени доносились еле слышные голоса. О чем говорили, было непонятно, и только один раз послышался короткий вскрик, потом кто-то засмеялся и снова настала тишина.
Это было странно. Вертухай привык к тому, что обычно уже через несколько минут из прессхаты начинали доноситься крики о помощи, глухие удары и стоны, но сегодня этого почему-то не было. Наверное, подумал он, прессовальщики решили для начала нагнать на жертву страху, а уже потом перейти к физическим методам воздействия.
В общем-то так оно и было, но вертухай даже в кошмарном сне не мог представить, что началось потом. Примерно через полчаса он услышал, что в пресс-хате кто-то запел. Вертухай знал, что на обработку привели известного певца Романа Меньшикова. Песни Романа вертухаю не нравились. Ему вообще не нравились никакие песни, и лучшей музыкой для него были проклятия и стоны тех, кого отправляли в карцер, еще любил он тихий шелест денежных знаков.
Вертухай прислушался, но слова и мелодия песни были совершенно неразборчивы, и он подумал, что либо Меньшикова заставили петь на потеху палачам, либо он просто сошел с ума от страха и его придется отправить в санчасть. Такое иногда случалось.
Наконец пение прекратилось, и через несколько минут раздался требовательный стук в дверь. Никаких криков при этом не было. Стук повторился, и из пресс-хаты донесся глухой крик:
— Эй, начальник, отворяй калитку!
Ухмыльнувшись, вертухай встал с табуретки и, позвякивая ключами, неторопливо пошел на зов. Не иначе как певец спекся, решил он. Да, артисты хилые людишки, куда им тягаться с жестокими и безжалостными уголовниками…
Отперев дверь, вертухай заглянул в камеру и выронил ключи.
Роман стоял, прислонившись к железному косяку дверного проема, и спокойно курил сигарету. А в камере…
В камере было четыре трупа и огромная лужа крови.
Бригадир прессовальщиков Сухой сидел на полу у койки, его голова была откинута назад, а там, где раньше было горло, зияла огромная кровавая рана, похожая на разинутый в беззвучном крике рот. Рядом с его левой рукой валялся окровавленный нож с широким лезвием. Валуй лежал у стены лицом вниз, и то, как его голова была повернута набок, не давало никакой надежды на то, что он был жив. То же можно было сказать и о Мяснике — его правая рука все еще сжимала бритву, а вся внутренняя сторона левого предплечья была разлохмачена в кровавую лапшу, и такой способ вскрытия вен, судя по всему, привел к желаемому результату с трехсотпроцентной гарантией. А в дальнем углу камеры сидел Лолита, опираясь спиной на стену, и его внутренности сползали по коленям.
На лице Лолиты застыла томная улыбка, которая говорила о том, что харакири — его любимое удовольствие.
— Ну что, насмотрелся? — небрежно произнес Роман, выпустив струйку дыма в потолок. — Надо бы приборочку сделать, как думаешь?
Вертухай вздрогнул и, посмотрев на Романа бешеными глазами, быстро подобрал ключи и захлопнул дверь. Заперев камеру, он бросился к висевшему на стене телефону и, схватив трубку, воткнул дрожащий палец в дырку на черном эбонитовом диске.
Часть первая ПЕСНЯ О СМЕРТИ
Глава 1
СМЕРТЬ НА НАРАХ
— Я не понял, — сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, — то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?
— Ну да, — кивнул Роман, — я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были — не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.
— Тут что-то не так, — нахмурился Лысый. — Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?
— Обязательно помню, — кивнул Роман. — Сухой, Валуй, Мясник и Лолита.
Лысый подумал и отрицательно покачал головой, потом почесал ухо, и Роман с удивлением увидел выколотый на его руке чертеж «пифагоровых штанов».
— Не, таких не знаю, — задумчиво произнес Лысый. — Про Мясника что-то краем уха когда-то слышал, а остальные — не наши. В смысле — не крестовские. Видать, их специально по твою душу с какой-нибудь зоны выдернули. Ты, значит, важная персона, раз местным тебя не отдали.
Он посмотрел на Романа, подумал еще и спросил:
— А может, ты просто скромничаешь? Может, ты их сам завалил? Такое бывало, знаешь ли…
— Ага! — Роман засмеялся. — Четырех быков завалил. Они знаешь, какие здоровые были? Руки — как у меня ноги. Даже толще. А шея у каждого — как железнодорожная шпала. И все в наколках. Живого места нет. Такой если мне раза даст, тут же мне кирдык и настанет.
— Ну, карате там всякое, ниндзя…
— Как же, ниндзя… — Роман с удовольствием глотнул крепкого чаю. — Ты на меня получше посмотри. А они…
Роман огляделся и ткнул пальцем в лежавшего на койке братка.
Браток весил килограммов сто и был весьма внушительной комплекции.
— Извини, не знаю, как зовут… Видишь — здоровый парень, крепкий, но те ребята пострашнее будут. Вернее — были…
— И все-таки странно это все… — Лысый снова покачал головой. — Чтобы пресс-команда сама себя порешила, это уже слишком.
— Ну, слишком, не слишком, — Роман пожал плечами, — сам видишь, я тут точно ни при чем.
— Значит, говоришь, сами…
— Ага, сами. Сначала пугали меня, рассказывали всякие ужасы: что они со мной сделают, да что они прежде с другими делали, да какие способы имеются, скулу мне, видишь, располосовали, — Роман потрогал подсохшую рану и поморщился, — а потом ни с того ни с сего… Главный их, этот, как его, Сухой, вдруг вынимает нож и себя по горлу — хвать! От правого уха и налево, сколько руки хватило… Кровища хлещет… А Валуй разбежался — и башкой в стену. Хряснуло так, что я чуть харч не кинул. Ну, упал и не шевелится. А башка — набок. Сразу видно, что не жилец. А эти двое — Лолита с Мясником — посмотрели на него и оба одновременно, будто наперегонки — Лолита себе харакири сделал, прямо как самурай какой-то, а Мясник бритву схватил и давай лезвием себя по левой руке хлестать. Сделал из собственной руки бефстроганов… В общем — фильм ужасов. А я еще испугался — вдруг это такое сумасшествие заразное, и я сейчас тоже что-нибудь с собой сотворю! Но вроде обошлось…
— Да уж, обошлось… — Лысый посмотрел на Романа. — Ну да ладно, давай спать.
Он повернулся к двери и позвал:
— Тарасыч!
За дверью послышалось неторопливое шарканье, и сиплый голос произнес:
— Ну, чего тебе?
— Гаси свет, — ответил Лысый, — пионерам спать пора.
— Таких пионеров в зоопарке выставлять, — отозвался из коридора Тарасыч и выключил свет. — Спокойной ночи.
— И тебе того же, добрый ты наш, — сказал Лысый и, откинувшись на койку, укрылся одеялом.
Роман последовал его примеру, и через несколько минут в камере настала тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей.
Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.