Страница 106 из 119
Британский убийца Рональд Тру, военный летчик, который получил травму головы и стал жертвой морфия, был приговорен в 1923 году к смерти за убийство проститутки, несмотря на свидетельство о его сумасшествии. Министр внутренних дел отсрочил выполнение приговора, и начались споры об опасности снисхождения к психически больным. Газеты жаловались на мрачные психоаналитические доктрины, которые при логическом развитии означали, что никого нельзя ни в чем винить. Роберт Грейвз затронул ту же тему в своих нигилистических мемуарах 1929 года, «Прощание со всем этим», хотя не говорил о психоанализе:
В петрушечном фарсе нашего века… больше нет виновных и нет ответственности. Мы слышим: «Мы ничего не могли поделать» и «Мы не хотели, чтобы это случилось». И действительно, происходят вещи, за которые не отвечает ни один конкретный человек. Все течет, и все мы попадаем в поток событий. Мы виноваты все вместе, все вместе увязли в грехах наших отцов и дедов… Это наша беда, а не наша вина.
Практикующих психоаналитиков было немного. В венском обществе в 1924 году насчитывался всего сорок один член. Европейская медицина по-прежнему относилась к ним с подозрением. Консервативные иерархии медиков, управляющие специальностями в университетах, старались представить «фрейдовскую науку» в минимальном объеме. В их действиях просматривался антисемитизм, скрытая проблема, которой Фрейд и опасался, надеясь, что Юнг изменит национальные характеристики движения.
В Америке все было по-другому. Медики доминировали в психоанализе — после 1923 года каждый аналитик должен был быть доктором медицины, — но там в новой психологии видели новые возможности, а не угрозу. Университетские факультеты, в деятельность которых не вмешивалось ни государство, ни объединения специалистов, практически с самого начала заинтересовались психоанализом с положительной стороны. Отдельные врачи, более спокойно рассуждающие о деньгах, увидели финансовые преимущества, которые мог дать психоанализ. Психоанализ у американцев стал более позитивной доктриной, уделяющей меньше внимания зловредным силам бессознательного.
Эрнест Джонс рассказывал о том, как на Бостонской конференции, где он выступал еще в 1909 году, одна женщина утверждала, что эгоцентризм может быть характерен для снов в Вене, но уж, конечно, не в Америке, где людям снятся альтруистические сны. Фрейд нашел это «прелестным».
В Великобритании психоанализ не имел такого устойчивого положения, несмотря на то что в Лондоне был Джонс, умевший лоббировать и договариваться с людьми. Немногочисленное Британское психоаналитическое общество не имело статуса в медицине и управлялось лично Джонсом, который установил там жесткую дисциплину: однажды он пригрозил исключить племянницу Бертрана Рассела, потому что она давала лекции без его разрешения. Очень немногие вообще знали о существовании общества. Если не считать небольшого круга интеллектуалов, обративших внимание на идеи Фрейда, британцы прониклись по отношению к идеям будущего меньшим энтузиазмом, чем американцы. Более циничные или более реалистичные, они добавили психоанализ к списку странных изобретений, которые могут плохо кончиться.
Психоанализ часто фигурировал в газетных статьях, обычно враждебных, и в презрительных речах судей и епископов. Передовая статья «Таймс» содержала сетования на то, что психоанализ может показать человеку в себе «любителя жестокости или чувственности» и таким образом «заполнить ужасом и отчаянием умы, которые привыкли видеть свои склонности в совершенно другом свете». Автор статьи не видел смысла в таком лечении: «К чему такие озарения?».
Послевоенная неприязнь к Германии и ее союзникам тоже не помогала, если учитывать, где жил основатель теории. Джонс спорил с Ранком по поводу немецких фраз, которые оказывались в гранках статей «Международного журнала», набранных австрийскими типографами. Те часто вместо «Mrs» (миссис) могли поставить «Frau» (фрау), что выглядело оскорбительным для британца. Неприличие — иностранное неприличие — считалось многими из них синонимичным «фрейдизму». Фрейда считали врачом — распространителем грязи, подобным Гавелоку Эллису. Как правило, Фрейд описывал сексуальное поведение в меньших подробностях, чем Эллис, но его работы были более опасны.
Медики, которые, казалось бы, должны были проявить хоть какую-то терпимость, с готовностью взяли на себя роль полиции нравов. Издательство «Кеган Пол» беспокоилось по поводу английского перевода «Леонардо», выходившего в 1922 году, потому что там содержались упоминания о гомосексуальности. Особенно опасной считалась тема детской сексуальности. «Три очерка», которые с 1910 года стали доступны в США, потому что этой темой интересовалось целое множество специалистов, появились в британском издании лишь в 1949 году. Многие врачи в консервативной Британской медицинской ассоциации были бы рады, если бы Джонс лишился своей процветающей частной практики, поскольку его считали дважды виновным он занимался «нечистыми» темами и получал от этого прибыль.
Суссекское отделение Британской медицинской ассоциации в 1925 году слушало дело о «недостойной сексуальной практике», связанной с девочками и психоанализом. Это были неуверенные заявления, которые не публиковались и не доказывались — возможно, отголосок довоенных рассказов о Джонсе, загородный дом которого находился в том же графстве. На следующий год Британская медицинская ассоциация учредила комиссию, в составе которой был и Джонс, для рассмотрения психоанализа. Эта комиссия случайным образом просмотрела данные, собранные за несколько лет. Девочку тринадцати лет в интернате якобы заставили принимать ванну «совершенно нагой» в присутствии директора. «Это была школа, которой управляли по психоаналитическим принципам», — заявил врач, который подавал эту жалобу. «В Англии нет школ, построенных по таким принципам», — улыбнулся Джонс, единственный член комиссии, осведомленный о предмете.
Они выслушивали долгие речи о предполагаемой абсурдности психоанализа. Один «фрейдист» лечил жертву военной воздушной бомбежки. Этот неизвестный аналитик якобы нарисовал на бумаге сосискообразный предмет и спросил пациента, что это по его мнению. «Цеппелин?» — ответил пациент «А разве, — настаивал аналитик, — вам это не напоминает мужской орган?»
Джонс, учтивый и обладающий даром убеждения, спокойно смотрел, как его оппоненты делают из себя дураков, и постепенно настроил комиссию на более позитивный лад. «Это значит постоянно бороться с неуязвимым врагом», — писал он Фрейду в январе 1929 года, но отчет комиссии, сделанный позже в этом же году, не принес вреда. За многими моментами видна рука Джонса — в том числе за параграфом о «бытующем мнении, что [фрейдистский анализ] побуждает пациента потакать порывам, запрещенным обществом, хотя все предполагаемые случаи подобного, представленные комиссии, оказались беспочвенными». Он наконец смог отомстить медикам, когда-то выгнавшим его из Лондона.
Что бы Фрейд там, далеко в Австрийской империи, ни думал об этой деятельности, до него доносилось только эхо конфликтов, от которых он отгородился. Единственное событие в Лондоне, которое вызвало его интерес — и возмущение, — касалось Анны, которую Джонс посмел критиковать. Джонс как будто старался изо всех сил досадить Фрейду — еще один смиренный ученик, наверное, уставший от долгих лет унижения и немного возгордившийся, пока император спит.
За этим спором стоит фигура Мелани Клейн, психоаналитика с подавляющей личностью, которая прославилась благодаря своим противоречиям с коллегами. Австрийка (родившаяся в 1882 году), без академического образования, она была проанализирована Ференци и стала детским аналитиком. У нее развились догматические идеи о силе и сложности детских фантазий. Когда Карл Абрахам, ее учитель, умер в 1925 году, Джонс пригласил ее работать в Лондон, считая, что она принесет с собой свежие идеи и расшевелит британский психоанализ, который, несмотря на всю активность Джонса, больше походил на опереточную армию, состоявшую из десятка практикующих аналитиков. И Клейн расшевелила их на следующие тридцать пять лет. Некоторые члены британского общества до сих пор называют ее «эта сволочь».