Полнолуние

Артур чудом успел сунуть шприц в карман, не надевая колпачок — куда там!.. Но повар не заметил. Артур сказал, что зашёл за белым хлебом — с командирским водителем лучше было дружить — и Белов без долгих слов отсек кухонным тесаком ломоть от буханки.

Неудача. Артур потом незаметно присматривался к Белову: что он? Повар был раздражающе нервен и груб, но он вроде бы всегда был такой. Явных признаков Артур не заметил.

Он был несколько разочарован. Но, подумав, решил, что зря. Ведь было-то выплеснуто меньше, чем полкубика. После, улучив свободный момент, Артур добрал жидкости в шприц до двух и спрятал его в склянку в укромном месте в боксе, где под видом мелкого ремонта и проболтался, дожидаясь ночи.

И дождался. Шприц забрал с собой. Авторота располагалась на втором этаже, а стрелково-караульная — на третьем. Артур не спал; встал около часу, как будто за малой нуждой, надел галифе, сунул ноги в синие матерчатые полукеды, вышел в коридор и поднялся наверх. Дежурного по роте, дурака, там не было, а дневальный дремал, сидя на табурете… Лучше не бывает! Тянуть нельзя. Артур знал, где кровать Раскатова, неслышно ступая, подошёл, посмотрел. Спал Раскатов и, наверное, видел сны. Артур усмехнулся. Другие теперь будешь видеть сны, приятель.

Оглянувшись на дневального, Артур быстро вынул шприц. Короткими, но сильными толчками поршня пробрызгал подушку и верх суконного синего одеяла, ближе к голове. Испарялась ли жидкость, как утверждал Геннадий Александрович, неизвестно — темно было, не видно. Да и всматриваться было некогда, Артур быстро, но без суеты отступил, шприц — в карман, вышел из помещения. Дневальный так и не почухался.

Теперь надо было пронаблюдать. Так же незаметно, как и за Беловым, Артур поглядывал и за Раскатовым. Впечатление было неясным: вроде бы тот был сумрачен и молчалив… но, с другой стороны, он опять-таки вроде был такой как всегда… чёрт знает! Скрытое наблюдение следующего дня дало такой же результат, и Артур лег спать злой и недовольный. Себя хотелось назвать дураком, а Геннадию Александровичу дать в морду. С такими мыслями Артур и заснул, а когда проснулся оттого, что его растолкал напуганный дневальный с глазами как тарелки, то сразу понял всё, и сердце счастливо прыгнуло, хотя дневальный не успел раскрыть и рта.

Выслушав сжатый, но внятный рассказ о происшедшем на посту, Геннадий Александрович сделался тих и задумчив. Оттопырив нижнюю губу и нагнув голову, он долго скрёб ногтем какое-то пятнышко на нижней кромке своего плаща. Артур же полуотвернулся влево и так сидел, положив руки на баранку. На Геннадия Александровича он не смотрел.

Потом Геннадий Александрович сказал:

— Да… Вот как… Значит, подействовало. Значит, я не ошибся. Всё верно.

Артур повернул голову вправо. Помолчал.

— Выходит, так, — промолвил он спокойно. Опять помолчал. — Ну и что теперь будем делать?

— Что делать… — эхом повторил Геннадий Александрович, бессмысленно глядя тоже вправо, в тёмное пространство, невидимо насыщенное дождём. — Не знаю… Странно. Странно, Артур: вот раньше я точно знал, что надо делать. Была цель. Я шёл к ней… да, если принять за точку отсчёта первую… самую первую мысль, то без малого семь лет… семь… да, шесть с половиной. Да… только я знаю, что это был за труд, что это были за годы… Но не мучения, не каторга, не подумайте!.. Напротив, вдохновенный труд, у меня всё пело: я работаю!.. Семь лет, семь лет, как один день!.. Это… наверное, это и есть счастье, а, Артур?.. Цель!.. А какое нетерпение начать работу, как подумаешь, когда идёшь домой — ну, вот сейчас приду и начну! — всё в душе поёт от счастья… А работаешь — какой там обед, какой сон! — ночи напролёт, рассвет за окнами, летом, птицы… эх! Кто бы знал, кто бы знал, как всё это было… Лабиринт! Выход из лабиринта — в тупики, в ложные ходы… семь лет! это ведь… подумать, семь лет…

И Геннадий Александрович поник. Артур искоса глянул на него. Ему, Артуру, было совершенно наплевать на эти семь лет, равно, впрочем, как и на все остальные годы Геннадия Александровича, прошедшие и будущие. Ему нужны были всего несколько ближайших месяцев.

— Ну так всё-таки. Что дальше? Геннадий Александрович?

— Не знаю, — охотно откликнулся Островцов. — Не представляю себе. Странно, а?.. Или ничего тут странного нет: естественно, цель достигнута… ну… как бы некоторое опустошение, что ли… Пройдёт, должно пройти. Несколько дней — и всё придёт в норму, это просто реакция на достигнутую цель… сгладится, сгладится, пройдёт!.. Геннадий Александрович ожил.

— Вот, кстати! Что важно: последовательных эффектов не наблюдалось? То есть, я хочу сказать, непредсказуемое поведение этого… часового, оно не вызвало цепную реакцию, ни у кого ещё не было странностей в поведении?.. ведь он, я уверен, галлюцинировал, что-то ему виделось, потому он и стрелял… Берусь предположить, что это были весьма сильные галлюцинации, почти на грани реальности — ведь та реальность должна была вплотную подступить к границам нашего диапазона… образно говоря, они, границы, должны были бы прогнуться под её давлением, и по нему, по диапазону должно было пройти возмущение… возможно, кто-то мог и уловить его. Понимаете меня, Артур? Ничего подобного не было: странного, необычного?

Артур подумал.

— М-м… А! Что-то вроде. Тот парень, что стрелял… ну, который застрелил его, говорят, у следователя на допросе нёс чушь какую-то… что-то вроде того, что тут, мол, поле какое-то… На этом самом месте, на первом посту, лет десять тому назад часовой застрелился. Н-ну… вот он и говорил, парень этот, Горелов его фамилия, говорил, что там то ли поле какое, то ли злой дух… ну, короче, ересь какую-то городил, и всё, говорят, на всём серьёзе.

— О! — восторженно воскликнул Геннадий Александрович, вздымая указательный палец. — Это важно! Это симптом… да! Безусловно. Да!.. Извините, Артур, я расслабился. Всё в порядке. Цель? Вижу цель! Нейтрализатор! Это месяца на три работы, в крайнем случае на четыре… Буду работать!

«Валяй, — подумал Артур. — Работай. Пока ты мне нужен.» Геннадием Александровичем овладела суетливая бодрость.

— Ну, поедемте, Артур! Я прямо сейчас и приступлю. Поедемте!

Артур посмотрел на часы: четверть одиннадцатого. Пора было возвращаться. Конечно, никто к командирскому водителю не придирался с распорядком дня, но лучше всё же не задерживаться. Да и устал порядком — с часу ночи на ногах… Как только подумал, что устал, так и вправду устал. Зевота потянула челюсть вниз.

Он раздирательно зевнул, отчаянно мотая головой. Звучно стукнули сомкнувшиеся зубы.

— Слушайте, Геннадий Александрович. Я вам пузырёк-то отдам. Там ещё больше половины.

— А, да-да, конечно. Пробка не подвела?

— Нет.

— Это хорошо… А шприц?

— Выкинул.

— Как — выкинул?

— Нормально выкинул. Не бойтесь.

Артур вытащил из кармана пузырёк, передал Островцову. Тот осторожно принял склянку двумя пальцами, за донышко и пробку, просмотрел, подняв повыше уровня глаз.

— Вот она, — сказал тепло, с тихой гордостью. Пожевал нижнюю губу. — Секунду, Артур, я её всё-таки перепечатаю на всякий случай. Я ж себя знаю: рассеянный, неловкий… сковырну нечаянно… Сейчас-сейчас, одну секунду. У меня вот пластмассовая крышечка есть, плотная, надёжная.

Держа склянку в левой руке, правой Геннадий Александрович обширно зашарил в просторах плащевого кармана.

— Ч-чёрт, карман дырявый… а! Вот. Крышечка была найдена.

— А не успеет испариться? — с опаской спросил Артур.

— Нет, — уверенно сказал Геннадий Александрович. — Сейчас-сейчас. — Он действительно знал себя хорошо, свою неловкость. Резиновую пробку он вытащил, заторопился с пластмассовой, первую уронил, чертыхнулся, стал ожесточённо впихивать вторую, пальцы дрожали…

Артур встревожился.

— Осторожнее! — воскликнул он предостерегающе.

Но было поздно.

Склянка выскользнула из неверных слабых рук, стукнула о рычаг раздаточной коробки, выплеснув содержимое, и отлетела куда-то под пассажирское сиденье.