Зигмунд Фрейд

Замечания, вызвавшие недовольство Фрейда, содержались в письме, написанном в мае 1927 года. Джонс описывал удачный анализ его двоих маленьких детей и тут же упомянул недавно опубликованную книгу Анны, введение в детский анализ. К сожалению, писал он, в книге есть места, с которыми он не может согласиться, добавляя необоснованно: «Не могу не предположить, что они, видимо, вызваны каким-то несовершенно проанализированным сопротивлением». В письме не говорилось еще кое о чем, что Фрейд наверняка знал: дети Джонса были в руках Клейн, методы которой отличались от методов Анны «Один из детей стал известным писателем Мервином Джонсом. В то время ему было пять лет. Он писал в своей автобиографии, что психоанализ не избавил его от невротических черт. „В любом случае, я забыл — или, вероятно, нужно сказать, подавил в себе — все связанное с моими сеансами с госпожой Клейн, если не считать поездки в ее дом и того, как выглядела ее комната“. Его друзья-аналитики этому удивлялись. Но то же самое произошло с маленьким Гансом.». Клейн решила, что дети гораздо умнее, чем считает Фрейд и все остальные, и лелеют убийственные эдиповы фантазии, когда им не исполнилось и полугода. Без сомнения, на доктрины обеих женщин влияли их противоположные характеры: одна — яркая разведенная женщина с детьми, вторая — страдающая тревожностью и никогда не знавшая мужчин.

Предположение, что Анна была «несовершенно проанализирована», явилось верхом наглости, даже если Джонс не знал, что аналитиком был ее отец. Сначала Фрейд просто напомнил ему, что подобные обвинения обоюдоостры. В сентябре 1927 года он потерял терпение и обвинил валлийца в том, что тот организует против него заговор. «Кто проанализирован достаточно? Я могу тебя заверить, что Анну анализировали дольше и тщательнее, чем, например, тебя самого». Расскажи мне, писал Фрейд, что происходит в Англии и в твоей голове. «Я научился многое выносить и не имею иллюзий о золотом веке, где ягненок пасется рядом с волком».

Джонс заверил его. «Настроение в Англии — абсолютная преданность вам и верность принципам психоанализа». Это было правдой. Джонс и британское общество оставались верными делу. Но Фрейд в пожилом возрасте боялся предательства. Он за глаза осуждал Джонса, называя его нечестным, лишенным оригинального мышления человеком, «применение которым моих идей осталось на школьном уровне», разочарованным ухажером, который мстит Анне за то, что она отвергла его в 1914 году — под влиянием отца, следовало добавить ему, если он сам хотел быть честным.

В каком— то плане жизнь Фрейда в 1920-х годах оказалась приятнее, чем он ожидал. Теперь, когда Австрия стала республикой, а от Габсбургов остались только воспоминания, Веной управляли социалисты. Они видели во Фрейде представителя нового постимперского строя, который принесет трудящимся мир и процветание. Именно они сделали его почетным гражданином города со словами, что чувствуют «особую благодарность и признательность» по отношению к нему за «новые пути, которые он открыл для образования детей и народа». Эта честь не слишком подходила такому человеку, как Фрейд, презрительно относившемуся к простому народу, к «деформированным черепам и носам картошкой» толпы, но ему все же было приятно получить ее, о чем он написал Сэму.

К политическим партиям Фрейд относился скептически, и чем больше они обещали, тем больше вызывали у него подозрений. Трудно было представить, что можно предложить новой Австрии, обессиленной инфляцией и уличными беспорядками, что бы сделало ее заметно счастливее старой. Многие люди всех классов сожалели о славном прошлом, и по улицам ходили диссиденты со злобой на лицах и ножами в карманах.

«Красная Вена», как ее называли, была только частью истории. Правительство страны, равно как и провинциальная Австрия — та небольшая часть, которая осталась после войны, — были католиками и консерваторами, а их возглавляли христианские социалисты. Их поддерживала мощная пронемецкая прослойка, стремившаяся к аншлюсу, союзу с Германией, запрещенному мирным договором. Раздавались речи о том, что нужно защитить немецкие моральные ценности от новой угрозы с востока, безбожников-большевиков, и от старой угрозы, которая всегда легко вызывала бурю эмоций, — «еврейской опасности». Обе стороны использовали военизированные организации.

В 1927 году у венгерской границы произошел инцидент: группа ветеранов войны стреляла в социал-демократов и убила инвалида и ребенка. На суде в Вене обвиняемых оправдали. Рабочие вышли на демонстрацию, штурмовали Дворец правосудия, испугали правительство и подверглись обстрелу тяжеловооруженной государственной полиции. Три часа спустя почти девяносто человек погибли и более тысячи пострадали — Вена не видела худшего насилия с 1848 года. Среди тех, кто был свидетелем этого массового убийства и вынужден был спасать свою жизнь бегством, был Вильгельм Райх. Именно после этого он вступил в коммунистическую партию.

Времена рождали экстремистов. «Неприятнейшее дело», — писал Фрейд Ференци с гор, прочитав об этом в газетах. События летом происходили такие, словно «в небе висит большая комета».

Оставалось только ждать и надеяться. «Вена катится в пропасть и может погибнуть, если мы не добьемся знаменитого аншлюса», — писал Фрейд Сэму в конце 1928 года, видимо, потому, что считал союз с Германией меньшим злом, чем плохо управляемую Австрию, раздираемую внутренними противоречиями. Сама Германия давно перестала быть для Фрейда источником вдохновения. Немецкие психиатры уронили себя в его глазах своим «невежеством» и «грубостью», враждебным отношением к психоанализу. Немецкие политики и генералы доказали в войне, что они не заслуживают доверия. Когда Фрейд написал свою автобиографию в 1924 году. Макс Эйтингон увидел гранки и стал просить его убрать упоминание о немецком «варварстве». Фрейд отказался.

Как и остальная Европа, он знал, что у высокопарного немецкого политика Гитлера и его национал-социалистической партии появились последователи, нацисты. К 1929 году местные организации возникли по всей Германии и Австрии. Их любимым методом были уличные драки. 7 ноября того же года Фрейд сделал в своем лаконичном дневнике запись: «Антисемит[ские] беспорядки». Студенты-нацисты сорвали лекцию еврейского профессора в Анатомическом институте, находившемся в начале улицы Берггассе. Люди спасались прямо через окна. Впрочем, преследование евреев в той или иной форме продолжалось на протяжении всей жизни Фрейда, и ему казалось, что Германия сможет удержать в узде национал-социалистов. Будучи в мае 1930 года в Берлине для подправки протеза, Фрейд встретился с американским дипломатом и журналистом Уильямом Буллиттом «До того Фрейд анализировал его жену в Вене. В 1930 году Фрейд и Буллитт договорились вместе исследовать покойного Вудро Вильсона, бывшего американским президентом после войны, человека непопулярного в Европе. Фрейд сделал психологическую оценку этого человека. Стречи не включил этого в „Стандартное издание“, поскольку Джонс сказал ему, что это „не принесет Фрейду много пользы в глазах беспристрастных историков“.». «Нация, которая родила Гете, — сказал он Буллитту, — не может так испортиться».

Неизвестным фактором стал сам Гитлер, который все послевоенное десятилетие затачивал когти. Его «духовным домом», куда он отправлялся для раздумий над своими апокалиптическими видениями, была та же гористая местность вокруг Берхтесгадена, которую любил Фрейд. Год спустя после того, как Фрейд с семьей побывали там в 1922 году, принимая среди других гостей несчастных Фринков, Гитлер «влюбился в этот пейзаж» и выбрал тот же пансион «Мориц», где расхаживал помахивая кнутиком из кожи носорога, стараясь произвести впечатление на жену владельца пансиона. Его автобиография, «Майн кампф» («Моя борьба»), где на первой странице заявлялось, что Австрия должна вернуться к «великой немецкой матери», была завершена в 1926 году в другом месте под Берхтесгаденом, куда он продолжал ездить. Когда Фрейд проводил там лето 1929 года, они были совсем близко друг от друга.