Отступник

Юша всем своим поведением давала понять Вальке, что она командует парадом, она здесь главная, она — покровитель и защитник человека, более опытная, больше знающая. К тому же, она была старше Вальки на четыре года, и это помогало ей чувствовать себя лидером. Она и держалась совершенно уверенно, ничего не стесняясь. У леших были свои, немного странные понятия о том, что прилично, а что нет, чего стоит стесняться, а что совершенно естественно. Для Вальки многое в поведении Юши было настоящим испытанием. Купания и прогулки голышом под прохладным проливным дождем, короткие холщевые платьица, под которыми не было ничего, кроме восхитительной юной плоти… Все это за месяц, прошедший после выздоровления, доконало Вальку совершенно. Он грезил Юшей, и только вполне понятная оторопь помогала бедняге унять свою прыть.

Валька держался, как мог, хотя постепенно недосказанность и сдержанность стали невыносимо тяготить его.

Ни рога, ни ногти его не смущали. Это даже еще сильнее возбуждало его. Он убеждал себя, что во всем остальном Юша ничем не отличается от человеческих женщин, и ему не терпелось в этом убедиться. И когда у ночного костра на берегу Нерша Юша сама потянулась к нему, приглашая и дразня, Валька потерял голову от свалившегося на него счастья.

Да, они оба были счастливы, забыв про все на свете. Они больше не расставались. Ничто и никто не препятствовал их связи. Даже быстро узнавший обо всем Шеп только равнодушно пожал плечами и не высказал ни слова осуждения. Как понял Валька, лешие не имели обыкновения интересоваться интимной жизнью сородичей.

Все было прекрасно. Только однажды Юша заметила с грустью о том, как ей жаль, что у них не может быть детей…

Валька тогда только скорчил печальную мину и покивал, соглашаясь с Юшей. А в душе он всего лишь пожалел о том, что у Юши нашлась причина для грусти. Сам-то он видел в сложившейся ситуации только неслыханные удобства. Еще бы, ведь они могли быть вместе, не опасаясь за последствия! Дети вообще, а тем более сейчас, были Вальке совершенно ни к чему. Ну, конечно, он не дал Юше распознать истинные свои мысли. Он уже успел обнаружить одну странную особенность женской психологии: абсолютно каждая женщина, к какому бы роду-племени она ни принадлежала, нежелание мужчины завести от нее ребенка считает для себя оскорблением чуть ли ни смертельным.

До середины осени Валька прожил в Логове, не зная ни забот, ни хлопот.

Он изредка приходил в свой деревенский дом, благо в полумертвой деревне никого не интересовали его исчезновения и возвращения. Он ездил на почту, связывался с родителями и братом, выслушивал все, что они думают о нем, и каждый раз клялся себе в том, что имеет с родными дело в последний раз. Родители не слушали ни одного его слова, кричали о том, что он наплевал на них, на университет и на свое будущее. Брат просто обзывал его оболтусом и издевательски желал не помереть с голода в межвежьей берлоге. После таких нежных родственных контактов Валька снова устремлялся в Логово и в лесное убежище Юши.

Он сдружился с ее младшим братом и его приятелями-подростками. Он познавал законы странного племени, неожиданно сошедшего в реальную жизнь со страниц страшных сказок. Ради одного этого можно было прикипеть к Логову и его обитателям. Но у Вальки было кое-что посильнее, чем простое любопытство. Он безоглядно любил Юшу. Как зачарованный, он бродил за нею, помогал, чем мог, впитывал в себя ее слова, ее дыхание, ее настроение. Он едва доживал каждый день, торопил ночь и с нетерпением встречал новое утро. И двадцати четырех часов в сутках Вальке было мало, чтобы быть рядом с Юшей, видеть ее, учиться у нее, целовать ее, любить…

А в конце октября Юша вдруг прогнала его. Совершенно неожиданно, бесповоротно, ничего не объясняя. Валька знал, что зимой всякие хождения за овраг у леших запрещены, но до снега было еще далеко. Тем не менее, Юша без всяких объяснений отгородилась от него, запретила приходить в убежище, прогнала из своей землянки в Логове, а сама исчезла из селения, сказав, что не вернется домой до тех пор, пока Валька не уйдет из Логова навсегда.

И Валька не знал, чем ему оправдываться, потому что никак не мог уяснить своей вины. Горько обидевшись, страдая и негодуя, Валька вернулся в деревню. Смысла в том, чтобы ехать домой, он не видел. Семестр в университете был в разгаре. Уважительной причины, способной оправдать отсутствие, у него не было. Учебу все равно пришлось бы бросить, и родители ели бы его поедом, пока не доконали бы совсем. Брат был поглощен промыванием собачьих желудков, и возвращаться домой для того, чтобы еще раз выслушать от озабоченного работой Сергея то, какой Валька никчемный лоботряс, было совсем не интересно. И Валька принял оригинальное решение остаться в Лешаницах на всю зиму. Наверное, в нем все-таки теплилась надежда на то, что Юша смягчится, позовет его, объяснит свою жесткость и снова будет с ним….

Поскольку деньги, припасенные на летний отдых в чрезмерном для одной персоны количестве оказались чудесным образом сэкономленными, Валька купил у делового парня по фамилии Пряжкин, достраивавшего на краю деревни огромную усадьбу, немного лесоматериалов и занялся подготовкой к зиме. Бабкин дом отнюдь не был развалюхой, но Вальке хотелось, чтобы на него было приятно смотреть и снаружи, и изнутри. Починив крышу и перебрав пол в кухне, Валька заготовил дров и немного подлатал погреб. Напоследок, чтобы завершить тот минимальный ремонт, на который хватило денег, он решил починить подгнившую и разболтанную лестницу, что вела из кухни в мансарду.

Он не был мастером плотницкого дела, и работа шла медленно. Уже белые мухи вовсю кружили на улице, и снег на земле подтаивал только к вечеру, чтобы ночью снова лечь. Валька работал с утра и до ночи, потому что, во-первых, больше заняться было нечем, а во-вторых, работа хоть как-то глушила тоску. Впервые в его жизни привязанность к женщине оказалась настолько прочной. Он тяжело переносил отчуждение Юши. Целыми днями он перебирал в памяти все, что случилось в лесу. Он прокручивал в памяти разные сцены, разговоры и упорно искал свою вину. Но все это было напрасно. Так и не найдя ничего такого, чем бы он мог невольно обидеть Юшу, Валька совершенно озлился и принялся просто терпеливо ждать, пока боль обиды пройдет сама собой. Несмотря на то, что он искренне страдал, он был уже достаточно большим мальчиком и знал, что всякое горе рано или поздно проходит и забывается.

Тот вечер тоже начался, как обычно…

… Перекусив кое-чем из своих скромных запасов, Валька снова взялся за топорик и принялся подгонять очередную ступеньку. Предыдущую он запорол и теперь делал все в два раза медленнее: лишнего материала у него не было.

Такое презираемое им обстоятельство, как деньги, тоже становилось серьезной проблемой. На полочке в шкафу оставался пакет с сухарями, которыми еще месяц назад можно было забивать гвозди, ячменный кофе и несколько тщательно оберегаемых на черный день банок с тушенкой. Как ни грустно было это сознавать, но черный день был уже в разгаре. Нужно было что-то срочно придумывать, и назавтра Валька собирался прогуляться до сельсовета в Капошицах и узнать насчет какой-нибудь работы. Хоть сторожем, хоть уборщиком, лишь бы избежать обращения к родственникам. Валька уже частенько нервничал и злился, чувствуя, что скромного суточного пайка, который он сам себе определил, катастрофически не хватает. Но еще хуже было бы унижаться перед братом.

Устроившись на полу, засыпанный свежей пахучей стружкой, Валька поглядывал на густую темень за окном, ловил томное тепло печки и неторопливо тюкал топориком.

Заслышав осторожный стук в дверь, Валька сначала не поверил своим ушам. В совсем вымершей к зиме деревеньке некому было навещать его. Однако стук повторился, и Валька, поднявшись и стряхнув с себя щепки и стружку, побрел к двери.

Едва он отпер, темная фигура без предисловий проскользнула внутрь. Валька пожалел, что оставил топорик у лестницы, но вошедший тут же заговорил, и Валька с облегчением перевел дух.