Король Треф

Алеша сунул руку за пазуху и проверил, легко ли пистолет вынимается из кобуры. Все было в порядке, и Алеша посмотрел по сторонам. Он не знал, в какой машине подъедет Знахарь, и был готов к любому варианту развития событий.

Наконец ровно в половине седьмого рядом с ним остановился черный «Лексус» с затемненными стеклами. Его задняя дверь широко распахнулась, и Алеша увидел сидевшего внутри улыбавшегося Знахаря, который делал приглашающие жесты — дескать, давай, залезай! Впереди сидели двое, и Алеша видел их крепкие коротко стриженные затылки.

Нужно было действовать, но он не мог пошевелиться.

Знахарь еще раз махнул рукой и сказал:

— Ну, чего стоишь, садись, поехали!

И тут в ушах Алеши прозвучали слова генерала Губанова:

«Он проиграл ее в карты и убил».

Он проиграл ее в карты и убил.

Алеша выхватил пистолет и, направив его в лицо Знахаря, нажал на спуск.

Голова Знахаря дернулась, и он повалился на сиденье. В ту же секунду передние двери «Лексуса» распахнулись, и из машины стремительно выскочили двое бугаев, одним из которых был Доктор. Алеша стоял, не двигаясь, и держал пистолет перед собой. Выстрелить в человека — не то что прикончить волка, и он, забыв о своей решимости довести дело до конца, оцепенел от ужаса перед содеянным.

Доктор подлетел к нему, выбил пистолет и резким движением повалил Алешу на асфальт, больно заломив ему руку за спину. Другой, увидев, что нападавший блокирован, сунулся в салон машины и приподнял окровавленную голову Знахаря, лежавшего на заднем сиденье.

Пуля попала Знахарю в левый глаз, и вся левая сторона его лица была залита кровью. Но он все еще был в сознании и, с трудом ворочая языком, прохрипел:

— Даже пальцем его не трогать, понял?

Привыкший ничему не удивляться охранник кивнул и осторожно опустил голову Знахаря на сиденье, затем они с Доктором быстро нацепили на Алешу наручники и грубо бросили его в багажник. Еще через несколько секунд мотор «Лексуса» взревел, и, оставив за собой две жирных черных полосы, машина с визгом сорвалась с места и понеслась в сторону Военно-медицинской академии.

На асфальте валялись раздавленные каблуком охранника часы, слетевшие с руки Алеши. Их остановившиеся стрелки показывали шесть часов тридцать две минуты.

Эпилог

Чернота.

Чернота и пустота.

Где-то в недостижимой дали светилась малюсенькая точка, но до нее было так далеко, что страх схватил меня за обнажившиеся кости. Там, в этом комочке света — жизнь. Жизнь — там, а я — здесь.

Я был выпавшим ночью за борт океанского парохода человеком, который с ужасом провожал взглядом навсегда удалявшуюся от него махину радостных огней и в последний раз слышал летевшие с ярко освещенной палубы смех и голоса людей, не знавших о том, что один из них прощается с ними навсегда.

Но не было ни удалявшегося парохода, ни захлестывавших лицо волн. Надо мною не было ночных звезд и под ногами не было бездны. Вокруг было только одно великое Ничто, и именно это вызывало во мне дикий страх и желание визжать и извиваться. Но не было и меня, и я не мог понять, кто же тогда так боится, кто же так хочет вернуться туда, где свет, звуки и боль?

Я устремил взгляд в далекую черноту, где, все уменьшаясь, светился выход из этого черного пространства, в котором мне суждено было раствориться без следа, и понял, что если сейчас не вырвусь отсюда, то бесконечно далекая дверь, за которой сверкала уходившая навсегда жизнь, закроется, и тогда в абсолютной темноте небытия я не смогу найти даже того места, где она когда-то была.

Безумный ужас соединился во мне с не менее безумным желанием жить, и я, разрывая невидимые черные нити, на которых висел в центре бесконечного мрака, рванулся туда, где последней надеждой светился становившийся все меньше и меньше выход из неотвратимо захлопывавшегося вокруг меня кокона смерти.

Черное пространство подернулось серыми тенями, и я ощутил, как меня понесло в сторону выхода из этого непознаваемого ада. Я почувствовал, что он отпускает меня, и моя радость, летевшая впереди меня, ударила в призрачные и жадные шевелящиеся стены, и они дрогнули.

Но тут ржавый железный крюк, брошенный мне вслед демоном тьмы, воткнулся в мой левый глаз и, с хрустом пронзив кости черепа, резким рывком остановил меня. Ужасная боль сокрушительной волной пронеслась по всему телу и, отразившись, жестоким ударом вернулась в левый висок. Это было невыносимо, но извивавшийся в судорогах ужаса рассудок подсказал, что боль — это то самое благо, которое безжалостно свидетельствует о жизни.

Я выдернул и отбросил удерживавший меня кривой железный коготь и понесся туда, где светился смеявшийся и манивший выход из тьмы и страха. Вместе со мной летела терзавшая мою голову боль, но это была моя боль, моя жизнь, и я радовался ей, как женщина радуется мукам, которыми платит за появление на свет человека, обреченного на страдания и счастье.

Я лежал на спине, и между моими веками и глазными яблоками плавали мутные пятна. В левой стороне головы пульсировала боль, и я чувствовал, что мой череп охвачен тугой повязкой. В ушах шумел прибой, но это не доставляло мне ни малейшего удовольствия, потому что я понимал, что лежу вовсе не на морском берегу.

Я попытался открыть глаза и почувствовал, что левый глаз не открывается и туго прижат той же повязкой, которая сдавливала всю мою голову, оставив свободными только уши. Разлепив правый глаз, я увидел мутное серое пространство, в котором перемещались неясные размытые тени. Сквозь шум в ушах до меня донеслись слова на непонятном языке, гулко отражавшиеся от стен, и я различил среди них знакомое слово «кома». Уцепившись за него, я смог отделить голос говорившего от кувыркавшихся в ушах непонятных звуков и услышал еще несколько слов. Тот же голос сказал: «смотри», другой голос ответил: «да, он приходит в себя».

Это, значит — я прихожу в себя, и это у меня кома.

Очень отлично!

Я ничего не понимал и попытался открыть рот, чтобы задать соответствующие вопросы призрачным фигурам, висевшим вокруг меня в мерцающем сумраке, но пересохшее горло издало лишь жалкий писк, а затем на мои губы легла чьято прохладная и легкая рука и странно знакомый женский голос прилетел ко мне издалека:

— Молчи, тебе нельзя говорить.

Эхо этих слов заметалось вокруг, вызывая головокружение и тошноту, и я попытался сфокусировать зрение, чтобы различить, чье же это лицо колышется передо мной, но неимоверное усилие, которое потребовалось для этой попытки, исчерпало мои силы, и я провалился в темноту, успев только заметить, что она не имеет ничего общего с тем кошмарным небытием, из которого я только что вынырнул. Я просто уснул.

Когда я снова пришел в себя, то уже без труда вспомнил, что лежу в постели с забинтованной головой, что вокруг меня — люди, которые обо мне заботятся, что я был в коме, а теперь вроде бы постепенно очухиваюсь.

Однако о том, что привело меня в такое плачевное состояние, я вспомнить не мог. Да и мое зрение по-прежнему не хотело служить мне, отказываясь показать тех, кто был рядом со мной. Шум в ушах стал тише, но пока что не прекращался, и волны несуществующего прибоя все еще набегали на мой истерзанный берег.

Я с трудом открыл правый глаз и с удовлетворением отметил, что сумрак вокруг меня приобрел более четкие очертания и я уже мог разобрать, что справа от меня висит светлое прямоугольное пятно окна, а там, куда были направлены мои неподвижные ноги, виднелась белая дверь. В остальном пространстве виднелись какие-то мутно блестевшие непонятные предметы, перемежавшиеся такими же непонятными тенями. Все это было не в фокусе и медленно плыло куда-то вбок.

Раздался далекий неясный шум, и дверь медленно открылась.

В ярко освещенном проеме показалась белая фигура, которая приблизилась ко мне и остановилась слева от кровати. Я с трудом повернул в ту сторону правый глаз, и в нем болезненно запульсировала кровь, окрашивая все вокруг медленными розовыми вспышками. Рядом со мной стояла тонкая женская фигура в белом, но, как я ни напрягался, черты ее лица оставались неясными и расплывчатыми. Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но призрачная женщина склонилась надо мной, и на мои губы уже знакомым жестом легла легкая прохладная ладонь, и плывущий в тишине голос повторил те же, что и в прошлый раз, слова: