Страница 3 из 20
…Давно мелькают на экране кадры другого сюжета: обгоняя друг друга, мчатся по шоссе велосипедисты. А Почтмейстер, забыв обо всем, невидяще уставился в замерший магнитофон. Спохватился вдруг, захлопотал, снова к металлическому цилиндру потянулся. Ну-ка… ан нет — и на этот раз его отвлекли. Задергался вдруг, залился нетерпеливым звоном колокольчик, висящий на входной двери. Старик ищет шлепанцы, находит их под столом, спешит открыть. Это посыльный с Главпочтамта, робот, похожий на стиральную машину.
— Извините, Почтмейстер. Не знаем, как быть. Необычный случай. К нам поступила телеграмма.
— Так! Так! Так! — Гавриил Васильевич водит носом по приклеенным к бланку бумажным полоскам с японскими иероглифами. Адресовано в 1945 год. «Дорогая Агати умоляю тебя немедленно уезжай вместе дочуркой из города не ближе ста километров предупреди смертельной опасности друзей родственников всех жителей Хиросимы молю богиню солнца Аматерасу надежде что эта телеграмма успеет вовремя любящий тебя муж».
— Неужели успеете? — взволнованно мигает разноцветными лампочками своих датчиков добросердечный робот. — Хиросима… Ведь это произошло так давно!
— Надо успеть, — говорит Почтмейстер. — Нельзя не успеть.
Пугая велосипедным звонком встречных собак, укатил на своих колесиках робот. Почтмейстер возвращается к столу, снова принимается за письма, но не тут-то было. На этот раз от работы его отвлек севший на подоконник раскрытого в сад окна почтовый голубь. В клюве у него пергамент, перевязанный ленточкой. Так, так! Из двенадцатого века. А, знакомый почерк! Это Тристан. «…Я на коленях буду молить благородного короля Корнуолла, а ты припади к стопам правительства своей земли, чтобы они разрешили нам воссоединиться вопреки препонам времени. Не жить мне без тебя на этом свете, любимая. Вновь и вновь перечитываю твои письма, всматриваюсь в твое прекрасное лицо — какой великий живописец изобразил тебя столь искусно, хоть воспользовался одной лишь серой краской?! — любуюсь тобой и чувствую: мы рождены друг для друга. Завтра я буду драться в твою честь на турнире с рыцарем Эдмондом Этербери. Фехтовальщик он отважный, но в исходе поединка не сомневаюсь, любовь делает меня вдесятеро сильнее…»
Настала и очередь странного металлического цилиндра. Что-то выгравировано на алюминиевом округлом боку: «Послание потомкам от коллектива швейной фабрики им. Восьмого марта. Вскрыть и прочесть через сто лет». «Ясно, — добродушно улыбается Почтмейстер, — небось рапортуют потомкам о перевыполнении квартального плана пошива женских брюк…» Он не стал распиливать ножовкой цилиндр, дабы удостовериться в своем слегка ироническом предположении. Таких посланий только за минувшую неделю он передал в Будущее целых четыре. И содержание у всех было примерно одинаковым. Гидромонтажники отчитывались перед будущими поколениями за перегородившую реку плотину; нефтяники — за нефтепровод, протянувшийся через половину земного шара, подобно меридиану; столяры и плотники деревообрабатывающего комбината рассказывали о новых образцах мебели, освоенной ими за рекордно короткий срок. «Приложим все старания, дорогие потомки, — писали они, — чтобы отечественная полированная стенка из трех секций — с баром, платяным шкафом, нишей для телерадиоаппаратуры и с небольшой, выполненной в стиле „ретро“ полкой для книг — отвечала самым высоким мировым стандартам. Просим вас обратить внимание, дорогие потомки, что книжная полочка будет у нас застеклена с целью большего выявления декоративного фактора художественной литературы…» Не менее торжественным слогом щегольнули и строители нового жилого дома. В день сдачи объекта они обратились с коллективным письмом к жильцам, которые здесь будут когда-то жить, и от всей души пожелали им уюта, света и тепла.
Почтмейстер снова взялся за письмо с силуэтом дилижанса. «В прошлое». Он быстро пробегает взглядом по строчкам: «…отвратительный воздух… Химические концерны… Смог… Транспорт… Постоянная головная боль… Удушье… И решила попытать счастья… Нельзя ли отдохнуть месяц, другой в вашем благословенном восемнадцатом веке?… По крайней мере приезжать изредка на уик-энд?…» Почтмейстер взглядывает на подпись. «Увы, миссис Саймон, — бормочет он, — послать в прошлое письмецо — это еще куда ни шло, но проехаться туда… Увы, потерпите, миссис. Лет через сто пятьдесят, двести, не больше, это станет возможным. Суходол на правильном пути, его молодость хорошо сработалась с его старостью, так что начало новой теории будет положено, не сомневайтесь!.. А пока — путешествовать во времени дано только мне. Но я ведь не отдыхать в тот же восемнадцатый век отправлюсь, мне необходимо доставить ваше письмо. Согласитесь, моральное право у меня есть?»
Следующее письмо… Следующее… Еще одно… «Здравствуй, бабушка! К тебе обращается твой внук Алик Лагода. Не удивляйся этому письму. Когда ты вырастешь большая и выйдешь на пенсию, у твоего сына Пети тоже будет сын — это я. И ты мне однажды расскажешь, что сидела в Татьянин день на подоконнике, смотрела на улицу, по которой прохаживался городовой с настоящей саблей, и что у тебя было очень неважное настроение. Потому что, хоть ты звалась Татьяна, никто тебе в этот день не пожелал успехов в работе и в личной жизни. И я решил тебе, бабуля, написать. Поздравляю тебя, бабуля! Живи долго-долго, доживи, пожалуйста, до конца этого века и расскажи мне, получила ли ты мое письмо. С пионерским приветом — Алик Лагода. Твой внук, ученик 4-го класса „В“ 132 средней специальной школы для художественно одаренных детей».
Почтмейстер растроган, смеется. «До чего же смекалисты эти пионеры! Ну, вот, последнее наконец! Эге…» Последнее письмо оказалось ответом из Будущего на недавнее послание строителей жилого дома. Быстро отреагировали! То хмурясь, то улыбаясь, Почтмейстер перечитывает его дважды. «М-да-а-а… Вот так история! Что ж, доставлю, пусть ознакомятся. Но будет ли польза? Объект сдан. С глаз долой — из сердца вон. Как же быть? Надо что-то придумать…»
Но вот обе стопки писем уже разобраны, к конвертам пришпилены одинаковые бумажки с точным обозначением века, года, дня. Это, чтобы не терять потом зря дорогого времени. И так уж за полдень перевалило. Почтмейстер наскоро стряпает себе обед — молоко с овсяными хлопьями, бутерброд с сыром и огурец. И полстаканчика минералки. Подкрепившись, раскладывает по разным отделениям сумки письма и бережно достает из ящика те самые, дающие ему возможность управлять временем часы. Они смонтированы в старинном серебряном корпусе «Павла Буре». С чего начать? С Хиросимы! На удивительных часах имеется огромное количество всевозможных стрелок. Гавриил Васильевич умело настраивает их, нажимает рифленую кнопку — и тут же оказывается в Японии 1945 года. Прямо перед ним узкий палисадник, цветы, кривая невысокая вишенка, усыпанная созревшими, ярко-алыми, точно лакированными ягодами. Бутылочка привязана к ветке, кружатся пчелы. Наверно, в бутылочке сладкая вода. Кучки плодородной земли чернеют в глубине палисадника, а за ними — крохотный аккуратный домик с мутно-прозрачными стенами из промасленной бумаги. Молодая женщина в деревянных сандалиях и пестром кимоно с очень широкими рукавами вышла из домика, посмотрела, кланяется. Почтмейстер тоже поклонился. Она снова поклонилась. Тогда и он снова поклонился. Она подошла ближе. Сузив на всякий случай глаза, вежливо улыбаясь, он протянул ей телеграмму. Она ахнула, отшатнулась.
— Не пугайтесь, уважаемая госпожа, — снова поклонился он, — ничего страшного! Прочтите, прошу вас, и распишитесь в получении. Вот здесь.
— Я думала… Господин Куроцу уже два месяца не писал, и я подумала… Я испугалась, что он… Хвала богине солнца, мой муж жив, — улыбнулась она, прочитав текст, — но зачем он пугает нас? Мы дома, а он на войне, среди огня. Да и как я могу уехать за сто километров, — оглянулась женщина на дом, — маленькая Исикари уже неделю больна, у нее жар. Я четыре дня не выходила на работу, уважаемый господин хозяин шелковой фабрики был очень сердит за это, меня уволили. А ведь он и есть один из наших родственников. Хороша бы я была, приди к нему с этой телеграммой. Он засадил бы меня за решетку. Уехать? Разве я могу уехать, господин? Посудите сами, у меня осталось всего семь иен. Но ничего, мы дома. А родные стены, — кивает она на стены из промасленной бумаги, — это лучшая крепость. Главное, чтобы господин Куроцу остался жив и здоров, а уж мы…