Страница 45 из 95
Теософии некогда отвечать на эти вопросы… Ее задача –пропагандировать свой миф, а не подставлять его под логический анализ.
Когда теософия склоняется к эволюционистской схеме, она оказывается прямо противоположна гностицизму, с которым она любит подчеркивать свое родство. Разница древнего гностицизма и нового — именно в направлении вектора движения космической эволюции. У гностиков древности путь космогонии ведет от Абсолюта к миру; в современной теософии Абсолют рождается снизу. “Для гностика мир есть или химическое смешение бесконечного с небытием, или патологическое отложение бесконечного (аффекты Софии)”[98]. Мир развивается от Божественной Полноты к материи. Космогонический процесс — это процесс вольной или невольной деградации Плиромы. В древнем гностицизме путь развертывания Космоса — это путь ниспадения, путь некоего, пожалуй, даже нежелательного извержения Плиромы за свои собственные пределы. В гностицизме космический процесс истекает сверху вниз, это путь инволюции. Гностики (валентиниане) хотели представить постепенную материализацию самого божественного начала.
Библия допускала грех ангелов (делая акцент, впрочем, на грехе и ответственности людей). Гностики стали говорить о вине божества. Но если у гностиков ошибка божества его самого ничему не учит и ему не нужна, и в конце концов все без всякого приращения и изменения должно вернуться на круги своя[99], то теософская теория развивающегося Абсолюта является новоевропейским вариантом гностицизма: от старого гностицизма она взяла представление о Божестве как о становящемся и страдающем, от немецкого идеализма – мысль о том, что этот опыт становления Бога в его космическом инобытии обогощает самопознание самого Божества.
Если в старом гностицизме акцент был на трагедии ниспадения Божества, то в теософии (что особенно видно в родственной ей “философии русского космизма”) скорее наоборот: она постулирует постепенную дивинизацию мира. Мир постепенно просветляется и обожается. И здесь стоит отметить проницательность Бердяева, писавшего о зависимости теософии от модного в ту пору дарвинизма. Космическая эволюция, начавшись из бездн бессознательной материи, должна взойти до божественного уровня. В теософии идет постепенная дивинизация мира при том, что высшей ступени нет и не было; идет возгонка вселенной к божественной ступени, которой вообще-то нет. “Ни философия наша, ни мы сами не верим в Бога, менее всего в того, местоимение которого требует прописной буквы. Мы отрицаем Бога как философы и как буддисты”{272}.
Не с Максимума начинается космогенез, но с точки минимума. Некий безумный “дух”, неумелый и неумный, выливает себя в разные частные формы бытия, чтобы познать себя же. Если при этом та или иная форма окажется “неудачной” и как бы греховной, то это сугубо внутреннее дело “волшебника-недоучки”. “До тех пор, пока Он не образовал Себя в Своей Форме, все те, которых Он хотел оформить, не были оформлены, и все миры были уничтожены”, — с полным своим согласием цитирует Блаватская каббалистический трактат{273}.
Это “Вечное Дыхание, не ведающее самого себя”{274}, на своих ошибках и наших страданиях учится воплощаться все совершеннее и совершеннее, ибо “лишь кристаллизуясь в материю или вливаясь в нее, дух раскрывает свой потенциал и накопляет разум через соприкасания с миром форм”{275}.
Но если так - то никакого Абсолюта (о белоснежности риз которого, незапятнанных антропоморфизмом, так пеклись теософы, якобы с апофатических позиций критикуя христианство) на самом деле вовсе нет. Не Абсолют, исполненный знания, мудрости, любви и света, стоит у истоков мироздания и ведет всемирный процесс.
У Блаватской космический процесс в целом именуется “металлизацией”. Некоторые из космических частиц проходят очередные стадии этой “металлизации” в человеке, но начали они этот путь задолго до появления людей. Согласно Блаватской, то, что составляет сейчас человека, уже было камнем, растением, животным. И может стать Богом. Предметом поклонения теософов является не “Божество” (это был бы уже классический пантеизм), а бессознательная материя, которая постепенно должна разогреться до божественного уровня.
Если гностики (валентиниане) хотели представить постепенную материализацию самого божественного начала, то теософы, противореча своим древним “учителям”, полагают, что, напротив, материальное начало первично по отношению к духовному, что путь “космической эволюции” — это путь постепенного пробуждения и преображения материи, путь, идущий снизу вверх[100].
Здесь теософия примыкает к очень редкому типу философских построений, о которых Лопатин писал: “Без сомнения, существуют системы, признающие бессознательный разум за основу мира и даже очень настаивающие на этом понятии. Но не менее достоверно и то, что разве десятая доля воззрений, именуемых пантеистическими, содержат такое учение. Его не знала древность; и в новое время оно стало развиваться в сравнительно позднюю эпоху. Идея бессознательной духовности есть всецело немецкое изобретение…”{276}.
Действительно, послегегелевская немецкая философская литература в течение всего XIX в. игралась с мифом о “саморазвитии Божества”. Например: “Ульрици, сойдя тут совершенно с почвы теизма, пытается спасти ускользнувшую от него теистическую точку зрения, но совсем неудачно: он поясняет, что утверждаемое им единение мирового и Божественного ни в коем случае не есть пантеистическое тождество, в котором мировое само по себе и первоначально оказывается Божественной природы. Мировое, напротив, не само по себе, не первоначально и непосредственно Божественно, а оно только становится божественным; и Божественное в мире потому не дано в чистом виде, не является непосредственно, как таковое, а лишь как цель, как идея и идеал мирового, как конечная причина мирового развития… Таким объяснением, конечно, теизм не восстанавливается, а скорее усиливается пантеизм, потому что Бог оказывается теперь прямо поставленным в условия относительного мирового развития и, пока совершается течение последнего, находится в потенциальном состоянии”{277}. Пожалуй, надо только уточнить, что изобретение такой доктрины есть не чисто немецкая заслуга. Задолго до немецкого пантеизма каббалистическая традиция говорила о том, что Богу не все удалось в творении и что Он упражнялся, создавая прежде нашего иные миры{278}.
Каким бы путем ни шла пантеистическая мысль – она все же растворяет многообразие жизни в некоей единой субстанции. Но пантеистический вывод о том, что видимый нами мир есть лишь проявление безликого Абсолюта, сомнителен прежде всего фактически: мы все-таки видим, что мир совсем не абсолютен и далеко не совершенен, что он многообразен и сложен. Но не только требования жизни; кроме того, и требования философской логики совсем не требуют понуждать себя к согласию с пантеистической гипотезой.
Наложение Абсолюта и мира друг на друга и их совмещение не необходимы. Пантеист считает грехом (точнее — ошибкой, иллюзией) замечать в мире что бы то ни было, кроме Абсолюта. Но монотеист может принять мир как вне-Божественную реальность. Бог в том смысле вне мира, что он вообще вне категорий “вне” и “внутри”; Он не объемлется пространством. Так что совершенно необязательно мыслить отношения Абсолютного и относительного как отношения пространственные. Мир «вне» Бога не в пространственном смысле, а в волевом: Бог пожелал, чтобы Его жизнь была не единственной в бытии.